Штурман дальнего плавания - Клименченко Юрий Дмитриевич - Страница 104

Шульц оставлял телегу на улице, вводил моряков в помещение, ставил в какой-нибудь угол и, делая свои дела — получая почту для гарнизона, оформляя документы на молоко и мясо, — все время вертел головой, зорко наблюдая за ними.

После безвыходного сидения в лагере проезжать по городу даже в «упряжке» было интересно. Правда, Вартенбург почти не изменился с тех пор, как два года назад по нему прошли моряки. Те же чистенькие средневековые улочки, маленькие лавки, тот же мрачный плакат с огромной тенью человека в черном плаще и подпись: «Враг подслушивает тебя!»

Как будто бы все по-прежнему. Но если присмотреться повнимательнее, то увидишь, что мужчин в городе почти нет: остались одни старики и мальчишки, на почте можно ежедневно встретить рыдающих женщин, в садиках и скверах много раненых, ковыляющих на костылях, забинтованных, слепых.

Вот новый плакат: угрожающий указательный палец гитлеровского солдата в шлеме и подпись: «Сдал ли ты вещи в фонд зимней помощи?»

Многое могут увидеть пытливые, желающие видеть глаза.

Население городка на моряков теперь уже не смотрит безразлично. Все чаще можно встретить сочувственный взгляд. Больше того: увидев телегу, запряженную людьми, кое-кто из немцев неодобрительно покачивает головой.

Игорь не раз видел расклеенные повсюду приказы: «За общение с пленными русскими — 5 лет каторжных работ, за помощь им — 10 лет, за сожительство с пленным: пленному — смертная казнь, женщине — каторжные работы».

Кто же захочет иметь что-либо общее с интернированными, прочитав эти угрозы? И все же…

Телега стоит у почты. Моряки укладывают посылки солдатам гарнизона. Рядом закуривает пожилой человек. Он в баварской зеленой шляпе с пером и в кожаных коротких штанах. У него почему-то не раскуриваются сигареты. Он ругается и бросает их одну за другой на мостовую.

Богатый парень! У немцев трудно с табаком. Наконец он закуривает, ждет, пока отвернется Шульц, делает знак глазами и медленно отходит.

Все понятно! Линьков подбирает сигареты, сует их под берет…

Какая-то женщина под самым носом у Шульца незаметно бросает хлебную карточку на килограмм хлеба и исчезает в подворотне. Микешин молниеносно нагибается, и карточка в кармане…

Телега объезжает почти весь город. Дела у Шульца в разных местах.

Наконец он говорит:

— Все. Домой.

Подъем на гору труден. Шульц торопится. Он проболтал со знакомым, а гер комендант не терпит опоздания почты. Телега должна быть в замке ровно в два часа. Скорее! Колеса, стянутые железом, скользят по каменной дорожке. Какой крутой подъем! Кажется, проклятый Шульц навалил в телегу весь Вартенбург. Моряки надрываются. Они очень слабы и истощены; веревочные хомуты врезаются в шеи. Не хватает дыхания. Еще несколько метров, еще… Больше нет сил. Телега останавливается. Шульц, как уколотый, орет:

— Los![36]

— Стоп! Мы отдохнем. Больше не можем… — Микешин сбрасывает хомут.

— Los!

Солдат тычет прикладом в спины. Так на крутых подъемах не подгоняют даже лошадей. От моряков идет пар. Несколько шагов, и Линьков падает. Микешин и Кириченко поднимают его.

— Los! — кричит Шульц. До двух часов осталось всего пятнадцать минут.

Еле живые дотягивают моряки телегу до ворот замка. Два часа.

Шульц довольно улыбается. «Гер комендант получит свои газеты вовремя».

Микешин валится на койку. Ему даже не хочется есть. Только бы лежать, не чувствовать на шее веревочного ярма…

Чумаков (он, как один из слабых, оставлен для обслуживания лагеря) садится на край койки:

— Устал, Игорь? Поел бы…

Микешин отрицательно качает головой. Он лежит с закрытыми глазами, и ему кажется, что сердце его расширяется, заполняет всю грудь и останавливается. Какое отвратительное чувство!..

Через месяц Шульц привык к своим «лошадям». Теперь он спокойно заходил в дома, оставляя моряков на улице.

