Пустыня смерти - Макмуртри (Макмертри) Лэрри Джефф - Страница 106

— Будь у меня оружие, я не стоял бы сейчас здесь, — проговорил Калл, когда всех пятерых обреченных их товарищей вели к стене, где уже давно стояла расстрельная команда.

Тот же самый солдат, который завязывал им глаза, когда они тащили из кувшина бобы, понес пять повязок к тем, кому не повезло, и стал снова завязывать всем глаза, всем, кроме Длинноногого Уэллейса, чья голова опять оказалась слишком большой и концы повязки не стягивались.

Раздражаясь от такого недоразумения, майор Ларош крикнул что-то одному из солдат, стоящих позади судьи, и тот побежал в здание в сопровождении закутанной в покрывала фигуры. Минуту спустя солдат вернулся с большим куском материи для изготовления длинной повязки.

— Месье Уэллейс, — проговорил майор Ларош, — прошу прошения. Понимаю, что в такой ситуации человек не может долго ждать.

— Да бросьте вы, майор. Стоит ли об этом беспокоиться, — сказал в ответ Длинноногий. — Я видел немало людей, умирающих с широко открытыми глазами. Думаю, и я тоже так смогу, если уж пришлось погибать.

К тем, кто был обречен на смерть, подвели рейнджеров, вытащивших белые бобы, и разрешили обменяться последними прощальными словами, но они мало что сказали. Длинноногий протянул Брогноли шепотку табаку, позаимствованного у кого-то, пока они ехали в телеге. Джо Тернер дрожал, но когда Калл протянул ему руку на прощание, все же пожал ее довольно твердо.

— Матти, ну как, вспомнила песню? — спросил Длинноногий. — Полагаю, какой-нибудь псалом подошел бы в самый раз. Сам я не помню ни единого, но моя мать и ее сестры, те знали их множество.

У Матильды стоял комок в горле — говорить она не могла. Пятерых ребят из десяти сейчас расстреляют — очень скоро их не будет на этом свете, доблестных и милых ребят, с которыми она вместе выехала в экспедицию из Остина.

Так же, как и она, Гас словно проглотил язык. Он посмотрел на Длинноногого, на Роя, Джо, Дона и Пита и не мог вымолвить ни слова. Он лишь пожал им руки. Поскольку они были в ножных кандалах, майор Ларош решил, что руки им можно не связывать. Пятерка, которой сохранили жизнь, стояла какое-то время перед обреченными на смерть, ожидая, что те, может, захотят что-то передать своим родным и близким или же обменяться с ними прощальными словами, но пятеро мужчин, уже с повязками на глазах, хранили молчание. Пит задрал лицо к небесам, как он это сделал, когда тащил фасолину.

— Прощайте, ребята, — произнес Длинноногий. — Не пейте попусту воду по пути к дому. Помните, что здесь безводная пустыня.

После этого пятерку, вытащившую белые бобы, отвели назад. Толстый судья встал с кресла и произнес речь. Она была длинной и на испанском языке — никто из техасцев ничего в ней и не понял. Да никто и не старался понять. Их друзья стояли спиной к стене, с повязками на глазах. Судья закончил речь, майор Ларош подал команду — расстрельный взвод взял мушкеты на прицел.

Майор Ларош кивнул головой — солдаты выстрелили. Тела техасцев соскользнули вниз по стене. Дольше всех стоял Длинноногий Уэллейс, но и он вскоре пополз вниз по стене и, наклонившись, упал. Он лежал, уронив голову — свою большую голову, для которой оказалась мала повязка, — на ноги заики Джо Тернера.

Калл чувствовал глухую ненависть к мексиканцам, которые уже сгубили многих его друзей, а здесь только что расстреляли пятерых из них прямо на глазах их боевых товарищей. Гас ощущал себя так, словно у него гора свалилась с плеч, — если бы он не поспешил и не вытащил ту самую белую фасолину, которая все же досталась ему, то сейчас наверняка валялся бы вместе с мертвыми. Брогноли, голова у которого так и не перестала дергаться, машинально жевал табак, переданный ему Длинноногим. Когда тот упал, Брогноли почувствовал, как у него внутри все передернулось, как и его дергающаяся голова. Голос у него пропал, он не мог говорить про смерть людей, которая, в конечном итоге, стала для него самым обыденным явлением.

