Дуга большого круга - Клименченко Юрий Дмитриевич - Страница 17

Снеткова на судне любили. Роман заметил это сразу. Помполит никогда не бывал без дела. Он всегда находил себе работу. Если команда красила судно, мыла или обивала ржавчину, Андрей Федорович обязательно делал то же. Ну, а если уж случилось что-нибудь с брашпилем, лебедками или рулевым приводом, Снетков переодевался в робу и вместе с судовым электриком копался в сложных электромеханизмах. Все это он умел совмещать со своей основной работой.

Первое время моряки обращались только к помполиту и, казалось, совсем не замечали нового капитана. Роман даже немного «ревновал» Снеткова к экипажу, но потом оценил его популярность. Он был великолепным помощником. То, чего не мог сделать Роман или Мельников административными мерами, легко удавалось Снеткову. Поговорит, пошутит с командой, и дело сделано. Он знал «душу» каждого человека на «Гурзуфе», знал, о чем мечтают люди, что их тревожит и как живут семьи моряков.

Снетков был лет на пять старше Романа. Над высоким ростом помполита подтрунивали.

— Без беседки трубу может красить, — говорил с завистью боцман Тихон Пархоменко. — Вот дает же бог счастье человеку.

Боцман — невысокого роста, сухой, быстрый, сильный. «Южный» горбатый нос придавал его лицу хищное выражение. Когда Пархоменко повязывал бритую голову красным платком, то становился похож на пирата, болтающийся на поясе широкий канадский нож дополнял впечатление. Он отличался бешеной вспыльчивостью, тогда глаза его становились дикими. В такой момент он мог дать и затрещину. Мальчишки-матросы его боялись и не любили.

— Настоящий корсар. Фома Ягненок, — смеялся старший механик Соломон Иосифович Шамот, вспоминая роман Клода Фарера. — Ему бы лет двести назад родиться.

Шамот — огнеупорная глина. Пожалуй, что-то было в стармехе от этого слова. Вероятно, темный цвет кожи. Всегда веселый, аккуратно одетый, бритый «царь Соломон», как называли стармеха, вызывал восхищение у всей команды.

— Вот дед! Какой кофе пьет! От одной такой чашечки нормальный человек дуба врезает. А он хоть бы что!

Шамот имел свой серебряный кофейник с длинной ручкой и сам варил крепчайший черный кофе.

Судовую машину Шамот любил, знал каждый винтик, каждый стук клапана, но копаться в двигателях не хотел, считая, что он за свою жизнь достаточно наработался. Механики ему это прощали и с гордостью говорили:

— Дед из своей каюты больше видит, чем многие в машинном отделении. Мастер.

Обратил внимание Роман на матроса Фокина. Щуплый, с бледно-зеленоватым лицом, с темными кругами под глазами, с рахитично скроенной фигурой — большая голова и кривые ноги, — Фокин производил неприятное впечатление. На руле он стоял отлично. Судно шло как по ниточке.

Через три дня по выходе из Архангельска Фокин спас судно от взрыва. Роман услышал, как он спокойным, безразличным, но громким голосом доложил:

— Мина справа.

Вахтенный штурман проглядел зловещий шар, внезапно вынырнувший по борту. Не видели его и сигнальщики. Роман срывающимся голосом крикнул: «Лево на борт!» — и сразу же, как только судно покатилось влево, взял «право». Мина прошла рядом. Все произошло мгновенно.

— Молодец, Фокин! — похвалил Роман рулевого, утирая платком лоб. — Глаза у тебя — никакого бинокля не надо.

— С вас приходится, товарищ капитан, после вахты зайду, — со смешком проговорил Фокин. — Грамм сто пятьдесят заработал?

Казалось, что проплывшая мина не произвела на него никакого впечатления.

Вечером Мельников жаловался:

— Фокин где-то набрался. Драку хотел учинить. Глупости всякие болтал. Жизнь ему не дорога, на смерть наплевать…

— Я виноват, Олег Владимирович, налил ему. Буду знать впредь.

Говорил Роман о Фокине и со Снетковым.

— Странный парень. Пьянчужка, сквернослов, бабник. Но смелый. Показал себя несколько раз. Что-то у него есть, чего я не знаю, — сказал Снетков. — Неустойчивый какой-то…

Или Витька Анощенко. Ему едва стукнуло семнадцать. Мечтает о подвиге… Ну был бы крупный, сильный, ладно. А то маленький, худенький, как заморыш, цыпленок… Носит всякие американские курточки с погончиками, учит английский. Хочет быть внешне похожим на американца. Смешной парнишка. Но волевой. Перед самой Англией «Гурзуф» затралил своим параваном какой-то предмет. Надо было срочно спустить человека за борт на беседке и обрезать параван. Первым вызвался Анощенко. Пошел и сделал. На ходу судна.

