Спасатель. Жди меня, и я вернусь - Воронин Андрей Николаевич - Страница 46

Чуда, разумеется, не произошло. Женька представил себе, как эта штуковина лежит на дне, наполовину зарывшись в ил. Контрольная лампочка продолжает размеренно мигать в вечном зеленоватом сумраке, и собравшиеся на этот световой сигнал креветки, шевеля усиками, гадают, что бы это могло быть.

Досмотреть эту картинку до конца ему не дали. Где-то неподалеку – как показалось, чуть ли не прямо за спиной – послышались тяжелые шаги и кто-то хрипло закашлялся. Не успев ни о чем подумать и ничего сообразить, действуя чисто инстинктивно – вот именно, как застигнутый на месте преступления, – Женька одним резким рывком вернул на место брезентовый чехол, присел и бочком, как краб, скользнул за торчащий из палубы широкий, похожий на слегка изогнутую на конце гигантскую макаронину оголовок вентиляционной трубы.

После ужина Андрей вышел на палубу, чтобы выкурить на свежем воздухе сигарету-другую. Покурить, конечно, можно было и в кают-компании – господин Стрельников оказался человеком, не подверженным веяниям времени, и, сам дымя как паровоз, не препятствовал в этом окружающим (при условии, что они курили приличный табак, а не смесь лошадиного навоза с отходами деревообрабатывающей промышленности, которой набивают некоторые сорта отечественных табачных изделий). Но остаться в кают-компании означало не только курить в свое удовольствие, но и слушать велеречивую, как куртуазный роман начала девятнадцатого века, болтовню Виктора Павловича, что, по мнению Андрея, отнести к разряду удовольствий было достаточно сложно.

Вообще, находясь в обществе своего старшего компаньона, он постоянно чувствовал себя напряженным – ни дать ни взять олень на опушке, услышавший, как в лесу за его спиной хрустнула ветка. Все мускулы окаменели, готовые разрядиться, расправиться, как пружина, в мощном рывке, в крови гуляет адреналин, нервы и сухожилия натянуты как струны, и весь он как лежащая на вибрирующей тетиве стрела – готов лететь и давно бы улетел, если б знал куда. Полагая такую повышенную нервозность недостойной взрослого мужчины, Андрей держал себя в руках, но это давалось нелегко. Наверное, виновато было прошлое Виктора Павловича – то, кем он был, чем занимался раньше, до выхода в отставку. Внешне это практически никак не проявлялось, но Андрей все равно не мог забыть, что перед ним сидит профессиональный душегуб и манипулятор, превосходно владеющий тонким искусством дергать людей за ниточки, заставляя плясать под свою дудку и голыми руками таскать для него каштаны из огня.

Стрельников, несомненно, видел его насквозь и прилагал все усилия к тому, чтобы растопить лед. Но лед не таял, и Андрей видел тому как минимум две причины. Первая: он до сих пор не знал, кем на самом деле был Виктор Павлович до выхода в отставку, в отставке ли он вообще и как его на самом деле зовут – по паспорту, и не какому попало, а самому первому, который ему выдали по достижении шестнадцатилетнего возраста. И вторая: с момента учреждения их концессии прошло уже несколько месяцев, и за все это время господин Стрельников, игравший в ней, без сомнения, первую скрипку, даже не заикнулся о порядке дележа добычи – долях, процентах, коэффициенте трудового участия и тому подобной лабуде, без которой не обходится ни одно деловое предприятие, сулящее хотя бы мало-мальский доход. Видя, что говорить на эту тему старший партнер не собирается, Андрей поднял ее сам и получил многословный, предельно обтекаемый ответ, сводившийся, по сути, к обещанию во всем разобраться на месте. Назвать такой ответ удовлетворительным Андрей не мог даже при всем своем желании; его терзали подозрения самого мрачного свойства, но отступать было поздно.

