Хроники Раздолбая - Санаев Павел Владимирович - Страница 79

«Посмотрю вечером новости, — решил Раздолбай. — Не может быть, чтобы «Время» тоже заменили балетом».

До вечера он сидел дома тихо, как мышь, и даже не включал музыку, прислушиваясь к уличному шуму — не слышно ли выстрелов. Выстрелов не было. Только город шумел более напряженно, и в его тревожном гуле Раздолбаю чудился рык танковых моторов и злой гусеничный лязг.

Новостной выпуск начался предсказуемо. Диктор с каменным лицом зачитал «Обращение к советскому народу», которое Раздолбай частично слышал по радио, и полный текст этого обращения подтверждал — «строгие родители» вернулись, озорству Перестройки пришел конец и все хорошее, что появилось в жизни за последние годы, теперь отнимут, объяснив, что в светлом социализме таким пагубным явлениям не место. Раздолбай понимал, что не станет живого «Взгляда» и рок-концертов, исчезнет «СПИД-Инфо» из киосков и зарубежные исполнители из «Утренней почты». Этого было жалко, но с такой потерей можно было смириться. Как говорил приятель дяди Володи, вдребезги разбивший «Жигули» в день покупки: «Не жили красиво, нечего и привыкать». Противно было другое: возвращение старой жизни подразумевало воцарение прежней картины мира, в центре которой звездилось и колосилось «самое прогрессивное общество», а чтить эту рассыпавшуюся мозаику было уже невозможно. Если, подписывая заявление в комсомол, Раздолбай все-таки одергивал свое неверие и допускал, что может чего-то не понимать, то сейчас он не мог представить, как будет слушать без глумливой ухмылки что-нибудь вроде: «Завоевания Великого Октября проложили всему народу путь к светлому будущему». И ладно бы только слушать! Придется ведь когда-нибудь и повторять.

После дикторов показали членов комитета по чрезвычайному положению, и это был первый сюрприз. Раздолбай ожидал увидеть настоящих «строгих родителей», которые отбирали сладкое, но зато могли вывести в люди, а перед ним предстали шестеро скучных мужчин с постными лицами гробовщиков, одетых в одинаковые серые костюмы. Таким персонажам было место в голливудском фильме про Джеймса Бонда, но никак не в реальной жизни.

«И сладкое заберут, и в люди не выведут», — подумал Раздолбай, подразумевая, что «СПИД-Инфо» с рок-концертами запретят, а сыр с мясом в магазинах так и не появятся.

Отвечая на вопросы журналистов, гробовщики явно темнили, и подозрительнее всего была тайна, куда делся Горбачев. Главный гробовщик, шевеля бровями, как автодворниками, мямлил, что президент заболел, и напоминал двоечника, уверяющего, что учил, но забыл.

За гробовщиками появился военный с пугающей должностью «комендант Москвы», и его внешность тоже была голливудской — в полицейских боевиках такими изображали маньяков-насильников. Комендант-насильник сказал, что войска с танками ввели для безопасности москвичей, и это было уже совсем странно. Какая опасность угрожала москвичам, которые неделю назад беззаботно пели «хэй, да обрез стальной» в ресторане на проспекте, где стояли теперь колонны бронетехники, было непонятно. Не пьяных же по домам развозить пригнали сотни танков! Краем уха Раздолбай слышал про какие-то волнения в Грузии и в местечке с кашляющим названием Карабах, но если там действительно было опасно, то бронетехнику, по его мнению, надо было отправлять туда, но никак не в Москву.

«Нет, здесь дело не чисто, — предположил он. — Убили серые гробовщики Горбачева. Убили и ввели танки, чтобы никто не возмущался».

Тут же показали и танки. Грозные машины смотрелись на городских улицах словно выставочные экспонаты, и так же относились к ним горожане. Дети забирались на броню и ели вместе с солдатами мороженое, а взрослые обступали технику с почтительным любопытством и как будто собирались спрашивать: «Сколько по трассе выжмет? А по бездорожью?»

Спрашивали, впрочем, другое — для чего приехали и будете ли стрелять.

— Не будем мы ни в кого стрелять, — миролюбиво заверял молодой боец, показывая пустую обойму. — Вот, нет у меня патронов.

