Пират Её Величества - Курочкин-Креве Николай - Страница 10

А на плече у одного из них сидела большая птица с толстым желтым клювом. Ярко-зеленая, в алых подштанниках, с синими подкрыльями. Вдруг красивая птица разинула толстый, точно у беломорского топорика, клюв и хрипло заорала по-английски:

— Деньги! Деньги! Я люблю деньги! Много, много денег! Еще больше денег! Давай, загребай! Смер-рть испанцам!

Конечно же, это был попугай — сказочная говорящая птица из южных дальних стран. О существовании таких птиц Федька уже наслышан был и от кормчего Михея, и от здешних бывалых людей, вроде Дика Тернбулла, матроса, с которым Федяня оказался по соседству в бордингхаузе — дешевой, пьяной и шумной гостиничке для моряков, где он несколько раз ночевал в сильный дождь. Болтали, что стоит эта птица невероятные деньги, а водится где-то в испанских владениях. И как магнит железную соринку, притянула сказочная птица скудно одетого российского паренька.

Федяня подошел, заговорил… И все шло нормально, пока русский не обронил, что нанят некиим рыжим капитаном, по фамилии Дрейк. Тут владелец попугая разъярился:

— Ты, русская салага! Чего врешь? Фрэнсис меня-то не взял — ме-ня, выросшего с ним по соседству.

И поскольку Федя стоял на своем, его крепко побили. И выкинули из таверны на мокрый булыжник. И последними словами, какими его напутствовали, были: «Всякий иностранец воображать о себе будет! Ишь, Дрейком нанятый!» Каким-то образом эта история разнеслась по порту, и докеры при разгрузке судна его уж иначе и не называли, как «Эй ты, Дрейком нанятый!»

А через две недели, взявши расчет, Федяня явился в Чатам, в доки короля Эдуарда. Там стоял малоприметный коричневый трехмачтовый барк с двенадцатью пушками и необычно длинным бушпритом — «Лебедь». Вахтенный матрос, едва Федяня открыл рот, сказал:

— Ты, что ли, капитанов русский? Сроду такого чудного акцента не слышал. Подымайся на борт. Твой гамак третий налево от входа. Вещи все с тобой?

— Все, а что? — спросил Федор, набычась, после драки в Барбикене готовый в любом слове увидеть намек на издевку и тут же дать отпор. Но вахтенный добродушно сказал:

— Пойдем же далеко, на полгода, а у тебя один рундучок, и тот не больно тяжел.

— И что? — колюче спросил Федор.

— А ничего. Только то, что после плавания, если живы будем, скарба прибавится.

— А сэр капитан предупреждал, что ни славы, ни денег из этого рейса не привезем.

— Ну да, большой наживы не будет. Но чтобы совсем всухую — так у нас не бывает.

Федор поднялся на палубу, спустился в кубрик и задвинул дощатый рундучок под койку на указанном месте. В кубрике было пусто, и он спросил вахтенного, как его звать и где остальные. Тот ответил, что его звать Фрэд, а команда собралась уже вся, одного боцмана нет пока, но, по обычаю Дрейка, назначено время, суток за двое до отплытия, когда все должны стоять на местах как при самом отплытии — но до тех пор кто перебрался полностью на корабль, тот уж свободен.

Команда сошлась в кабаке «У Смитонской башни» в Плимуте впервые, и вторично — в «Медведе и кошке», что в Чатаме, по-над Темзой. В Плимуте Федяни среди них еще не было, а в Чатаме он приглядывался к молодым парням, почти сплошь девонширцам, и нашел, что жить с ними, кажись, можно: зазря не обижают. Но вот что чудно: так никто и не знал, куда ж они собираются плыть! Да не то что не проболтнулся из них никто. Спрашивали друг друга, и никто, никто не знал. Самые капитану близкие, уже плававшие с ним на «Юдифи» (когда его судно изо всех одно пришло домой по-доброму, а второе когда в Плимут вернулось — из двухсот человек экипажа живых на борту пятнадцать человек было!), говорили почти беспечно:

— Ему виднее. Мы Дрейку доверяем больше, чем себе: он под счастливой звездой родился. Знаем одно: что велел прощаться с близкими на полгода. Так что уж верно, за море. Может быть, в Гвинею? Или вовсе в испанские моря?

— Мне неважно, куда и зачем. Тут капитан Дрейк все равно побольше нашего смыслит, — сказал вертлявый Ллойд Томпсон — единственный валлиец на борту, темноволосый и мрачный. — Но вот что мне действительно интересно, так это при чем тут первый лорд Адмиралтейства. В прошлый раз мы отплывали, как и положено вольным джентльменам удачи, из славного города Плимута, на деньги Хоукинзов и от причала набережной Хоукинзов. А сейчас судно стоит у коронного причала, и припасы — я, сами понимаете, о выпивке в первую голову — поступают с клеймом лорда Винтера.

— Так, может, он поставщик.

— Тютя! Скажи еще, посредник. Станет тебе первый лорд британского Адмиралтейства продавать вино и пиво.

