Лютер - Дикман Гвидо - Страница 42

— Для Его Святейшества очень важно, чтобы улеглись те бури, которые бушуют в последние месяцы над Саксонией, — произнес папский посланник с очаровательной улыбкой.

Он сделал три шага назад, чтобы его тень не заслоняла великолепия золотой розы. Но в глубине души он ликовал. Судя по всему, его замысел был близок к осуществлению: римское сокровище так околдовало Фридриха, что он лишь растерянно пожимал плечами.

— Далее должен сообщить, что я счел нужным пригласить доминиканца Тетцеля, который смущал ваших честных подданных, на беседу в Альтенбург, — продолжал фон Милтиц. — Впрочем, я не думаю, что он явится. С этим человеком покончено…

— Но с доктором Лютером, надеюсь, не покончено, ваша милость, — вмешался в разговор Спалатин. — Вам столь же хорошо, как и мне, известно, что…

И тут он умолк. Перед аудиенцией курфюрст приказал ему ни во что не вмешиваться, но как он мог остаться в стороне? Медовые речи камергера были опаснее обвинений и угроз; они пьянили, как вино, и отравляли сердце, как мышьяк. Это неопровержимо доказывали огорченные лица придворных Фон Милтиц явно уже привлек многих из них на свою сторону. Спалатин решительно расправил плечи и с высоко поднятой головой начал прокладывать себе путь сквозь толпу придворных, слуг и музыкантов, которые, тихо перешептываясь, расступались.

— Я чем-то вызвал ваше неудовольствие, господин Спалатин? — спросил фон Милтиц с невинной улыбкой.

Подчиняясь невидимому приказу, за его спиной вырос тот самый слуга в черном. Коренастый детина упер руки в боки и уставился на Спалатина пронизывающим взглядом, который не сулил ничего хорошего. В беспощадном свете канделябров он был похож на устрашающего ангела мести.

— Я знаю, зачем Святейший Отец послал вас в Виттенберг, ваша милость, — проговорил Спалатин, с трудом сдерживая ярость. — Он по-прежнему готов отдать всё, лишь бы заполучить в свои руки доктора Мартина Лютера, которого он считает еретиком, не так ли?

Курфюрст Фридрих встал между ними, грубо схватив Спалатина за рукав.

— Что означает эта выходка? — в гневе обратился он к своему секретарю.

Спалатин хотел было сказать что-то в ответ, но окаменевшее лицо курфюрста быстро заставило его забыть о пламенных словах, которые он намеревался произнести.

— Не припомню, чтобы я давал вам слово. Нет, никаких возражений, Спалатин. Уважаемый камергер привез нам превосходный подарок. Позаботьтесь о том, чтобы ему вручили шестьсот дукатов в знак нашей признательности!

— Но, ваша светлость, эта роза определенно стоит меньше…

— Жду вас после ужина в моих личных покоях, Спалатин, — жестко сказал курфюрст.

Большой медальон, который он носил поверх стеганого камзола из голландского шелка, двигался вверх-вниз от его тяжелого дыхания. И не произнеся более ни слова, Фридрих развернулся и удалился в круглую башню. Двое слуг с готовностью закрыли за своим господином створки массивных дубовых дверей. Столь внезапно закончившаяся аудиенция напомнила Спалатину плохо сыгранную комедию. Кукольную комедию, во время которой клоуны дергают за невидимые нити.

Между тем фон Милтиц был явно доволен. Казалось, его уверенность в себе только возросла. С торжествующей улыбкой он кивнул своему слуге, дав знак, чтобы он следовал за ним.

— Прошу прощения, что я повысил на вас голос, Спалатин, — сказал Фридрих, когда секретарь несколько часов спустя пришел к нему туда, где хранились святые мощи. Тем временем уже наступила ночь. Все шумы и шорохи в коридорах, нижних покоях и кабинетах давно смолкли, лишь в некоторых окнах южного крыла тускло мерцали свечи.

— Что вы, ваша светлость… Это целиком моя вина, мне ни в коем случае не следовало разговаривать в таком тоне. По крайней мере в присутствии папского посланника.

Курфюрст презрительно скривил губы.

— Фон Милтиц послан к моему двору вовсе не как папский нунций, — сказал он. — Он прибыл в качестве шпиона!

— Я знал это. — Спалатин не мог скрыть облегчения, которое он испытан. После слов курфюрста ему стало ясно, что он зря волновался. Сладкие речи фон Милтица не ввели курфюрста в заблуждение, он прекрасно понял, что тот намеревался войти к нему в доверие и разведать возможности навязать ему декреты Папы. Но вдруг он вспомнил важную вещь: — Позвольте, а почему же тогда фон Милтиц получил от нас так много денег? — с удивлением спросил он.

— Не тревожьтесь об этом, друг мой. Пусть камергер спокойно заснет в уверенности, что одурачил нас с помощью своего великодушного дара. Завтра рано утром вы сообщите ему, что я не намерен выдавать доктора Лютера!

Фридрих с трудом протиснулся между двух массивных испанских комодов. Позади них на особой подставке стояла шкатулка с папской розой. Он открыл шкатулку и в задумчивости провел пальцем по холодному металлу. Фридрих шумно дышал, словно прикосновение к розе требовало от него концентрации всех сил.

— Когда вы выполните мое поручение, возьмите этот подарок и уберите его подальше с глаз моих, вместе со всеми остальными реликвиями, — слабым голосом сказал Фридрих. — Я хочу, чтобы отныне они хранились в таком месте, где я их никогда больше не смог бы увидеть.

Спалатин ушам своим не верил. Все время, пока он состоял на службе у Фридриха, эта коллекция была его гордостью. Долгие годы он холил, лелеял и умножал ее. А теперь он хочет расстаться с нею! Секретарь был в смятении. Всегда следовавший законам холодного разума и трезвого расчета Спалатин теперь боролся с неодолимым желанием подойти к окну и глянуть в ясную зимнюю ночь, опасаясь, что, как только он дотронется до священных реликвий, небо немедленно заволокут грозовые тучи. Взгляд его упал на недвижную фигуру курфюрста, и все его опасения тут же развеялись как дым. Всегда столь неповоротливый, хмурый Фридрих в падающем на него свете лампы выглядел теперь таким беззаботным, и такая легкость светилась в его глазах, какую Спалатину никогда ранее не приходилось наблюдать. Все следы меланхолии и безучастности будто бы соскользнули с этого лица, словно масло с гладкого камня. Курфюрст с довольным видом сделал несколько шагов, снял с крюка лампу и сказал:

— Доктор Лютер учит, что Священному Писанию надо доверять больше, нежели словам тех людей, которые утаивают его от народа. Ну вот, я внял Лютеру и стал читать послания апостола Павла. Знаете, что я там обнаружил?

Спалатин в замешательстве помотал головой.

— «Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал; а как стал мужем, то оставил младенческое…»[7] — Он помолчал немного, потом добавил: — Я полагаю, в это мрачное помещение не мешало бы добавить немного света, вам не кажется?

— Конечно, ваша светлость, но позвольте все-таки дать вам совет: пожалуйста, не превращайте его в новую молельню во славу этого монаха и его сторонников.

Фридрих рассмеялся от души, даже слезы выступили у него на глазах. Громкий смех его был услышан и в коридоре: два охранника, игравшие у дверей в кости, испуганно подняли головы. Но этот взрыв веселья длился недолго. Курфюрст вновь посерьезнел и в нерешительности посмотрел на своего секретаря.

— Меня немного смущает, что они предположили, будто меня так просто подкупить, — сказал он. — Ну что ж, подождем, посмотрим, кто выйдет победителем в этой борьбе за власть. Святейший Отец, доктор Лютер, Саксония, или… или новый император.

— В ближайшие дни я отправлюсь в университет, чтобы посоветоваться с профессором Карлштадтом и с другими магистрами, — пообещал Спалатин, попытавшись изобразить на своем лице бодрую улыбку, но у него ничего не получилось, ему всегда плохо удавались ободряющие жесты. Он должен был признать, что никогда не умел ободрять своего господина, склонного к меланхолии. Вместе с тем он ясно сознавал, что Фридрих ставит сейчас под удар свое положение как имперского князя. Защищая интересы своего господина, Спалатин считал себя обязанным и далее не выпускать из виду брата Мартинуса, чтобы четко представлять себе, что собирается предпринять монах в ближайшее время.

7

Первое послание к Коринфянам, 13,11.