Раздолбай посмеялся над своими утренними страхами и над кликушеством мамы, которая кричала про саперные лопатки, — бояться было нечего. Даже если гробовщики что-то сделали с Горбачевым, чтобы вернуть серую, как их костюмы, жизнь, они все равно оставались законными советскими руководителями и пригнали свои советские танки, а не какую-нибудь армию вторжения. Постоят эти танки столько, сколько руководители сочтут нужным, и вернутся на базы.

Раздолбай думал, что сюрпризов больше не будет, но началось самое удивительное — показали сюжет о президенте Ельцине. Седой здоровяк с лихим чубом забрался на танк, назвал ввод войск незаконным и смело призвал всех к забастовке. При этом в новостях подтвердили, что он президент, и крупно показали подписанный им указ, отменяющий все указы гробовщиков. Тут Раздолбай вконец запутался. Что это за президент, который не командует армией и зачитывает указы с какой-то мятой бумажки в окружении небольшой кучки людей? Да он просто смутьян! Президентом был Горбачев, но гробовщики в серых костюмах что-то с ним сделали и забрали его президентство себе, подобно Горцам, которые забирали энергию вечной жизни, отрубая головы другим Горцам. Пусть эти гробовщики казались неприятными типами, но в глазах Раздолбая они были реальной властью, а непонятный Ельцин — самозванцем, которого он видел первый раз в жизни. И вот этот самозванец открыто призывал всех к неповиновению и, чего доброго, к столкновениям с армией. Сказали ведь гробовщики и их комендант-маньяк — войска введены для спокойствия, чтобы не было беспорядков. Не надо терять спокойствие, и войска уйдут — это же так просто! Неужели смутьяна кто-то послушает и начнет не повиноваться, не понимая, что войскам из-за этого придется остаться и, может быть, даже применить силу?

Как ни странно, не повиноваться начали многие. Одни кричали в мегафоны о бессрочной политической забастовке, другие, словно пионеры на сборе металлолома, тащили какие-то громоздкие железки и складывали их в баррикады. Этими баррикадами из труб, арматуры и бетонных блоков был уже перегорожен весь центр. Грузовики волоком тащили по асфальту плиты для новых заграждений, а один из проездов перегораживал перевернутый самосвал.

«Это уже совсем глупость! — возмутился Раздолбай. — Самосвал государственный, кто за него отвечать будет? Ельцин-смутьян призвал, водила-дурак послушался, а потом будет отчитываться перед начальством и работать за этот самосвал полжизни. Этот «президент» совсем, что ли, не соображает, к чему зовет? И куда смотрят гробовщики, если все это в новостях показывают? «Брать в первую голову телеграф» в школе не учили, что ли? Хотят, чтобы люди не понимали, кого слушаться? Что вообще происходит?»

Чувствуя себя сбитым с толку, Раздолбай выключил телевизор и позвонил Валере. Он решил погулять завтра в городе, чтобы все разведать, и хотя дети на броне танков внушали чувство безопасности, гулять в компании с Валерой было бы спокойнее.

— Ну, как тебе ситуация? — сразу спросил Раздолбай, полагая, что Валера все знает и объяснения не нужны.

— Мудовая ситуация, но то, что у нас будет свой Тяньаньмэнь, я говорил еще год назад, когда Горбачева с трибуны прогнали.

— Кто прогнал? Какой Тяньаньмэнь?

— Слушай, ты с другой планеты, что ли? Вообще ничего не знаешь? — с раздражением удивился Валера.

— Я много знаю про то, что меня интересует, — парировал

Раздолбай, обижаясь, что его все время тычут носом в невежество — то мама, то лучший друг.

— Это про хэви-метал, что ли?

— Будешь выеживаться или объяснишь нормально?

— Мне такие вещи даже объяснять неудобно. То, что Земля вокруг Солнца вертится, ты знаешь хотя бы?

— Валера, заканчивай! Я ездил в Ригу, за новостями не следил.

— Рига ближе Германии, почему я должен тебя просвещать? Ладно… Все на самом деле просто — Горбачев распустил стадо, стадо начало борзеть. В республиках его стали посылать, на первомайскую демонстрацию пришли в прошлом году с плакатами, требующими его отставки, и он как обосранный ушел с трибуны. А за год до этого подобное было в Китае. Там тоже стадо оборзело — собрались на площади, стали кричать: «Долой партию!» Ну, их потерпели месяц, попросили по-хорошему разойтись, потом подавили танками, и все. Я говорил, что рано или поздно то же самое будет здесь — вот началось.