Побег - Лаврова Ольга - Страница 14

Порой она даже в гости ходила с кульком пельменей, как другие несут в подарок собственной выпечки торт или бутыль домашней наливки.

От Маргариты Николаевны домогались рецепта, сек­рета. Она охотно делилась опытом. Хозяйки выполняли все в точности. Получалось вкусно – и только. А у Марга­риты Николаевны – потрясающе. Но она сама не знала, отчего ей так удавались эти маленькие полумесяцы с мясной начинкой…

В последние годы многолюдные сборища у Знаменс­ких бывали редки. Отошли в прошлое со смертью главы дома. К тому по выходным вечно набегали друзья и сослуживцы, в основном почему-то молодежь. Теперь отмечался лишь Новый год и семейные даты, да и то в узком кругу.

Но нынче день выдался особенный, и Знаменские задумали его широко. На кухне с утра хлопотали инсти­тутские подружки Маргариты Николаевны. Пал Палыча снаряжали то в булочную, то на рынок. Колька сдвигал столы и бегал занимать у дворовых приятелей стулья.

Кибрит тоже пришла загодя, с намерением помочь. Но ее Маргарита Николаевна на кухню не пустила; поса­дила прометывать петельки и пришивать пуговицы к новой кофточке, которую намеревалась надеть. Белая коф­точка, черная вразлет юбка и гранатовая брошь в форме бантика у горла – вот и весь наряд. Да свежевымытые, пышной волной уложенные волосы без намека на седину. Такая хорошенькая, моложавая юбилярша – хоть замуж выдавай!

Зиночка увлеклась, заставила ее накрасить ресницы, тронуть губы.

– Ну хоть чуточку! Слегка!

– Да у меня и помада-то засохла…

Но минимум косметики действительно придал лицу праздничность и яркость.

Потом они препирались о туфлях: Маргарита Никола­евна предпочитала более разношенные, Зиночка настаи­вала на изящных коричнево-красных.

– Один час вы стерпите, а там можно сменить, ник­то не заметит. И, пожалуйста, не выскакивайте в пере­днюю! Вы должны принимать торжественно, посреди комнаты… А теперь хотите не хотите, маникюр.

– Не до него мне было со стряпней. А сейчас уже поздно, буду вонять ацетоном.

– Не будете! Фен у вас есть? Высушим мгновенно! Где лак?

Маргарита Николаевна, смеясь, покорялась. Когда кто-то заглядывал, спрашивая инструкций, Кибрит заслоняла ее, оберегая предстоящий эффект.

– Поздравительная телеграмма! – возвещал из коридора Колька и щелчком отправлял листок под дверь.

– Коля, скажи Павлику, пусть…

– Он ненадолго отбыл.

– Неужели на работу вызвали?! – испугалась Маргарита Николаевна.

– Нет-нет, – успокоила Кибрит. – Это он за подарком. Я знаю.

Подарок добывался при ее участии, и было немножко неспокойно – как-то еще Маргарита Николаевна примет подобное подношение.

– Поздновато он что-то спохватился, скоро народ пойдет… Зиночка, почему я вас так редко вижу? Одно время, честно говоря, мне казалось… Я была почти уверена.

– Одно время мне тоже казалось, Маргарита Николаевна, – без обиняков созналась та.

– А теперь?

– Как-то… заглохло.

– У вас или у него?

– По-видимому, у обоих…

– Как жаль!

– Мама, тебя Шурик просит к телефону!

– Ты вернулся, Павлик! Очень хорошо, но подойти не могу, маникюр делаю… Нет, Зиночка, мало сказать, жаль! Боюсь, он без вас останется бобылем.

– Вот этого допускать нельзя, – подняла Кибрит серьезные глаза. – При его работе нужно очень много домашнего тепла. В противовес.

– Разве я не понимаю! Семейные заботы, семейные радости. Может, это временное охлаждение? Ведь вы так друг другу подходите, Зиночка!

Кибрит тронуло искреннее огорчение Маргариты Николаевны. Непростительно расстраивать человека в та­кой день.

– Все может быть! – бодро согласилась она и загудела феном.