Мексиканцы вкатили во двор ту же самую телегу с тем же самым черным волом в упряжке и уже собрались кидать в нее трупы расстрелянных, как вдруг, к всеобщему удивлению, с балкона, нависающего над двором, раздалось пение. Голос был высокий, приятный, чистый и довольно сильный — он свободно лился над обширным двором и достигал, как подумал Гас, даже берегов Рио-Гранде.

Все находящиеся во дворе стояли и слушали, как завороженные. Судья, уже намеревавшийся садиться в карету, тоже задержался и слушал Майор Ларош посмотрел наверх, как и все солдаты. Пение было без слов, лишь одни звуки — высокие и вибрирующие. Матильда перестала плакать — она все пыталась припомнить какой-нибудь псалом и спеть его для Длинноногого Уэллейса, но невидимая женщина уже запела его для него и других убитых голосом неизмеримо более богатым, чем ее.

Звуки лились с балкона, где стояла женщина в черном. Это она отпевала мертвых мужчин; она пела и пела с такой страстной властностью, что даже судья не посмел идти в карету, пока она не закончила. Звуки взмывали вверх и падали вниз, словно порхающие птицы; они наводили на слушателей такую глубокую печаль, что Калл плакал, не скрывая слез, и даже майор Ларош смахнул катившуюся из глаз слезу.

Гас был ошеломлен. Он и сам любил петь и частенько голосил что-то несуразное, когда бывал пьян. Но то, что он слышал сейчас, когда тела его убитых товарищей собирались грузить на телегу, не было похоже на пение, когда-либо слышанное им и, видимо, такого он больше никогда не услышит.

Поющая дама держалась за перила на балконе. Она закончила пение на нотах, упавших глубоко вниз — они несли с собой печаль, но печаль больше не по умершим, а скорее по живущим мужчинам и женщинам. Те, кто слышал, как поднимаются и падают звуки ее голоса, вспоминали о своих надеждах, зародившихся, но, увы, умерших, о своих обещаниях, данных, но так и не осуществленных. Гас заплакал, он не знал почему, но остановиться не мог все то время, пока лилась песня.

Затем, взяв низкую ноту, которая, казалось, мягко повисла в воздухе, словно дневной свет, дама в черном оборвала реквием и, постояв секунду-другую на балконе, держась за перила, повернулась и исчезла.

Судья, похоже, вышедший из транса, влез вместе со своими дамами в карету, та медленно развернулась и покатила к воротам.

— Боже мой, ты слышал песню? — спросил Гас Калла.

— Да, слышал, — сухо ответил тот.

Солдаты тоже ожили. Они принялись носить на телегу трупы расстрелянных. Матильда подошла к стоящим рейнджерам, оставшимся в живых.

— Нам нужно двигаться вместе с ними, ребята, — предложила она. — Они же наши люди. Я хочу убедиться, что их положат надлежащим образом в могилу.

— Пойди, спроси майора, не можем ли мы помочь похоронить их, — сказал Калл Гасу. — Полагаю, тебе он не откажет, если попросишь. Ты ему нравишься.

— Хорошо. Пойдем со мной, Матти, — позвал Гас. — Попросим его вдвоем.

В воротах судья на минутку остановил карету, чтобы перекинуться словечком с майором. Через открытые ворота Гас заметил бескрайнюю песчаную пустыню, тянущуюся далеко на север. Майор отдал по-военному честь судье и поклонился дамам — карета выехала со двора на улицу. Телега с телами техасцев со скрипом двинулась по двору к тем же самым воротам.

— Мы хотели бы помочь с похоронами, майор, — начал Гас. — Они наши друзья. Теперь многого мы для них уже не сделаем, но хотелось бы побывать на похоронах.

— Как пожелаете, месье, — решил майор. — Кладбище находится как раз за этой стеной. Идите за телегой и возвращайтесь назад, когда все закончится.

Гас немного удивился, что майор отпускает их без охраны.

— Советую вам возвращаться поскорее, — продолжал майор с веселым выражением лица. — Местные собаки очень злые — думаю, вы не сумеете убежать от них с кандалами на ногах. Минувшей ночью вы сами видели несколько собак, но их вообще-то гораздо больше. Если попытаетесь бежать, то удерете недалеко — очень скоро повстречаетесь с ними.

У Матильды не выходило из головы услышанное прекрасное пение. Ей хотелось, чтобы и Длинноногий знал об этом чудесном пении, которое раздавалось после смерти его и других техасцев. Она пыталась разглядеть певицу в черном, но вуаль на ней была слишком густа, а расстояние довольно большое.