Среди команды много ребят, только что окончивших школу юнг. Его экипаж… Как они поведут себя в трудную минуту? Если бы знать, что ждет их впереди…

На вторые сутки плавания совсем некстати разъяснило. Позади траверза лежал Альтен-фиорд. В очень прозрачном и холодном воздухе взошло оранжевое солнце. После тумана все вокруг приняло радужный, праздничный вид. Море тихо плескалось у бортов, небо голубое, без облаков, висело над головой. Солнечные лучи играли в каплях воды, покрывавшей все судно от еще не успевшего просохнуть тумана.

Подравнявшиеся суда конвоя шли двумя стройными колоннами. Грозно поднимая дула зенитных пушек и пулеметов, проходили корабли охранения. Казалось, все идет хорошо, но именно эта радостная обстановка таила в себе смерть, ужас, тонущие корабли. Напряжение, владевшее людьми, усилилось. Никто не хотел оставаться в помещениях. Тот, кто был свободен от вахты, оделся потеплее, вышел на палубу.

Враг появился внезапно. Сигнальщик доложил:

— Самолеты справа. Курсовой сто двадцать!

Раздался сигнал боевой тревоги. Люди разбегались по местам, задирая головы. На большой высоте черными едва заметными точками появились самолеты.

Военный комендант Антонов подает команду зенитчикам. Они быстро вращают маховики наводки. Роману кажется, что все самолеты летят на «Гурзуф», но это только кажется. Каждый выбирает себе жертву и с ревом пикирует на нее. Только один летит на «Гурзуф». Роман кричит рулевому:

— Десять градусов право! Так держать! Лево на борт!

Самолет входит в пике. Ничего не слышно, кроме страшного воя. Он заставляет сжиматься сердце, воля слабеет. Видно, как из-под крыльев отрываются маленькие груши-бомбы. Они тоже воют в воздухе, но уже по-другому — визгливо, свистяще, как будто уши сверлят тонким бором. Почему они так медленно падают? Уж скорее бы! Бомбы взрываются в море недалеко от «Гурзуфа». Грохот прокатывается по воде, вокруг поднимаются высокие белопенные столбы. Смолкают зенитные орудия. Лейтенант Антонов, вытирая лоб грязным куском ветоши, говорит:

— Первую атаку отразили. Сколько их еще?

На мостик поднимается Снетков.

— Все в порядке. Повреждений никаких. Люди держатся хорошо.

Роман оглядывается вокруг. Все ли суда конвоя целы? Все на местах, все идут.

В небе нарастают знакомые звуки. Снова летят самолеты. На этот раз их много. Они приближаются с разных направлений.

— Самолеты!

Воздух содрогается от звука зениток. Стреляют все транспорты, все корабли охранения. Небо покрывается черными облачками разрывов. Фашистские летчики пытаются прорваться через сплошную стену огня. Непрерывно ведет зенитный огонь и «Гурзуф». Теплоход все время меняет курсы. Бомбы падают рядом, пока не причиняя ему вреда. Но вот над «Гурзуфом» появляется самолет.

— Огонь! — задыхаясь, кричит Антонов.

Трещат зенитки, и вдруг самолет начинает быстро снижаться, за ним тянется густой черный хвост. Потом он вспыхивает, как бенгальский огонь, и падает в море.

— Ура! Есть один! Наш, «гурзуфский»! — радостно кричит Антонов. — Добрынин сбил. Орел!

Отбомбившись, самолеты улетают. Наступает тишина. Несколько судов каравана сильно повреждены, горят. Но враг не оставляет конвой в покое. Снова слышится рев приближающихся самолетов. Свист падающих бомб, грохот орудий и зениток… Роман маневрирует…

— Право, лево, прямо руль!

Пикировщик стремительно падает на «Гурзуф». С воем летят бомбы… Грохот взрыва. Теплоход сотрясается, дрожит, приседает к воде. Что-то рушится, трещит. Длинный язык пламени взмывает к небу. Черный дым вырывается из носовой части «Гурзуфа» и окутывает все судно. Роман ничего не видит. «Сейчас будет взрыв», — думает он.