Собрание сочинений, том 1. Белый вождь. Квартеронка. - Рид Томас Майн - Страница 122

Его ответ меня не удивил. Предположение мое оправдалось. Это были блюстители закона — местный шериф и его помощник. Незачем было спрашивать, по какому делу они приехали, я и сам догадался.

Я только спросил Сципиона о подробностях. Он коротко рассказал мне все, что знал, а я слушал, не прерывая его. Шериф наложил арест на дом и все имущество; Ларкин пока по-прежнему управляет негритянским поселком, но скоро всех негров продадут; Гайар постоянно бывает здесь, а «мисса Жени уехала».

— Уехала? Куда?

— Не знаю, масса. Наверно, в город. Она уехала этой ночью.

— А…

Я на минуту остановился, сердце мое бешено колотилось.

— А Аврора? — спросил я с усилием.

— Рора тоже уехала, масса. Она уехала вместе с мисса Жени.

— Аврора уехала?!

— Да, масса, она уехала, истинная правда.

Я был крайне удивлен тем, что он мне сообщил, меня поразил этот таинственный отъезд. Эжени уехала ночью! Вместе с Авророй! Что это значит? Куда они поехали?

Но сколько я ни расспрашивал Сципиона, мне не удалось раскрыть эту тайну. Он ничего не знал о делах своей госпожи, ничего, кроме того, что касалось негритянского поселка. Он слышал, что его самого, его жену и дочь, малютку Хло, как и всех его товарищей-негров, отправят в город и продадут с торгов на невольничьем рынке. Отъезд был назначен на следующий день. О продаже с аукциона уже дали объявление в газетах. Вот и все, что он знал. Нет, не все. У него была еще новость для меня. Это истинная правда, он слышал, как об этом говорили белые люди — Ларкин, Гайар и работорговец, который теперь занимался их продажей. Речь шла о квартеронке. Ее должны были продать вместе со всеми.

Кровь закипела во мне, когда я услышал рассказ Сципиона. Нечего и говорить, что я верил ему. Все подробности разговора звучали в его передаче вполне правдоподобно. Не могло быть никаких сомнений, что он говорит правду.

Плантация Безансонов утратила для меня всякую привлекательность. Да и в Бринджерсе мне больше нечего было делать. Новый Орлеан — вот куда я теперь стремился.

Дружески простившись со Сципионом, я повернул коня и поскакал обратно. Благородное животное чувствовало мою тревогу и мчалось галопом. Эта бешеная скачка была под стать бушевавшим во мне чувствам.

Через несколько минут я уже передал свою лошадь конюху и, поднявшись к себе в комнату, стал готовиться к отъезду.

Глава XLII. ПЛАВУЧАЯ ПРИСТАНЬ

Теперь я ожидал только парохода, который доставил бы меня в Новый Орлеан. Я знал, что долго ждать не придется. Ежегодная эпидемия пошла на убыль, в городе должна была возобновиться обычная деловая жизнь и начаться сезон развлечений. Пароходы, ушедшие на север, уже побывали на всех притоках Миссисипи и, нагруженные дарами щедрой долины этой могучей реки, устремились к великому южному пакгаузу американской торговли.

Пароход мог прийти со дня на день, вернее — с часу на час.

Я решил отплыть с первым же из них.

Гостиница, в которой я жил, да и сама деревня находились на порядочном расстоянии от пристани; ее отнесли подальше от реки из разумной предосторожности. Здесь, как и на тысячи миль вверх и вниз по течению, берега Миссисипи поднимаются всего на несколько футов над ее уровнем, вода день за днем подмывает грунт, и красноватый поток подчас уносит целые пласты прибрежной земли.

