Плутоний для «Иисуса» - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 20

Александр Борисович откашлялся и сказал официально:

— Гражданин Бобров, вы задержаны по подозрению в убийстве.

Секач подпрыгнул на табурете так, что та натужно заскрипела под тяжестью крепкого тела.

— Вы че?! Вы думаете, я Генерала?..

— Нет. Речь не об этом преступлении.

— О чем тогда?

— О том, что было в Челябинске.

— А-а!.. — даже улыбнулся Бобров. — Не, не шейте мне это! Я Смысловых не убивал!

— Вы неопытны, Геннадий Леонидович. Боюсь, что раскалывать вас было бы совсем неинтересно. И не заметили, как проговорились, я ведь вас совсем не об этом спрашиваю…

Жесткое, загорелое лицо Секача приняло глуповатое выражение.

— Что — проговорился? Что? Не пойму, чего вам надо.

— Пока я спрашиваю об убийстве Кондратьева Григория Константиновича, которое имело место быть два года назад.

— А я при чем?

— Вы его застрелили, потом хотели устроить пожар в квартире, но поторопились…

— Чего — поторопился?

Бобров, судя по всему, был выбит из колеи, никак не мог собраться с мыслями, задавал бестолковые вопросы, словно отбрехивался.

— Вы, Геннадий Леонидович, сначала зажгли бумаги и тряпки, а потом уж вспомнили, что есть газ, открыли все четыре конфорки, но взрыва не получилось — тот костерок, который вы разожгли, сожрал кислород, необходимый для создания взрывоопасной смеси.

Бобров затряс головой, словно прогоняя пугающее его видение.

— Подождите-подождите! Я ничего не подписал пока, так?

— Да.

— Тогда вопрос: откуда вы знаете?

— Вы фильм «Семнадцать мгновений весны» хорошо помните?

— Ну так… А при чем тут?..

— В этом фильме есть Мюллер, который говорит: то, что знают двое, знает и свинья.

Секач хмыкнул:

— Это вы о себе так грубо?

— Нет, — улыбнулся Турецкий. — Себя я, иногда случается, уважаю. Вы к словам не цепляйтесь, они иногда имеют иносказательный смысл. А что касается ваших подвигов, Геннадий Леонидович, то они достаточно подробно изложены в этой папочке, а подготовил ее для ознакомления сам Фрол Колбин по кличке Генерал.

— Зачем это ему было надо?

— Предполагаю, для того, чтобы держать своего верного Секача на коротком поводке.

Бобров криво усмехнулся:

— И кличку знаете?

— Знаем.

— Говорите, значит, на коротком поводке? А если вы меня на понт берете?

— Нам ни к чему. Если бы вы были подозреваемым без такого увесистого мешка улик за спиной, тогда да, возможно, в какую-нибудь игру поиграли бы. А так вы можете только удостовериться, что Генерал, оформляя ваше досье, ничего не напутал. Ну и, конечно, душу облегчить чистосердечным признанием.

— Вот только про душу не надо, гражданин следователь!

— Отчего же, Геннадий Леонидович? Мне с вами играть в кошки-мышки ни к чему, поэтому и обещать ничего не стану.

— Нужны мне ваши обещания!

— Я понимаю, наша встреча для вас совсем некстати. Вы уже успели почувствовать себя авторитетом? Нет? Тогда, думаю, вам обидно. Только мне кажется, Генерал совсем не строил в отношении вас такие великолепные планы: он сам собирался жить и править, у него есть жена. Вот она и станет наследницей его богатств. Слышите, богатств. Но не власти. Власть достанется не вам. И не потому только, что вы попались в лапы правосудия. Если бы на воровском сходе вас рекомендовал Фрол Колбин, его товарищи по ремеслу еще посмотрели бы, а уж без него и подавно… К тому же вами, бедный Секач, Колбин эффективно пугал свою местную шоблу — этакий таинственный, никому не известный убийца. В Москве на сходняке таких, как вы, больше чем достаточно будет, но никому из них не светит покомандовать парадом. Если бы Фрол пожелал сделать вас своим преемником, он бы ввел в курс своих дел, что, с кем и когда делать, кому доверять, кого проверять. Не было такого доверия! Ведь он не взял вас на то совещание с Тузиком, которое кончилось трагедией. Так же как не взял никого другого, правильно? Или вы там были?

— Не был.

— Ну вот, наверное, вы не знаете даже, какой проект они хотели осуществить?

Бобров посмотрел на следователя испытующе.

— Ловите небось? Хотите, чтоб ляпнул вам в масть?

— Не хочу. И так нетрудно догадаться. А чтоб ты не думал, что я хочу оболгать твоего покойного вождя и учителя, послушай кусочек записи, которую оставил в тайнике на твоей же хате хитроумный Генерал.

Турецкий включил приготовленный заранее кассетный магнитофон, вставил в гнездо кассету, и после недолгого шипения раздался густой, хрипловатый, властный голос, который, несомненно, был знаком Геннадию Боброву:

«Боброва Геннадия я прихватил на горячем, когда он Свиноматку завалил. Он, конечно, пидор с перераздолбанным дуплом, и не наша вина, что приходится с такими работать. Пригрел я этого быка, брал лаской и деньгами, потому как он полный отморозок, с какой-то войны вернулся трошки не в себе. Зато из любого ствола лупит как черт! Передаю братве этого кадра, если со мной что случится, с тем что человечка можно подрядить на одну-две аккуратные замочки. Потом лучше убрать, в разнос пойдет. Я долго его пестовал, нянькался, а у вас может терпения не хватить. А для того чтоб не артачился, я его компрой как следует придавил. Значит, первое — это Свиноматка, тут полный грех на нем…»

Турецкий выключил магнитофон. Он хотел, чтоб Бобров сам начал рассказывать. Это могло бы дать ему какой-то шанс заслужить снисхождение суда — все же убивал Секач далеко не добропорядочных граждан. С одного из братьев Смысловых сняли в больнице почти четыреста граммов золота в виде цепей, креста и перстней. Это, конечно, выпендреж, а не фамильные ценности — те хранят, как говорится, в сухом темном месте. Следователю было жаль подозреваемого. Такое иногда случается, бывает, что с некоторой натяжкой следак пытается влезть в душу подследственного, демонстрируя сочувствие и понимание. Бывает, что топит специально или же наоборот, вытаскивает. Все бывает, чего по идее не должно быть, ведь еще у кого-то из классиков сказано, что у Фемиды, богини правосудия, глаза завязаны, меч для того, чтобы карать, а весы, чтобы торговать. Чем торговать? Только тем, что имеет, — правосудием.

Александру Борисовичу Турецкому больно было смотреть на этого молодого человека, обманываемого, видно, не один раз и доведенного хитроумными негодяями до последней черты.

Геннадий Бобров обмяк на жесткой табуретке, смотрел в одну точку куда-то поверх головы следователя, но там ничего не было способного задержать взгляд, только светлое пятно на обоях, где висел в свое время портрет Дзержинского.

— Он же мне полмонеты дал, — убитым голосом произнес Секач. — Вторую половинку себе оставил, говорил: мы теперь только вдвоем одно целое, как этот располовиненный бакс.

— Дешевая романтика, Геннадий Леонидович, пойми.

— Да, конечно, теперь-то понимаю… Все, следователь, подрезал ты меня этими песенками. — Бобров показал на магнитофон. — Понимаешь, на войне мы были с дружком закадычным. Все время старались вместе держаться, как будто чувствовали: если нас судьба разбросает, смерть не пощадит. И правда, пока воевать вместе ходили, у обоих ни раны, ни царапины. А потом… Я за боекомплектом поехал, а он с какими-то хануриками вылазку решил сделать. Слух прошел, что мятежникам деньги должны подвезти, нормальные деньги, «зеленые». Вот они и решили перехватить ценный груз. Не знаю, случайно нарвались на черных или ловушка там была, только пошли они вчетвером — и в клещи. Черных целый взвод, двоих убили, двоих в плен взяли, дружка моего в том числе. Отхарили обоих всем взводом… ну изнасиловали, значит, потом живьем сожгли…

Бобров умолк, попросил сигарету.

Турецкий не встревал с вопросами, полагая, что сейчас надо дать ему выговориться, с наводящими вопросами можно и потом приставать. Помолчав, Геннадий продолжил:

— Не смог я больше там шастать с автоматом, уехал. Податься некуда, нет у меня никого. Сюда приехал. Прибиться негде, тут меня этот Гришка Кондратьев и приголубил. У меня, говорит, для тебя работа найдется, ты парень крепкий, боевой, будешь грузы сопровождать. Мне-то че, ладно, лишь бы в деле или в пьянке забыться. И вот приводит он меня к себе домой. Шикарно живет… жил… ничего не скажешь. То, се, выпивка, закуска. Он в ванне поплескался, меня пригласил. Потом за столом давай около меня тереться. Я сначала не врубился, мало ли… Ну а я после душа распаренный, голый по пояс. Он в плечо вцепился одной лапой, а другой хвать… за это самое место. Тут даже до такого идиота, как я, дошло, что «голубой» он, как небо на Багамах. В общем, такое на меня накатило, что, когда в себя пришел, Свиноматка уже остывал потихоньку. А дальнейшее вам известно, думаю, Фрол обстоятельно все изложил…