На бойне Шульц брал мясо для охраны и собак. Однажды, когда он сдавал документы в застекленной конторке, а телега стояла во дворе бойни, к морякам направился коренастый, рыжебородый мясник с маленькими голубыми глазами. Запачканными кровью руками он вытащил из-под кожаного передника кусок коровьего вымени, бросил его на телегу, улыбнулся и прошел дальше…

Вечером в Риксбурге устроили пир: ели суп из вымени.

На следующий день мясник снова поджидал их. Как только Шульц пошел в контору, рыжий вышел из убойного зала, протянул Косте коровье легкое и сказал:

— На фронте у русских хорошо. Нацисты отступают. Я слушаю радио.

Это была первая правдивая информация, проникшая в лагерь. Ее передали по всем комнатам, сохранив в тайне источник.

Игорь с нетерпением ждал встречи с мясником.

Теперь Рыжий Франц, как прозвали его моряки, сообщал новости регулярно.

За слушание вражеских передач полагалась смерть. Франц знал об этом. По гитлеровским законам ему полагалось несколько смертей: за слушание радио, за помощь интернированным, за хищение мяса. Но Рыжий Франц, как потом узнали моряки, был настоящим патриотом, ненавидел фашистский режим Гитлера и не боялся смерти.

Рыжий Франц был настоящим, преданным другом.

В газетах появились сообщения о победах немцев под Сталинградом. Рыжий Франц предупредил:

— Не верьте газетам. Все наоборот. Паулюс окружен.

Гитлеровцы долго скрывали разгром своих армий под Сталинградом. Только спустя три недели после сообщения Рыжего Франца о победе русских моряки увидели развешанные в городе траурные флаги.

Немцы ходили хмурые, со скорбными лицами. У многих на рукава был повязан черный креп. Микешин предположил, что умер кто-нибудь из руководителей национал-социалистской партии, но, прислушавшись к разговорам на почте и уловив несколько раз слова: «Сталинград», «окружены», «погибли», — понял, в чем дело.

В полученных Шульцем газетах были напечатаны статьи, обрамленные черной каймой. Солдат, неразговорчивый более чем обычно, посматривал на моряков как-то по-новому: с опаской и удивлением.

Вечером, в шесть часов, Гитлер выступил по радио. Он объявил траур по всей стране. Все, кто понимал немецкий язык, прослушали эту речь почти полностью, — подавленные, застывшие у репродуктора офицеры забыли закрыть окна в комендатуре.

С этого дня в отношении немцев к интернированным произошло какое-то неуловимое изменение. Не то чтобы гитлеровцы стали добрее или мягче. Нет. Они остались прежними, но начали замечать моряков.

Чувство неуверенности в исходе войны появилось даже у самых закоренелых завоевателей. «Блицкриг» не состоялся, русская армия существует и побеждает. Значит, это не разрозненные группы обессиленных людей, бредущих по сожженным полям, как говорил раньше фюрер. И кто знает, чем все кончится. Может быть, эти моряки еще окажутся «наверху», если их раньше не уничтожат. А тогда…

— Вот теперь бы второй фронт! Ударить бы их с запада, — скрипя зубами от нетерпения, говорили интернированные. — И чего медлят союзники!

О втором фронте мечтали давно. Но проходили месяцы, годы, а второго фронта не было, и теперь редко кто вспоминал о нем.

Микешин как-то шепнул Рыжему Францу: «Как там с высадкой на западе?» Немец презрительно и безнадежно махнул рукой…

Ежедневно заезжали в булочную Майера. Шульц заходил в лавку, брал хлеб для солдат и любезничал с толстой фрау Майер, через витрину наблюдая за «упряжкой». Моряки обычно сидели на каменных столбиках у тротуара и отдыхали.

Однажды во время стоянки в окне второго этажа примыкавшего к булочной домика показалась молодая женщина. Она протирала стекла и изредка поглядывала на интернированных. Из калитки вышла девочка, держа в руках небольшой пакет. Женщина в окне заволновалась, высунулась до половины, оглядела улицу. На ней было пусто; только у перекрестка виднелся человек.

— Ну, Иоганна, скорее, — негромко сказала женщина девочке.

36

Давай! Пошел! (Нем.)