Орел и Волки - Скэрроу Саймон - Страница 38

Не слишком-то удовлетворенный ответом, Макрон ограничился тем, что кивнул. Трибунов он в армии навидался достаточно, чтобы знать, чем те дышат. Тяга к политике, к игре словами у них в крови с малых лет. Да, надо признать, встречались ему среди этой публики и отменные малые, досконально понимавшие службу, один, может два, но не больше. Все остальные на воинском поприще искали лишь случая отличиться, продвинуться, стремясь заслужить благосклонность Нарцисса, особо доверенного лица императора, а тот со своей стороны присматривался к молоденьким знатным хлыщам, выискивая среди них таких, какие ради своих амбиций были готовы шагать по людским головам.

Так что Макрон был не лучшего мнения о трибунах. «И о многих легатах тоже», — подумал вдруг он, но тут же смягчился. К Веспасиану, во всяком случае, это не относилось. Тот не раз доказывал делом, что является человеком мужественным и прямым, всегда готовым делить с подчиненными любые опасности и невзгоды. Именно такими, на взгляд Макрона, и должны быть настоящие командиры, да где же их взять?

Нет, это просто позор, что такой человек фактически обречен на прозябание и безвестность, как только истечет его срок командования Вторым легионом. Сама непреклонная честность Веспасиана была его злейшим врагом.

Макрон отогнал эти мысли и опять посмотрел на новоприбывшего трибуна. На взгляд бывалого центуриона, тот являл собой типичного во всех отношениях представителя этой военной прослойки. Молод. Правда, постарше Катона, но все равно слишком молод, чтобы иметь хоть какой-нибудь значимый опыт. Но Катон, по крайней мере, и без опыта изначально был тверд, умен, а в бою смертельно опасен, не уступая в этом плане почти никому из солдат, каких когда-либо знал Макрон. Квинтилл, напротив, казался мягким, чуть ли не изнеженным. Впрочем, при довольно высоком росте он был строен, подтянут, без намека на лишний жир, и все же гладкая, ухоженная кожа наводила на мысль о привычке к уюту, комфорту. Темные волосы аккуратно подстрижены, напомажены и завиты короткими локонами.

Кстати, одет он был по форме, как полагается, однако изысканный крой дорогих тканей, из которых было пошито его облачение, великолепной выделки кожа и прочие, не бросающиеся в глаза, но заметные для того, кто кое в чем понимает, детали безошибочно указывали на высокое происхождение и богатство. И говорил этот малый со спокойной уверенностью, сопровождая свои слова сдержанными, хотя и несколько театральными жестами, видимо переняв их у лучших мастеров ораторского искусства, охотно бравшихся за хороший куш обучать всех, кто к ним обращался. С такой внешностью и манерами, подкрепленными знатностью и звоном золота в кошельке, Квинтилл наверняка пользовался огромным успехом у женщин. А вот у Макрона он вызывал инстинктивную неприязнь.

— К сожалению, в отправленном тобой Плавту докладе наличествует момент, который мне хотелось бы обсудить, — промолвил Квинтилл с очередной улыбкой и извлек из стоявшего у его ног кожаного ранца туго скрученный свиток.

Макрон смотрел на собственный рапорт, как на змею, которую лучше бы не тревожить. Трибун развернул пергамент и пробежал по нему взглядом.

— Ты тут вскользь отмечаешь, что среди атребатов есть люди, не столь пылко приверженные союзу с Римом, как их государь.

— Так точно, командир!

Макрон попытался вспомнить дословно фразу, какой он закончил отчет. По спине его поползла струйка пота. Он терпеть не мог таких вот экзаменовок. Зачем, спрашивается, напрягать человека, заставляя его попусту задаваться вопросом, что он насочинял пяток дней назад, когда на руках имеется полный текст донесения? Это просто несправедливо, однако надо признать, что в жизни легионера вообще мало места для справедливости.

— Да ничего особенного, командир. Просто кучка бездельников, недовольных долгосрочными планами Рима. Ничего такого, с чем царь Верика не мог бы справиться.

Катон удивленно покосился на друга, но, заметив, что трибун вскинул глаза, опять отвернулся к окну, изображая полнейшую невозмутимость.