Казалось бы, что такая неустанная работа воды должна со временем непомерно расширить ложе реки. Но нет: под действием течения, образованно— го новой излучиной, то, что снесено на одном берегу, отлагается на другом, и река сохраняет свою первоначальную ширину. Это примечательное явление размыва и отложения наблюдается от устья Огайо до устья самой Миссисипи, хотя далеко не всюду в одинаковых масштабах. В иных местах размыв происходит столь стремительно, что в несколько дней вода может унести не только часть поселка, но и целую плантацию. Нередко также во время весеннего паводка своенравная река бросается наперерез собственной излучине и в течение нескольких часов образует новое русло, куда и устремляет свои воды. Представьте себе, что в глубине излучины расположена плантация, а иногда даже три-четыре, — и вот в один прекрасный день хозяин, который лег спать в полной уверенности, что он прочно обосновался на материке, утром просыпается на острове. В ужасе видит он перед собой красно-бурый поток, который мчится мимо, отрезая его от суши. Теперь без парома, который обойдется недешево, ему уже не попасть в соседнюю деревню; не попасть на рынок и фургонам, нагруженным гигантскими кипами хлопка и бочками с табаком и сахаром. Случись еще раз подобное вторжение — и свирепая река унесет, пожалуй, самого хозяина и дом, а заодно и несколько сот его полуголых негров. В страхе перед грозящей гибелью человек бросает родной очаг и переселяется куда-нибудь выше или ниже по течению, где, как ему кажется, он будет надежнее защищен от неожиданной напасти.

Из-за причуд Миссисипи трудно найти в ее низовьях безопасное место для жилья. На протяжении почти пятисот миль от устья только изредка встречаются небольшие, годные для заселения возвышенности, но искусственная насыпь восполняет этот недостаток и обеспечивает здешним городам и плантациям сравнительную безопасность.

Как я уже сказал, моя гостиница стояла несколько в стороне, и прибывший с верховьев пароход, подойдя к пристани, мог отчалить прежде, чем меня успели бы предупредить. Нагруженное и не заинтересованное во фрахте судно не станет здесь долго задерживаться, а харчевня на Миссисипи — не лондонская гостиница, где вы можете смело положиться на исполнительного коридорного. Шансов на то, что Самбо разбудит вас вовремя, не больше одного на сто, ибо сон его крепче вашего.

Я давно убедился в этом и теперь, боясь пропустить пароход, решил расплатиться и, забрав свои пожитки, заблаговременно отправился на пристань.

Мне не угрожала опасность провести ночь под открытым небом. Настоящей пристани здесь не было, зато стоял огромный остов давно уже отслужившего парохода.

Эта махина, пришвартованная к берегу крепкими канатами, представляла отличную пристань, а ее просторные палубы, салоны и каюты служили складом для всякого рода грузов. Старое судно с успехом выполняло и то и другое назначение и было известно под названием «плавучей пристани».

Было уже поздно, около полуночи, когда я поднялся на его борт. Даже последние замешкавшиеся здесь местные жители уже давно разошлись; ушел и хозяин складов. Сонный негр был единственным человеческим существом, которое попалось мне на глаза. Он сидел в отгороженном стойкой углу нижней палубы. Перед ним стояли весы с гирями, лежал большой моток толстой бечевки, кухонный нож и прочие необходимые для торговли предметы, которые вы можете встретить в любой мелочной лавке. Позади, на полках, были расставлены бутылки с разноцветными напитками, стаканы, ящики с галетами, сыр из «Западных резерваций», кадки с прогорклым маслом, пачки жевательного табака и дешевых сигар — словом, обычный ассортимент бакалейной лавочки. Остальная часть просторного помещения была завалена товарами в самой разнообразной таре: в кипах, мешках, бочках и ящиках. Одни грузы прибыли из дальних краев через Новый Орлеан и направлялись вверх по реке, другие — щедрые дары земли — шли в обратном направлении, к устью Миссисипи, чтобы переплыть через Атлантический океан в трюмах огромных кораблей. На нижней палубе буквально негде было ступить, и, озираясь кругом, я тщетно искал места, где бы улечься и хоть немного соснуть. При свете я, вероятно, нашел бы себе укромный уголок, но сальная свеча, вставленная в бутылку из-под шампанского, сильно оплыла и едва освещала царивший здесь хаос. Все же слабые отблески огня, игравшие на черном лице единственного здешнего обитателя, помогли мне до него добраться.

— Что, дядюшка, дремлете? — спросил я, подходя к стойке.

Американский негр никогда не позволит себе ответить вам грубо, тем более на вежливый вопрос. Мое приветливое обращение, видимо, затронуло чувствительную струнку в душе чернокожего, и в ответ на мои слова лицо его расплылось в благодушной улыбке. Он не спал, и мой вопрос был задан с единственной целью завязать разговор.