Когда уже вышли в море и меловые обрывы родины остались справа за кормой, Дрейк перестал скрывать, что да, этот рейс оплачен и снаряжен полностью попечением главы английского военно-морского флота. Но куда идем, оставалось тайной. Курс задавал капитан ежеутренне, и никто не знал, куда завтра будет смотреть длинный бушприт «Лебедя». Как не знали и что лежит в трюме, обшитое бурой, цвета гнили, мешковиной. Ящики небольшие, но тяжелые, а что в них?

Но вот, после по меньшей мере трех зигзагов по морю, подошли к португальским берегам. Капитан приказал спустить и спрятать британские флаги с тюдоровскими розами и алым крестом св. Георга. И подняли зеленые с золотой арфой, ирландские.

А ирландцев на борту ну хотя бы один был! Единственно что Ллойд Томпсон разумел по-ирландски, но и то говорить не мог.

— Вот он со мной и поедет, как явный ирландец. Сам брюнет, нос красный, глаза мечтательные. Так, и Синий Рожер. И… И ты, Тэд. Так что у нас в команде и англичан-то нет. Хотя да, между собой-то мы по-английски говорим, собаки-испанцы сразу раскусят…

— Капитан, так мы в само логово зверя собрались? — спокойно спросил Синий Рожер, угрюмый бретонец, попавший к Дрейку после того, как англичане в испанских водах подобрали нескольких французских пиратов после кораблекрушения. Рожер был невозмутим, и похоже было, что ему неинтересно все на свете и наплевать даже на религию. Во всяком случае, он, католик, плавал с протестантами и грабил единоверцев.

— Да. Я намерен поучиться кое-чему у этих спесивых бурдюков. А что, ты имеешь что-то предложить?

— Я? Да, сэр. Я предлагаю вот что: если мы будем сходить на берег, надлежит перво-наперво сходить к мессе, отстоять до конца, и потом уж всем будет не так важно, кто мы по национальности. У вас, англичан, короткая память. Десять лет как померла ваша королева Мария — и вы уже позабыли, что и среди англичан есть католики. И ничего странного не было бы, если б ирландские мятежники наняли английскую команду из единоверцев. Надо только заранее договориться, за каким они нас дьяволом наняли.

— Рожер, умница! — взревел Дрейк. — Мы вот за каким сюда дьяволом поперлись: известно каждому моряку мира, что испанские картографы — первые во Вселенной! И мы по поручению вождя ирландских мятежн… повстанцев, лорда Тиронна, должны ознакомиться с испанским картами Ирландии и прилегающих вод, дабы наш лорд мог избрать наилучшее место для приема испанской помощи и десанта. Вот!

«Лебедь» вошел в испанские воды и поднялся вверх по главной андалузской реке Гва… Гвадал… Вот черт, англичане считают русские названия непроизносимыми и незапоминаемыми. А здешние? Река Гвадал… Уфф! Устанешь, пока договоришь: Гва-дал-кви-вир. Или эта портовая деревушка при устье Гва-дал-кви-вира: Санлукардибаррамеда. А? Или самый знаменитый испанский город, где мученическую смерть принял апостол Христов, Иаков: Сантьягодекомпостела. Или еще город недалече от устья Гвадалквивира: Хересделяфронтера. Вино оттуда вывозят преславное, по-особенному терпкое, крепкое и вкусное, но вино кличут попросту: «Херес», безо всяких там «деляфронтера» или как там еще? Вроде еще где-то подальше от побережья у них имеется еще Хересделос-кабальерос.

Ну вот, поднимались они вровень с океанским приливом к главному городу Андалузии и обеих Америк (поелику именно в нем находится могущественнейший Совет по делам Индий — верховная палата управления испанскими владениями в Новом Свете), к прославленной Севилье. Все свободное от вахты время Федор торчал на палубе с раздутыми ноздрями и вытаращенными глазами. Потому что холмы вдоль широкой мутной реки сплошь были засажены аккуратными рядами шаровидных апельсиновых деревьев, на которых темно-зеленая листва как тусклыми фонарями была прорезана буро-желтыми — говорят, еще незрелыми, а как созреют к рождеству, так станут вовсе огненными, — плодами. И уж как они пахли, как пахли — судно идет по фарватеру, под правым берегом, а с левого такие густые пряные волны запаха несет, что аж шатаешься! А повыше над апельсинными — лимонные рощи. А там гранатовые. А тут громадное, кудлатое серебристое оливковое дерево, дающее «деревянное» масло, которое на святой Руси в лампадках жгут и к праздникам волосы мажут, чтоб не ершились. Говорят, такое дерево один раз посадят и потом семьсот семьдесят семь лет урожаи снимают. Черные такие ягоды с мелкую сливу, жирные, вкусные, а едят их солеными с хлебом, не вместо иных фруктов, а вместо сала. Честное слово! Федька сам видел: грузчики в порту таскают здоровенные тюки, а обедают — у одного краюха хлеба, корка сыра да бутылка красного вина, а у другого такая же краюха, пригоршня маслин да такая же бутылка вина — и ничего, доволен.