Начали прибывать гости. Первый плотный косяк со­ставили старые друзья. Тех, что с отцовой стороны, легко было отличить по цветам в руках. Все они так или иначе занимались физиологией растений, биологией растений и массой иных «логий» (а попросту говоря, ботаникой), и букет в феврале не представлял для них проблемы. Причем не базарной покупки, разумеется; не полумертвые, из южных краев доставленные гвоздики подносили они юбилярше, но нарциссы и ландыши, примулы и гиацинты, тюльпаны и розы – все, что способно цвести и благоухать в подмосковных оранжереях хоть круглый год, когда приложены труд и умение.

Многие из этих гостей давным-давно не виделись со Знаменскими и между собой надивиться не могли, как изменились сами, как вытянулся Колька, возмужал Пал Палыч (для них навсегда Павлуша), главное же – как не постарела Маргарита Николаевна.

Вторым эшелоном потянулись родственники, не­сколько сослуживцев Маргариты Николаевны, молодые кандидаты наук, бегавшие к ней за помощью со своими диссертациями и теперь образовавшие вокруг нее пре­данный пажеский корпус.

– Ну, Колька, наверное, пора, – шепнул Пал Па­лыч.

Тот исчез в недрах квартиры. Пал Палыч обратился к матери:

– Мама! Твои нечестивые сыновья взяли на себя смелость подарить тебе нового члена семьи!

Разволнованный Колька внес двухмесячного щенка дога. Поскольку пес был уже увесистый, передние лапы его он свесил через плечо, и сначала зрителям предстала тыльная часть «члена семьи». Колька сделал «кругом», и присутствовавшие отозвались градом одобрительных междометий. Морда у щенка была симпатичнейшая, глаза пытливые и ясные.

– Надеюсь, он умеет и сам передвигаться? – хладнокровно осведомилась юбилярша, не выдавая противоречивых чувств, вызванных четвероногим подарком.

– Еще как! – воскликнул Колька и спустил щенка на пол. – Мама, он лучших кровей! Родословная, как графа!

При этом слове у Маргариты Николаевны болезненно дрогнули губы.

– В роду три победителя породы! Родители заняли первые места на последней выставке! – продолжал рек­ламировать Колька.

Мать присела и тихонько свистнула, привлекая внимание щенка. Тот подошел, по-детски косолапя. Она гром­ко щелкнула у него пальцами перед носом. Щенок не отпрянул. Он заинтересовался, понюхал пальцы и чихнул. Ацетон – догадалась Маргарита Николаевна. Сколько же новых хлопот, беспорядка и тревог! Щенок уселся и попытался почесать ухо, забавно промахиваясь и стукаясь лапой об пол. Вокруг засмеялись. Он опять не напугался, даже нахально, со стоном зевнул. Ладно, хоть нервная система крепкая.

– Ну что ж, – сказала Маргарита Николаевна, – хва­лю нечестивых сыновей за смелость. Я назову его Граф.

У Пал Палыча отлегло от сердца: приняла. Графом звали собаку, которую отец завел году на четвертом после рождения своего первенца. Она была той же поро­ды и той же масти. И мать очень любила того Графа, долго переживала его смерть и зареклась держать в доме собак. Так что подарок был рискованный вдвойне: собака, да еще и копия той собаки.

– Но имей в виду: если ты не будешь с ним гу­лять… – мать взяла Кольку за вихор.

– Клянусь! У меня уже и поводок есть! И миска ему, и подстилка.

Завязался обмен мнениями о выращивании и дресси­ровке собак, прививках и прочем, пошли трогательные собачьи истории. Институтские подружки успели поснимать фартуки и переодеться. Маргарита Николаевна вне­сла завершающие штрихи в сервировку и наметила вре­мя, когда ставить воду на пельмени. Хорошо, что мороз – они вольготно лежат на балконе.

– Мам! – влетел Колька. – Истекают последние ми­нуты, которые организм может прожить без пищи!

– Я и сама проголодалась. Давай звать к столу.

Дед Василий, вероятно, вспомнил партизанскую вы­учку, когда побрел выслеживать Михайлову жену.

Вот ведь как навязался Мишка на шею – не стрясешь! Чтобы по холоду, да еще затемно тащиться в город… давненько такого с дедом не случалось. Сперва он на Багрова руками замахал, как на чумового: даже не заи­кайся, даже думать не моги, чтоб я пошел!.. Это тебе близко, а мне – невозможное дело!

Но Михаил улестил, разжалобил, чуть не в ноги бухался. Умолил-таки. Сам надел на деда валенки с кало­шами, замотал шею шарфом. И поплелся старый. И кон­спирацию сумел соблюсти – так ему казалось – полную.