Адская практика (Дело о неприкаянной душе) - Садов Сергей Александрович - Страница 59

— Я?

— Эзергиль!!!

— Ну шо Эзергиль? Чуть что, сразу Эзергиль. Ксефон орет Эзергиль, ты теперь. Я что тут, крайний?

— Эзергиль!!!!!

— Ладно-ладно. Я все понял. А ты еще не поняла?

— Поняла что?

— Посмотри на Алешу. Он сам как этот котенок. Потерянный и беззащитный, но готовый в любой момент выпустить коготки. Подари котенка ему. Пусть Алеша заботится о нем. Ему сейчас очень нужен этот урок. Урок заботы о ком-то, кто еще более страдает, чем он сам. Может, тогда он лучше поймет и отца. И уже не будет судить его строго.

Альена минуты три молча рассматривала меня. В этот момент мы с ней, увлеченные беседой полушепотом, не обратили никакого внимания, что на нас уже смотрят все в комнате.

— Слушай, а ты в ангелы не хочешь пойти? У тебя бы это получилось.

— Я?!! В ангелы?!! Ну уж нет! Да я у вас там в раю со скуки уже через месяц помру. Нет уж. Мне и чертом неплохо кормится.

— Эзергиль!!!

— Ну вот, опять Эзергиль. Все! Ша! Кончай базар. Лохи уже собрались. Щас дурить будем.

— Эзергиль!!!! — А это уже в полный голос и довольно громко. Ну совсем пошутить не дает.

— Вы там закончили?! — едко осведомился Ксефон. — Тили-тили тесто!

Альена покраснела. Я, кажется, тоже. Нет, когда я покину этот дом, то Ксефон и вторым глазом перестанет видеть.

— Закончили, — отозвался я. — А ты теперь хочешь на мое место сесть?

Альена намек поняла. Зловеще улыбнулась, и на миг вокруг ее фигуры вспыхнуло знакомое сияние. Ксефон в ужасе отшатнулся, что-то бормоча себе под нос про господина Викентия и сумасшедшего черта. Это он о себе, наверное.

Я поудобнее развалился в кресле и прикрыл глаза.

— Молодой человек, — кашлянул священник. Он устроился на диване рядом с Ненашевым Виктором Николаевичем. При этом Алеша постарался сесть от отца как можно дальше и в результате оказался рядом с обалдевшим от всего произошедшего художником. Григорий Иванович только глазами вокруг хлопал, сидя на старинном сундуке. Похоже, в этой беседе участия он не примет. Пользы от него ноль. Слишком уж все неожиданно для него оказалось. Бедолага. Может, к нему шоковую терапию применить? Я покосился на Альену и решил, что она подобного не одобрит. А поскольку ее неодобрение могло выразиться в совершенно разных формах, то риск с моей стороны выглядел совершенно неоправданным. Почему-то она очень не одобряла мои чертовские шутки. А вот Ненашев настроился на бой. Кажется, ему было глубоко плевать, кто перед ним: черт или кто еще. Молодец! Так держать. Исправляй собственные ошибки. Священник же, похоже, и сам еще не определил свое отношение к происходящему. Впрочем, отступать он в любом случае не собирается.

Я взглянул на него из-под век.

— «Молодой человек» — это, как я понимаю, обращение ко мне. Ладно, пусть будет так, старый человек.

Священник нахмурился.

— Мне не нравится твое обращение.

— А мне твое. Тем более от человека, который годится мне в правнуки. Мое имя — Эзергиль. Думаю, его нетрудно запомнить.

Священник улыбнулся и твердо посмотрел на меня. Я не менее твердо встретил его взгляд.

— Что-то я не помню упоминаний этого имени в священных книгах.

Я улыбнулся в ответ.

— Это по меркам людей я стар. Для черта я очень молод. Очень-очень. И не переживайте, обо мне вы еще услышите. Я не собираюсь пропадать в безвестности.

Ксефон, услышав это, фыркнул. Но ни я, ни отец Федор не обратили на него никакого внимания.

— Гордыня, Эзергиль, страшный грех.

— О, не надо мне комплиментов. Ну не надо. Я смущаюсь. Но я честно старюсь соответствовать высокому званию черта.

Священник хмыкнул, откинулся на спинку дивана и покосился на Ксефона.

— А ты не такой, каким я тебя представлял.

— О, я сам удивлялся, когда слушал занимательную лекцию вашего доброго приятеля Ксефона.

— Ты подслушивал?!! — взвился Ксефон.

— Конечно.

— Ну погоди!

— Да в общем-то, я уже гожу.

