Блуд на крови. Книга вторая - Лавров Валентин Викторович - Страница 60

— Каллистратов, встань под окно Евдокии. Если захочет прыгнуть со второго этажа, примешь девицу в свои объятия, — приказал Соколов. Дворник Максимов постучал в дверь:

— Эй, Евдокия, открой! Тебе с почты телеграмму принесли…

За дверями послышался голос:

— Подождите, дядя Максимов, сейчас свечу зажгу!

Дверь приоткрылась. Девица, одетая лишь в ночную рубаху, увидав полицейских, вскрикнула и моментально захлопнула двери, щелкнув задвижкой.

— Павлова, не дурите! — металлическим голосом сказал Соколов.

За дверями послышался торопливый стук пяток, потом — скрип открываемого окна. Сыщики навалились на дверь и она грохнулась вовнутрь. Евдокия, бледная, трясущаяся от страха, прижимала руки к груди. Снизу послышался голос Каллистратова:

— Мне, господин подполковник, по голове сверток стукнул. Вам нести?

Соколов пронзил стальным взглядом Евдокию:

— Быстро показывайте, где храните яд? Сотрясаемая рыданиями, та не могла произнести ни слова.

— А на вид — тихоня, — со злой усмешкой проговорила Мержвинская, приглашенная в понятые, женщина средних лет, с узкой щелью фиолетовых губ, весьма худощавая, высокого роста, с короткой прической иссиня-темных волос, с чертами лица мелкими и несколько неправильными, но не лишенными все же приятности. — Я давно говорила хозяйке, что Евдокию надо выставить за порог. А она, сердечная, меня не слушалась! — и Мержвинская запричитала: — Не убе-ре-гли мы нашу бла-го-де-тельницу-у.

В дверном проеме, заслонив его, появился Каллистратов, протянул молча Соколову какую-то тряпицу, завязанную узелком:

— Вот что Павлова кинула из окна! Какие-то хлебные шарики, а еще коробочка аптекарская: «Цианистая ртуть!».

— Это я… для мышей! — сквозь рыдания проговорила Евдокия. — А бросила в окошко, потому что боялась, на меня подумаете…

— И поэтому пыталась замести следы! — с ненавистью сказала Мержвинская. — Меня тоже хотела отравить, что я тебе, змее подколодной, плохого сделала?

Начали обыск. Он, впрочем, долго времени не отнял. В крошечной комнатушке, кроме узкой кровати с сеткой, раскидистого фикуса, попавшего сюда по той прозаической причине, что хозяевам некуда было его деть, и шкафчика для посуды, ничего не находилось.

Среди других банок нашли одну — с сахаром. Дно было перестелено бумажкой. Под бумажкой Гиренко обнаружил облатки с белым кристаличе-ским порошком.

— Не пахнет! — поднес Гиренко нос к порошку. — Похоже, мышьяк. Тоже для мышек?

Евдокия оторопело смотрела на происходящее, замотала головой:

— Это не мое! Не видела…

Она была доставлена в тюрьму. Три часа кряду ее допрашивал Соколов. Евдокия, с глазами полными тоски, твердила лишь одно:

— Не отравляла!

Утром, измученный бессонной ночью, Соколов доложил Вощинину о ходе следствия, заявил:

— Все улики против Евдокии Павловой. Мотивы убийства? Хотела женить на себе Оскара Пучевича. Об этом убедительно показала Мержвинская. Но… — Соколов сделал паузу и твердо произнес: — Нутром чую, что Евдокия не виновата. Ситуацию создал тот, кто отправлял подметное письмо. Вот он и есть настоящий убийца, заметающий следы.

Вощинин задумчиво покачал головой, не соглашаясь с выводами подчиненного, но и не желая спорить с сыщиком, авторитет которого был велик. Затем все же сказал:

— Что ж! Сомнение в нашем деле — вещь благая. Но, милый человек, не отпускай из тюрьмы Павлову. Обстоятельства дела говорят против нее. А то, что она из себя овечку безвинную строит — ничего не значит. Женщины от природы отличные актрисы. Вот она и произвела на тебя впечатление. Впрочем, в любом случае — в камере ей безопасней, да и бдительность потенциальных убийц, если ты окажешься прав, усыпим. Ищи автора анонимки!

РУКА НА ПЕРЕВЯЗИ

Прямо из кабинета Вощинина, подкрепившись двумя стаканами крепчайшего чая, Соколов отправился на почтамт. Разыскал заведующего — разговорчивого старичка, некогда дружившего с самим Иваном Путилиным.