— Да, об этом здесь говорится. Правда, мне кажется, что избранный царем способ решения проблемы немного… хм… как бы это выразиться, жестковат. Я имею в виду, что скармливать недовольных псам — это уж вроде бы слишком.

— Откуда ты об этом проведал?

— Это неважно, — пожал плечами трибун. — Что важно сейчас для меня, так это знать, каково действительное положение дел в Каллеве.

— Брошенные псам люди не были просто недовольными, командир. Они были изменниками и понесли наказание. Излишне жестокое, может быть, ибо и сами они, и те, кто их покарал, варвары. Но, так или иначе, Верика с этой проблемой разобрался.

— Верно. Но почему это не отмечено в докладе?

— Потому что он был составлен до того, как Верика казнил изменников.

— Понятно, — согласился Квинтилл. — Упрек снимается. Тут вы не виноваты.

— Так точно, командир.

— А какая обстановка сложилась после этого инцидента?

— Достаточно спокойная. Ощущалась некоторая напряженность на улицах, но не более.

— И можно сказать, что положению царя Верики ничто сейчас не угрожает?

— Я бы сказал — да. — Макрон покосился на Катона. — А ты?

Катон едва заметно кивнул, и Макрон одарил его сердитым взглядом.

— Мне кажется, у центуриона Катона несколько иной взгляд на происходящее, — спокойно отметил Квинтилл.

— Центурион Катон не слишком опытен, командир.

— Это заметно.

Катон вспыхнул.

— Однако было бы полезно выслушать и его мнение, просто для вящей ясности. — Трибун подал Катону знак: — Прошу.

У Катона вертелось на языке очень многое, но, будучи другом Макрона, он не мог позволить себе поставить его заключение под сомнение. Молодой центурион мысленно обругал товарища за твердолобость. Сам он рос в императорском дворце, и аристократическое высокомерие было для него не в новинку. Он знал, как обходиться с надменными патрициями, не задевая их спеси. Может, ему не менее, чем Макрону, хотелось командовать самостоятельным подразделением, держась подальше от вылощенных штабных офицеров, но он отдавал себе отчет в том, какими последствиями чревата недооценка политических затруднений, с которыми сталкивается сейчас Верика. Более склонный, нежели тот же Макрон, к абстрактному сопоставлению событий и фактов, Катон хорошо представлял себе, какой гигантский размах может обрести назревающий катаклизм. Если атребаты поднимутся против Рима, это грозит провалом не только нынешней кампании, но и всех планов по завоеванию Британии, а столь позорное их крушение, без сомнения, потрясет императорский трон.

Усилием воли Катон заставил себя сузить масштабы своих размышлений до насущной задачи. Макрон находился в затруднительном положении, и его следовало поддержать.

— Центурион Макрон прав, командир…

Макрон просиял, сложил руки на коленях и откинулся на спинку стула.

— Он прав, — задумчиво повторил Катон. — Но представляется все же разумным обдумать возможность нежелательного поворота событий. В конце концов, царь Верика стар. Старики имеют обыкновение умирать и без посторонней помощи, но с другой стороны…

Трибун издал смешок.

— А кто, по-твоему, может оказаться с «другой стороны», кроме, конечно, Каратака и дуротригов?

— Думаю, родственники казненных. Причины достаточные.

— Кто еще?

— Надо полагать, те недовольные, о которых упоминал центурион Макрон.

— А сколько таких, на твой взгляд, центурион Катон?

Катон отчаянно искал подходящий ответ. Завысив численность тайных противников Рима, он выставит своего друга в лучшем случае человеком несведущим, а в худшем — лжецом, занизив, даст повод присланному из ставки трибуну доложить командующему, будто союзу Рима с атребатами ничто не угрожает. И если дело обернется иначе…

— Так сколько же их?

— Трудно сказать, командир. Поскольку Верика достаточно тверд по отношению к своим противникам, они не высказываются открыто.

— Есть ли еще причины для беспокойства? — спросил Квинтилл и тут же пояснил: — Есть ли еще что-нибудь, о чем, по вашему мнению, я должен сообщить генералу?