— Хватит!!! — неожиданно с места вскочил Виктор Николаевич и двинулся ко мне. — Мне нет дела до всех ваших личных дел! Меня интересует только мой сын! Черт, или как там тебя…

— «Как там тебя» тоже неплохое имя. Однако ваше я все же запомнил.

Виктор Николаевич покраснел. Видно, не привык, что ему делает замечание черт. Хм, интересно, а когда у него была возможность привыкнуть к этому?

— Ладно. Пусть Эзергиль. Я хочу вернуть своего сына…

— У вас было двенадцать лет.

— Да-да, черт возьми!!!

— И возьму.

— А… — Виктор Николаевич растерянно посмотрел на меня. Весь его запал как-то сник. — Что ты хочешь?! Только скажи! Ну хочешь, возьми мою душу вместо Алеши!

— Нет, не хочу. Ваша душа и так принадлежит мне. Вспомните о Ненашевой Зое, которую вы убили.

— Нет… — простонал Ненашев, закрывая лицо. Но я был беспощаден.

— Вспомните, как вы избивали ее и своего сына, когда приходили домой пьяным!

Я поднялся. По росту я был тут самым низким, но сейчас, думаю, я всем казался очень и очень высоким. Мои глаза вспыхнули мрачным пламенем. Если на улице они видели ангела во всем блеске, то теперь узрели черта. В комнате даже похолодало. А я продолжал говорить, и мои слова тянулись, словно деготь в густом воздухе.

— Вспомните, что было после похорон! Вспомните, как вы не пустили домой сына за то, что он, по вашему мнению, поздно пришел домой, а на самом деле вы просто боялись посмотреть ему в глаза из-за стыда. Из-за того, что вы знали, что он знал, почему умерла ваша жена! Вспомните, как вы наказывали его за кражу денег, которой не было. Когда вы сами пропивали их, а потом обвиняли сына в краже.

— Он их украл… тогда…

— Вы пробуете оправдаться? Передо мной? Не стоит. Нас, чертей, не любят люди. И я теперь знаю причину. Мы судии и палачи. И нас нельзя подкупить. Нас нельзя задобрить. Мы определяем наказание по справедливости, и никакой адвокат обжаловать приговор не сможет. Свой приговор вы произнесли для себя сами. Вы лишились в жизни всего. Любимой жены, сына и работы. Отныне ваша судьба — помойки и подворотни. Вы отвернулись от людей, и теперь их презрение будет вашим обществом. И так до самой смерти. А там мы встретимся с вами. Я вам обещаю. И тогда будет произнесен окончательный приговор. По всей вашей жизни.

— Черт, — серьезно и даже несколько торжественно заговорил отец Федор. — Ты не вправе определять жизнь людей на Земле. Свободу воли ты не можешь отменить. И не тебе судить его здесь. Там — да, но не здесь.

Я улыбнулся священнику одними губами.

— Верно. Но вы думаете, что здесь этого человека ждет иная судьба, нежели та, что я предсказал? Вы так в него верите?

Священник тоже поднялся.

— Я верую! — твердо произнес он.

Тьма, окружающая меня, на миг дрогнула. Я склонил голову.

— Вы веруете. Он нет. Зачем он вам? Оставьте его.

— Каждый человек сам должен выбирать свою судьбу.

— Он свою выбрал.

— Пока не сделан последний вздох, еще все можно изменить.

Я сделал вид, что задумался.

— И это верно. Я не покушаюсь на этого человека. У него своя судьба.

— А его сын?

— А его сын подписал со мной договор. Вы уже над ним не властны.

— Я не верю, что нет способа.

Я усиленно зажестикулировал Альене, убрав руку за спину. Включайся, мол. Альена быстро сообразила, чего я хочу, и встала рядом со мной.

— Даже я не могу здесь ничего сделать. Алеша сам сделал выбор. Но он же может его и отменить. Только он.

— Как мило, — скривился я, включаясь в игру «плохой-хороший». — Хочешь нарушить нашу договоренность и все рассказать? Валяй. Мальчику поможешь, а вот его матери уже нет.

Альена молодец. Пусть ангел, пусть троечница, но она не дура. Совсем не дура.

— Да. — Она твердо посмотрела на Алешу. — Я могу сказать, как победить черта в себе. И святая вода, которой ты окатил меня, тебе не поможет. Хоть не расставайся с ней никогда. Но сказав тебе это, я нарушу договоренность, и твоя мать попадет в ад. Если ты способа не найдешь, то тогда в ад попадете оба — и ты, и твоя мать.