— Я из полиции! У вас такая бумага продается? — и сыщик показал листок, на котором была написана анонимка.

— Да, это немецкая, в папках, с репродукциями картин старинных художников. У вас оторвана «Сикстинская мадонна» Рафаэля. Только сегодня вы опоздали, купить нельзя. Вся бумага закрыта в конторке у оператора, а я отпустил ее домой: желудочное заболевание у дочери, ждут доктора. Она ваша однофамилица — Соколова. До прошлого года служил ее муж у нас, здоровый был, да враз помер. Говорили, что-то вроде холеры. Ну, вдова, Марья Васильевна, и переехала с дочкой из деревни сюда, поселилась на квартире мужа. Раньше они порознь проживали. Вот и зарабатывает на кусок хлеба.

— Что с дочерью?

— История, знаете ли, господин подполковник, ужасная и весьма странная. Девочка иногда заходила к нам. Дома одной скучно, а тут матери кое-чем помогает: конверты сортирует, штемпелюет. Одним словом, к делу мать ребенка приучает.

Старичок понизил голос до шепота, приблизив свою бородку к уху сыщика:

— На прошлой неделе — число скажу точно, это было 3 июля, уже вечером, минут за сорок до нашего закрытия — Дарьюшка пришла к матери, чтобы домой ее проводить. Сейчас летние вакации, время свободное. Но едва девочка появилась в зале, как к ней подходит женщина. Сам я ее не видел, а девочка объяснила, что незнакомка была в легкой шляпке с темной вуалью, а рука — бывает же! — на перевязи. Подошла дама к Дарь-юшке и вежливо спросила: «Девочка, видишь, у меня рука поврежденная. Это я при верховой езде неосторожно с лошади упала, а у меня очень важное дело: надо письмо написать. Ты, деточка, мне не поможешь?»

Старичок перевел дыхание, вытер пот со лба и продолжил:

— Дарьюшка, дело ясное, отвечает: «С нашим удовольствием!» Дама протянула ей лист почтовой бумаги, у нас же купленный, конверт, и стала диктовать про какую-то отраву и смерти. Дарьюшка все старательно написала, как умела, а дама ей протянула кулек леденцов и говорит: «Вот тебе, милая крошка, за службу! Я всегда благодарю, когда мне доброе дело делают. Сама кушай, угости мамочку свою и подружек». С тем и расстались. Дарьюшка взяла конфету в рот, немного пососала и выплюнула: жжет и невкусно. Кулек тут же швырнула в урну.

— Не сохранился?

— Кулек-то? Да где там, мы мусор аккуратно выбрасываем.

— Может вы мне дадите адрес Марьи Васильевны? — спросил Соколов, с любопытством и вниманием слушавший старичка.

— Как же, как же, ведь все, что вам тут наговорил, я так, краем уха слышал, а Марья Васильевна, святая женщина, вам все в мельчайших подробностях преподнесет. На Фурштадской живет, дом номер семь.

СТРАШНЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ

Марья Васильевна занимала маленькую двухкомнатную квартирку с бедной мебелью, геранью на подоконниках, лубочной картинкой на стене. И контрастом этого убожества был новый большой кожаный диван с искусной резьбой по дереву и высоченной спинкой.

Вдова, которой было едва ли тридцать лет, но уже со старушечьим выражением на лице — полной безысходности и бесконечного терпения, когда пришел Соколов, мыла большой тряпкой полы. Она застенчиво задвинула под небольшую детскую кроватку ведро с водой, бросила в него тряпку и очень удивилась, узнав о цели прихода сыщика.

— Да, уж и не думала отходить ее, — кивнула вдова на девочку в байковом халате, сидевшую за столом и рисовавшую акварелью что-то в альбоме. — Поела она этих проклятых конфет, и затрясло ее всю, рвота давит, судороги ножки поджимают, а сама все меня просит: «Мамочка, милая, помоги! Внутри жжет! Помираю…»

Вдова глубоко вздохнула, вдруг спохватилась:

— Господин полицейский, простите, заговорилась совсем, вы, может, чайку попьете? Сахар у нас всегда есть. Сами не съедим, а гостей угостим, это дело святое. Дарьюшка, поставь, родимая, самовар. Такой гость!

Девочка — вся прозрачно-светящаяся, с кругами возле глаз, чуть слышно ступая, прошла на кухню. Вдова, взглянув на ее худобу, заплакала: