Штурман дальнего плавания - Клименченко Юрий Дмитриевич - Страница 116

— Ничего нового, ребята. Я понимаю ваше нетерпение. Но вы видите, сколько народу надо вывезти? У нас не хватает машин. Я уже несколько раз обращался к полковнику Стабборну, просил отправить вас поскорее. Он говорит, что все в свое время. Очень сожалею…

— Мистер Бриксхэм, вы объясните полковнику, что нам нужно ехать скорее, чем кому-либо другому. Торговый флот ждет нас. Нам нужно работать. Именно сейчас в Советском Союзе очень нуждаются в моряках…

Лейтенант безнадежно махнул рукой:

— Все это я уже говорил. Он ничего не хочет слушать. Твердит одно: «Дойдет очередь — поедут». Не тревожьтесь, прошу вас. Все будет в порядке.

Дни шли, но к домам, где жили моряки, «студебеккеры» не подъезжали. Люди волновались. Вечером в комнате у Микешина собиралась почти вся команда «Тифлиса». Ему задавали один и тот же вопрос:

— Игорь Петрович, когда же поедем? Сколько можно ждать? Ведь уже почти все разъехались. Надо требовать, к полковнику надо идти!

Микешин, как мог, успокаивал команду, но у самого на душе становилось тревожно.

Как-то к нему подошел Александров и смущенно спросил:

— Игорь Петрович, можно с вами поговорить?

Игорь удивленно взглянул на Александрова и, увидев его серьезное лицо, сказал:

— Давай пройдем вон в ту аллейку. Там посидим, покурим и поговорим.

Механик, стоявший рядом, деликатно отошел.

— Вот что, Игорь Петрович, — так же смущенно сказал Александров, когда они уселись на скамейке. — Даже не знаю, с чего начать. Был я сегодня в одном доме, где живут наши советские ребята и девушки… Им сказали, что завтра-послезавтра за ними придут машины. Так кое-кто не хочет ехать домой…

— Почему? — удивился Микешин.

— В том-то и дело. Кто-то пустил слух, что на родине всех посадят в тюрьму.

— В тюрьму? За что же?

— За то, что были у немцев. Как вы думаете, может такое быть?

— Да ты с ума сошел, Александров, — возмущенно сказал Игорь, со злостью бросая сигарету в кусты. — Большинство людей не виновато в том, что очутилось здесь. Не беспокойся, у нас сумеют разобраться во всем этом. А такие слухи распускает какой-нибудь негодяй-провокатор. Так что и не думай об этом.

— Я и не думал, Игорь Петрович.

— Ну и правильно делал. Надо верить в хорошее. Верить в нашу справедливость. Понял?

— Понял, Игорь Петрович, — облегченно улыбнулся Александров.

Матрос ушел. Микешин закурил и задумался. Сейчас больше чем когда-либо ему не хватало Чумакова с его спокойным убеждающим словом и умением логически неопровержимо доказать свою правоту. Игорю казалось, что Александрову нужно было сказать что-то большее, чем сказал он, Игорь. Никогда еще среди моряков не возникало таких опасений. Теперь кто-то пытается поселить страх и сомнение в людях, которые четыре года мужественно и бережно носили в сердцах веру в Родину, в светлое будущее.

О разговоре с Александровым Игорь рассказал Горностаеву. Павел Дмитриевич слушал молча, кивая головой, потом задумчиво проговорил:

— Провокация. Опасная провокация. Люди возбуждены, все принимают с повышенной чувствительностью… Мы должны всеми способами ликвидировать такие настроения, если они появятся у наших людей. Надо скорее уезжать из этого гостеприимного места…

Микешин, Горностаев и Линьков гуляли по темным, обсаженным высокими елями асфальтированным дорожкам «Вайлдфореста». Наступила тихая июньская ночь. Темное небо, огромная оранжевая луна, видневшаяся из-за деревьев, уютно освещенные окна домиков и полное безветрие. Тонкий, но сильный запах хвои исходил от деревьев.

— Давно бы нам нужно быть дома, — вздохнул Линьков. — Пахнет-то как!

На дорожке появился человек. Он, покачиваясь, двигался навстречу морякам. Когда он подошел ближе, в нем узнали Ральфа Бриксхэма. Лейтенант был навеселе. Ральф тоже узнал моряков и радостно закричал:

— Не ожидал вас встретить, парни! Хотите выпить? Давайте сядем.

Они сели на первую попавшуюся скамейку. Американец вытащил из кармана бутылку, отвинтил пробку-стаканчик, налил и протянул Горностаеву:

— За дружбу!

Горностаев выпил, за ним выпили Микешин, Линьков и сам Бриксхэм. Виски было душистое и крепкое. Закурили.

— Когда же мы наконец уедем, Ральф? — спросил Микешин. — Есть какие-нибудь новости? Когда дадут нам машины?

Лейтенант засмеялся:

— Теперь надо задавать еще один вопрос, парень: «Куда мы поедем?»

— То есть как это «куда»? В Союз, конечно.

Американец перестал смеяться.

— Вот что, ребята, я не хочу вас огорчать, но я всегда считал себя вашим другом и потому должен сказать все. Я восхищен русскими. Замечательные солдаты. Но не в этом дело. У меня есть приятель шофер. Дик водит эти автоколонны. Так вот, он рассказывал, что не все автоколонны с русскими попадают в советскую зону…

— А куда же они попадают?

— Кто его знает? Только не в советскую зону. Я сам ни дьявола не понимаю, ребята. В чем дело? Почему этих несчастных людей увозят куда-то, почему не отправляют домой? Ни черта не понимаю.

— Русских против воли увозят куда-то? — повторил Микешин, еще не веря этому. — Значит, и нас повезут не туда, куда мы хотим? Так?

— Ну, может быть, вас и повезут на родину. Вы — особая группа. Маленькая группа интернированных. О вас знают. О тех никто не знает. Их тысячи.

— Так кто же это все делает? Неужели американцы?

Сообщение Бриксхэма было настолько чудовищно, что никак не укладывалось в голове. Американцы! Союзники! Ральф снова вытащил бутылку, налил и опрокинул в рот стаканчик.

— Вообще я должен вам сказать, ребята, что после смерти старого Фрэнка[43] начали происходить какие-то странные вещи, которые непонятны ни мне, ни моим товарищам. Появилась какая-то третья сила. Она старается столкнуть нас лбами. Это чувствуется, хотя все делается очень умело и хитро. Но откуда это и зачем, никак не пойму.

Микешина не оставляла одна мысль: «Неужели советские люди не попадут на родину?»

— Никто из русских не попадает домой, Ральф? — еще раз спросил Игорь лейтенанта.

— Да нет! Некоторые попадают. Но не все. Не вешайте головы, парни. Вы в особом положении. Требуйте своего и посылайте всех к дьяволу. На меня можете надеяться. Хотя от меня ничего не зависит… Пойду. А вы помалкивайте…

Лейтенант помахал рукой и ушел.

— Вот это номер! Ничего себе союзники, называется. Не хватает нам еще у америкашей застрять.

— Этого не будет, — твердо проговорил Микешин. — Не дадут машин — не надо. Пешком уйдем. Ничего нам не сделают. Молодец Бриксхэм, что сказал. Теперь будем настороже. Вот что, товарищи: завтра же пойдем к полковнику. Добьемся, чтобы он нас принял… Как вы считаете, Павел Дмитриевич?

— Вполне согласен.

Но просить, чтобы полковник принял моряков, не пришлось. На следующий день из штаба пришел посланец и сказал, что полковник просит прибыть к нему капитанов интернированных в Германии судов.

Побрились, оделись как можно лучше и пошли. По дороге Горностаев предупредил:

— Никаких компромиссов. Будем требовать немедленной отправки домой. Если нет — снимаемся с якоря и добираемся сами. Так?

В особнячке, где работал полковник, царило оживление. Сновали офицеры с папками, хлопали двери. Переводчица, молоденькая немка с накрашенными губами, кокетничала с красивым лейтенантом, непринужденно развалившимся в кресле. Он громко хохотал, не обращая внимания на присутствующих.

Моряки попросили доложить о своем приходе. Лейтенант вскочил и пошел в кабинет полковника. В дверях он повернулся и с любопытством оглядел потертые пиджаки с потускневшими от времени нашивками. Через минуту он возвратился и сказал:

— Входите. Полковник ожидает вас.

Кабинет полковника помещался в гостиной этого богатого дома. На стенах висели оленьи рога и картины из охотничьей жизни.

Полковник Стабборн до войны занимался продажей леса и совсем не походил на военного. Даже свободная американская форма сидела на нем неуклюже. Большие роговые очки прикрывали близорукие глаза. Полковник был в рубашке цвета хаки, с закатанными по локоть рукавами. Его по-женски полные руки находились в беспрерывном движении: то перелистывали бумаги, то барабанили по столу, то крутили сигару.

43

Речь идет о Франклине Рузвельте.