Царь грозной Руси - Шамбаров Валерий Евгеньевич - Страница 35

Что касается позиции самого Бельского, то он, вероятно, не желал восстановления сильной самодержавной власти. Можно предположить, что его идеалом было правление аристократов. И он попытался добиться эдакого «аристократического единения». Амнистировал всех политических преступников, освободил Ефросинью Старицкую с сыном Владимиром. Им вернули прежний удел, собственность, разрешили иметь дружину. Но и Шуйские со своими приближенными не понесли наказаний за все, что успели натворить. Очевидно, Бельский руководствовался примером Польши, где высшие магнаты оставались неподсудными персонами. Он амнистировал даже своего брата-предателя. Семену Бельскому от имени великого князя послали прощение, приглашали вернуться на родину, обещая почести и боярство. Перед ним еще и извинялись за прошлые обиды — виновным объявили покойного Телепнева. Правда, получилось так, что гонец из Москвы и Семен разминулись. Когда грамоту везли в Крым, «обиженный» вместе с ханом вел татар на Русь.

Но все же, несмотря на политические взгляды, Иван Бельский был энергичным и здравомыслящим деятелем. Что толку в расширении прав знати, если погибнет само государство? Его правительство принялось спешно приводить в порядок армию, изыскивать средства на жалованье военным. Призывались в строй дети боярские, мобилизовывались даточные и посошные пехотинцы, городские пищальники, усиливались гарнизоны крепостей. Это оказалось исключительно своевременным, потому что крымцы и казанцы готовились нанести по России совместный удар.

У них лишь случился разнобой по времени. Крымцы ходили на Русь через степи, для этого коням нужен был подножный корм. А для казанцев лучшими дорогами служили замерзшие реки, и лошадей они кормили сеном, заготовленным в русских селениях. Сафа-Гирей помнил, как легко и хорошо удавалось грабить прошлые две зимы, и опередил дядю, вторгся в декабре 1540 г. Его орды докатились до Мурома, но встретили стойкую оборону. На стены города вышли не только воины, но и все жители. Отбивали атаки, совершали вылазки. А вскоре стало известно, что против казанцев идут две рати, Дмитрия Бельского из Владимира и служилого царя Шах-Али из Касимова. Сафа-Гирей снял осаду и бежал, а наши воины гнали его, истребляли отставших и уничтожали банды, рассеявшиеся по русским селам.

Правительство начало готовить ответный поход на Казань. Войска из семнадцати городов собирались по Владимире, командование Бельский благородно уступил своему врагу Ивану Шуйскому — протягивая ему таким образом руку для примирения. Но весной 1541 г. стали поступать известия, что гроза надвигается с юга. И это был не обычный набег. Враги намеревались сокрушить Русь и утвердить в Рязани султанского вассала Семена Бельского. Сахиб-Гирей поднял в поход всех подданных, разрешил остаться дома лишь детям, старикам и больным. Присоединились ногайцы, с татарами шли и «турского царя люди с пушками и с пищальми» — янычары, отряды ополчения из Кафы, Азова.

Войско Шуйского было оставлено во Владимире, прикрывать Русь со стороны Казани. А командование на юге принял сам Иван Бельский. Формировались полки в Серпухове, Коломне, Туле, Рязани. Первые столкновения с врагом приняли казаки и разведчики Федора Плещеева — в верховьях Дона. Сообщили в Москву о ханском войске, которому «конца не видно». По сакме, вытоптанному следу в степи, приблизительно оценивали количество — более 100 тыс. Татары с ходу пробовали захватить Зарайск, были отражены воеводой Глебовым, но задерживаться не стали, двинулись дальше.

А в Москве Дума и митрополит решали, что делать? Увозить ли десятилетнего государя на случай осады? И выяснилось, что на Руси… нет больше безопасных мест! Псков и Новгород «смежны с Литвой и немцами» — бояре хорошо понимали, что эти соседи не преминут при удобном случае ударить. Кострома, Ярославль, Галич находились под угрозой казанцев. Во всей стране оказалось негде укрыться! И великий князь, волей-неволей оставленный в столице, делал единственное, на что был способен. Вместе с братом на глазах людей со слезами молился перед Владимирской иконой Пресвятой Богородицы, перед гробницами свв. митрополитов Петра и Алексия. «Боже! Ты защитил моего прадеда в нашествие лютого Темир-Аксака (т.е. Тамерлана). Защити и нас, сирых! Не имеем ни отца, ни матери, ни силы в разуме, ни крепости в деснице, а государство требует от нас спасения!»