Спокойно, сказал он себе, чиркая зажигалкой и глядя, как над темной водой понемногу остывает, тускнея, расплавленное золото заката. Ты отправился в эту экспедицию не за деньгами, а за истиной, помнишь? Ты копал эту тему черт знает сколько лет, жертвуя другими, куда более перспективными и злободневными, и что теперь – пойти на попятный в шаге от финиша? Мало ли что рискованно! Раскапывать истории, связанные со злоупотреблениями в торговле, скажем, подштанниками, тоже рискованно, и что с того? В общем, как сказал господин Стрельников, на месте разберемся. Вот только этот сопляк, Евгений свет Иванович… И на кой черт понадобилось тащить его сюда? Тоже мне, концессионер, равноправный партнер…

«Он уже три года не был на море, – сказала мать равноправного партнера. Ей откровенно хотелось заплакать, но она держалась, чему немало способствовала ее полная неосведомленность по поводу того, куда и зачем они отправляются. – Морской воздух для него – настоящий бальзам, у него ведь слабые легкие. Надеюсь, вы проследите, чтобы он там опять не впутался в какую-нибудь историю…» – «Прослежу», – сказал тогда Андрей, и сейчас, покуривая на прогулочной палубе с видом на морской закат, он был готов с корнем вырвать себе язык за это обещание, которое было даже не опрометчивым, а просто-напросто лживым.

Марта, которая знала обо всем этом чуточку больше, сказала просто: «Липский, ты идиот. Жизнь тебя ничему не учит, и, будь я твоей женой, сейчас же подала бы на развод. Ты хотя бы завещание оставь, имбецил».

Это было сказано во время их первого разговора, касавшегося предстоящего отъезда. В ходе второго и последнего Марта сказала просто: «Одумайся». Это прозвучало после того, как Андрей вручил ей составленное по всей форме, нотариально заверенное завещание, согласно которому все его движимое и недвижимое имущество, за исключением квартиры, после его смерти отходило его бывшей жене – то есть ей, Марте. Квартиру он, поддавшись внезапному порыву, завещал гражданке Соколкиной Елизавете Степановне – просто потому, что вспомнил Женьку с его «Нам с матерью жить негде». Как бы ни сложились обстоятельства, младший член концессии сполна отработал свою долю еще до начала великого похода; мертвому квартира в центре Москвы ни к чему, а Марта, что ни говори, отродясь не бомжевала.

Марте следовало отдать должное: если она и обратила внимание на незнакомую фамилию в завещании, носительница которой оттяпала у нее лакомый кусок, то виду не подала. «Одумайся, – сказала она. – Зачем? Тебе что, жить надоело?» – «Я делаю это не в интересах истины, а в интересах правды», – гордо объявил Липский, цитируя Ильфа и Петрова и подозревая при этом, что безбожно перевирает канонический текст.

«Дурак», – сказала Марта. Спорить было трудно, если вообще возможно.

Спору нет, эта вылазка могла кончиться по-разному. И все-таки главной своей проблемой Андрей Липский считал Женьку. У него не было собственных детей, и никогда прежде он, свободный журналист и известный блогер, не выступал в роли няньки при великовозрастном балбесе, ухитрившемся встрять в историю, которая могла выйти боком даже опытному авантюристу. И ведь, как ни крути, виноват в этом был он, Андрей, со своими разоблачительными статьями. Если бы не он, все с большой степенью вероятности могло закончиться примерно таким диалогом: «Мальчик, у вас в пансионате на днях умер пожилой мужчина. Он тебе, случайно, ничего не оставлял?» – «Да вот оставил какой-то конверт, ума не приложу, что с ним делать». – «Так отдай его нам. А мы тебе – вот, возьми, – пять тысяч рублей. Отдай маме, я знаю, ей деньги нужны». И все. Тихо-мирно, чинно-благородно, без поездок на край света, из которых, бог знает, удастся ли вернуться, без морских переходов, загадочных карт, Слонов, Мосек, подозрительных пенсионеров и деревянных ящиков защитного цвета…

Предмет его невеселых размышлений неожиданно обнаружился прямо под боком, с правой стороны. Машинально включившись в привычную игру, Андрей молча протянул ему открытую пачку сигарет.

– Не мой сорт, – в свою очередь привычно отпасовал Женька и, помолчав, начал: – Андрей Юрьевич…

– Андрей, – поправил Липский.

– Андрей, – повторил Женька, – у меня тут образовалось одно дело…

– Уже? – удивился Андрей. – Да ты талант! Ну, давай колись, чего тебе надобно, старче?