Очаг и орел - Сетон Эни - Страница 35

— Я не знаю, — ответила Эспер так же резко. — Мне ни к чему думать о прошлом. Все Ханивуды тонули в море или их убивали. По-моему, это ужасно.

— Всегда надо помнить о тех, кто прожил свою жизнь и живет сейчас, — вот для чего мы здесь.

Она молчала. Роджер продолжил:

— Может быть, ты думаешь, что не мне говорить об этом? Да, я неудачник. Я не смог справиться с жизнью. Но я хочу, чтобы ты смогла — как и другие Ханивуды.

Эспер подумала об этих других, и это была мрачная мысль. Вся память о Ханивудах заключена в этом доме. Их нет, но вещи есть — каминные подставки для дров Фиб, стол Исаака, новое строение Моисея. И чем все они занимались? Ловили рыбу, содержали харчевню, зарабатывали и теряли деньги. Бросались воевать, когда была война, и гибли. Уходили за рыбой в море и тонули. Женщины же оставались дома и страдали. Гордиться тут нечем.

Роджер подошел к очагу и заглянул в лицо дочери. Потом вздохнул и снова сел в свое кресло.

— Ты пишешь сейчас стихи, Эспер? — спросил он.

Девушка пожала плечами.

— Немного. Мне помогает.

— Конечно, помогает. Дашь мне посмотреть?

— Обязательно, папа. Когда-нибудь.

На какое-то мгновение она представила себя в клубе «Арбатас». На нее смотрят женщины, сидящие за шитьем, смотрят с уважением и шепчут: «У Хэсс Ханивуд вышла новая поэма. Талант передается по наследству. Ее отец...»

Пробили часы, и Эспер вздохнула. Она встала и сняла с гвоздя свой передник. Потом девушка вытащила из воды очищенную картошку и принялась резать ее. Она знала, что скажут в клубе на самом деле: «Этот Роджер Ханивуд никогда в жизни не делал ничего путного. А его дылда дочка явно ненормальная. Непонятно, что в ней нашел бедный Джонни...» Ее вывел из задумчивости голос отца, прозвучавший над ухом:

— Ты порезала палец, Эспер.

Она с досадой кивнула и стала лить на палец холодную воду из кувшина. Роджер слегка коснулся плеча дочери. Эспер, рассеянно улыбнувшись ему, отвернулась. Взяв сковороду и кофейник, она поставила их на плиту. Потом заглянула в железный котелок, висевший над большим очагом.

— Что у нас сегодня на ужин, дорогая? — спросил вдруг Роджер, к ее удивлению. Он никогда прежде не интересовался этим. Но Эспер увидела тревогу в его взгляде.

— Жареная картошка и уха, как и вчера, — ответила она. — У мамы вряд ли будет что-то другое, — девушка помешала варево в котелке.

— Ну, я, наверное, успею немного поработать до ужина.

— Конечно, папа. Я позову тебя, — Эспер положила нарезанную картошку на сковороду. Роджер дошел до своей двери и остановился.

— Эспер, а ты больше не убежишь одна на море, как сегодня?

Он видел, как рука дочери с обручальным колечком стиснула ручку сковороды.

— Нет, папа, — она замолчала, а затем тихо добавила: — Спасибо, что ты приплыл за мной.

Когда Сьюзэн через полчаса вошла на кухню, там никого не было. Она зло нахмурилась: картошка на плите сгорела, а кофейник зловеще шипел.

— Негодяйка! — проворчала она, хватая сковороду. — Столько делаешь для нее, так переживаешь...

Сьюзэн сняла с огня кипящий котелок, сердито посмотрела на дверь Роджера и позвала:

— Эспер!

Но ответа не последовало. Тогда она открыла заднюю дверь и позвала снова. На улице уже смеркалось. Ветви большого каштана трещали на ветру. Поднимался норд-ост. Сьюзэн вернулась на кухню и заперла дверь.

— В такое время она не выйдет. Все-таки кое-что у нее в голове есть. Она и моя дочь, хотя здесь только и слышно, что о Ханивудах.

Сьюзэн зажгла свечу и поднялась наверх, в новое крыло дома — дочь часто запиралась в желтой комнате. Она остановилась у двери спальни Эспер. Широкое лицо Сьюзэн прояснилось, когда она услышала доносившиеся оттуда звуки. Женщина перекрестилась.

Слава Богу, наконец-то. Ее дочь перестала бороться сама с собой. Сьюзэн поставила свечу и прислонилась к стене, глядя на дверь Эспер с нежностью.

— В этом доме ты и не могла перебороть это в себе, Хэсс, — прошептала она. — Бог свидетель, мне следовало бы понять это.

Она взяла свечу и спустилась вниз.

Глава шестая

В годы войны Марблхед кипел патриотизмом. В июле 1862 года президент Линкольн призвал на войну новых добровольцев, и на призыв откликнулись шестьдесят девять горожан. Играл оркестр, звонили церковные колокола, а четырнадцать самых красивых девушек города, одетых в красное, белое и синее, махали флагами.

Форт Сиволл, в южной точке Малой гавани, был разрушен пятьдесят лет назад, и горожане проголосовали за то, чтобы добавить четыре тысячи долларов к правительственным ассигнованиям на его ремонт. Правительство строило еще два новых форта, на Риверсхед Бич и на Ногасхед, по направлению к Салему, где двести лет назад первые поселенцы построили форт Дерби.

Во всех фортах поставили по гарнизону «иностранцев» — рекрутов из других районов Массачусетса. Марблхедцы, подавив обычную антипатию к чужакам, пытались относиться к ним терпимо. Но это было нелегко. Эти воинские подразделения состояли в основном из скучающих по дому фермерских сынков, не любивших окружавшую их со всех сторон воду и к тому же томившихся от безделья на своей службе. Они бродили по улицам, пытались соблазнить марблхедских девушек и постоянно передразнивали местную речь.

Однажды вечером в «Очаге и Орле» произошла кровавая драка между двумя старыми рыбаками и двумя парнями из форта Сиволл. Началось с того, что эти парни решили почему-то читать стихи Уиттара «Прогулка Айрсмона» — что могло вывести из себя любого марблхедца. Юный вояка начал декламировать про то, как герой был обижен «женщиной из Марблхеда», подражая местному выговору.

— Это поганое вранье! — закричал один из рыбаков, вскакивая.

Солдат был в восторге от того, что удалось нарушить страшную скуку, царившую здесь, и позлить этих мужиков. Он продолжал рассказывать, как «бедняга бежал, а корабль затонул, и не спасся больше никто», под бурное одобрение своего товарища.

— Я же говорил, — кричал рыбак, размахивая кулаком, — что этот сукин сын брешет!

— Хватит, Нед, — попыталась успокоить его Сьюзэн, выходя из-за стойки. — Я сейчас поговорю с ним. Послушайте, молодой петушок, — обратилась она к солдату, — может, кто и считает Уиттера за поэта, но только не я. Много лет назад он ухаживал за девушкой из Марблхеда, но ее родители были достаточно умными, чтобы не отдать ее ему в жены, потому что он сам был явно лишен здравого смысла. Бенджамен Айрсон — хороший малый, и он не был виноват в своих бедах, а его семью здесь очень уважают. Так что я буду вам признательна, если вы закроете рот.

Но парень, подогретый ромом, продолжил, едва хозяйка умолкла: «И стрр-рашен у Айр-рсона был...»

Но старый рыбак сбил его с ног. Второй рыбак и приятель солдата бросились к ним, а Сьюзэн стояла и угрюмо наблюдала, как они колотили друг друга, разбив заодно и четыре ее кружки.

После этого случая она запретила всем военным вход в пивной зал, и для Ханивудов наступили трудные времена. Цены взлетели вверх, а с упадком рыболовства морской промысел потерял свое значение в городе. Процветали только фабриканты-обувщики.

Осенью 1864 года дела пошли еще хуже. Сьюзэн почувствовала страх, что привело к участившимся вспышкам гнева, которые сменялись долгим угрюмым молчанием. Кладовые были пусты, кредит исчерпан, кончилось пиво в последней бочке. Для того чтобы не умереть с голода, оставалось, кажется, только одно. Сьюзэн думала об этом несколько дней, но ничего пока не говорила мужу и дочери.

Роджер лежал с тяжелой простудой. Да и мало было бы толку от разговора с ним. Он мог бы только прочитать какие-нибудь стихи и сказать, что никто из Ханивудов не делал подобных вещей. А Эспер Сьюзэн не хотела волновать, пока не будет в этом прямой нужды. Девушка постепенно приходила в себя. Она немного поправилась и стала проявлять интерес к работе. Каждый день она ходила шить одежду с другими женщинами в Общество помощи солдатам и недавно была вместе с молодежью на одной ферме, по-соседски принимая участие в уборке кукурузы. К сожалению, у нее сейчас не было поклонников, но ведь Эспер никогда не считалась красоткой, да и молодых людей в городе осталось мало.