В войска на Оку повезли письмо Ивана Васильевича. Великий князь призывал ратников грудью преградить врагу путь к Москве, а тех, кто падет в битве, обещал вписать в поминальные книги, и «того жена и дети будут моими ближними». Это было самое раннее из известных нам произведений Ивана Грозного (пусть и подредактированное старшими). И такой способ агитации на Руси применялся впервые: письмо ребенка размножали, зачитывали в разных полках. Оно вызвало колоссальное воздействие. Видавшие виды бойцы, слушая его, плакали. Кричали: «Мы не бессмертны, умрем же за Отечество!» «Хотим пить чашу смертную с татарами за государя!»

30 июля хан вышел к Оке. На противоположном береге стояли легкие дружины князей Турунтая-Пронского и Охлябина-Ярославского. Турки открыли огонь из пищалей, развернули пушки, чтобы отогнать русских, а крымцы под прикрытием пуль и ядер стали спускать на воду плоты. Дружинники отвечали стрелами, пятились. Но как только обозначилось место переправы, к нему начали стягиваться русские части. Подошли полки Михаила Кубенского, Ивана Михайловича Шуйского, главнокомандующего Ивана Бельского. Хан видел, как против него выстраиваются массы войск, отлично вооруженных и организованных, сверкающих доспехами. Русские пушкари установили на высотах батареи и принялись бойко отвечать на турецкий огонь. А пищальники и лучники отогнали татар от берега, воины смеялись и кричали: «Идите сюда, мы вас ждем!»

Хан обругал Семена Бельского и своих советников, кричал, что его обманули, заверив в беспомощности Руси. Ночью по огням, по шуму в русском лагере поняли, что подходят все новые отряды, и Сахиб-Гирей испугался битвы. Под покровом темноты снялся с места и стал уходить. За ним кинулись в преследование, захватили часть обоза, несколько турецких орудий, пленных. На обратном пути хан попытался взять Пронск — не ради добычи, а ради поддержания собственной репутации. Какая уж добыча могла быть для огромной армии в пограничном городишке? Деревянную крепость только недавно отстроили, ратников в ней было мало. Но на предложение сдаться воевода Жулебин ответил: «Божьею волею ставится град, и никто не возьмет его без воли Божьей». На защиту Пронска встали все горожане, даже женщины. Когда тучи татар полезли на приступ, их встретили ядрами пушек, камнями, кипятком из котлов. Крепость отразила несколько атак, а потом Сахиб-Гирей узнал, что приближаются русские полки, и бежал прочь. Его гнали и трепали до Дона.

Победа была полной. Служились благодарственные молебны. Русь снова показала себя великой державой, а Иван Бельский, ее избавитель, находился на вершине славы. Но… всепрощенчество и попытка «аристократического единения» обернулись для него гибелью. Рать Ивана Шуйского оставалась во Владимире. Предполагалось, что она выступит на Казань. Но свергнутый временщик обрабатывал подчиненных, поил, угощал, соблазнял радужными обещаниями. Жаловался, как несправедливо обошлись с ним враги. И многие дети боярские, восхищаясь щедрым и душевным начальником, давали ему тайную присягу. К заговору примкнули другие Шуйские, Кубенские, Палецкий, казначей Третьяков. Их активно поддержала верхушка Новгорода, послала в Москву своих людей, которые накапливались в столице под разными предлогами.

А среди ночи 3 января 1542 г. из Владимира примчался конный отряд во главе с Петром Шуйским, сыном Ивана. Был подан сигнал. Дети боярские, слуги заговорщиков и новгородцы схватили Ивана Бельского, его приближенных. Бесчинствовали, как в чужом завоеванном городе. Ворвались в покои великого князя, разбудив и перепугав мальчика. Но сам он даже никого не интересовал, связали и уволокли находившегося при нем князя Щенятева. Вломились и в резиденцию митрополита, перебив окна. Иоасаф бежал сперва на подворье Троицкого монастыря, потом к великому князю, пытаясь найти защиту. Куда там! Заговорщики второй раз вломились в спальню государя, хаяли митрополита «с великим срамом», едва не убили.