Штурман дальнего плавания - Клименченко Юрий Дмитриевич - Страница 23

Другие группы учеников тоже были одеты необычно. Преобладали грубые морские робы, сделанные из плотного синего материала и прошитые тройным белым швом. И только у нас, у первоклассников, одежда была разнообразная — береговая.

В мореходке в то время были три отделения: судоводительское, механическое и радио. Между судоводителями и механиками поддерживались иронически-дружеские отношения. Одни всегда подтрунивали над другими. Механики считали, что они важнее на судне, а судоводители — что они. Но вообще дружили крепко; никакой вражды между отделениями не было, и дальше шуток дело не шло.

Преподавательский состав был отличный. Лекции читали бывшие моряки, много плававшие энтузиасты моря; многие из них имели свои труды. Во главе техникума стоял Дмитрий Николаевич Бармин, или, как его называли все, Папа. Коммунист, писатель, всесторонне образованный человек, прекрасный моряк-парусник, чуткий воспитатель, он пользовался большим и заслуженным уважением.

Мы, начинающие, благоговели перед ним, заучивали наизусть его морские стихи, читали его книги. Он был строгим, но справедливым начальником, и мы побаивались его. Все чувствовали, что этот человек беззаветно любит свою профессию, что вся его жизнь была отдана морю и воспитанию молодых моряков. Горе было тому из нас, кто позорил имя советского моряка каким-нибудь неблаговидным поступком, ложью, обманом. Тогда Дмитрий Николаевич менялся. Спокойные голубые глаза метали молнии. Голос становился жестким и звонким, большие и сильные руки сжимались в кулаки. Следа не оставалось от его обычной мягкости, и виновный знал, что пощады ждать от Бармина нечего. Но если Дмитрий Николаевич видел, что ошибка совершена случайно, по неопытности, он помогал исправить ее не только советом, но и делом.

Дмитрий Николаевич всегда носил форменный костюм с золотыми нашивками, на котором был прикреплен знак капитана дальнего плавания — вороненый якорь с золотым секстаном. Нам он преподавал морскую практику. Даже самые скучные вопросы о каких-нибудь талях и блоках становились интересными, когда Бармин начинал приводить примеры из своей морской практики. Ведь он был капитаном «Товарища», и мы видели в тусклом блеске его нашивок ослепительное сияние тропического солнца, мерцание звезд и отражение надутых пассатами парусов.

Однажды Бармин пришел к нам в класс довольный, улыбающийся и сказал:

— Товарищи, закончена постройка нашего нового учебного судна. Оно, правда, небольшое. Имеет вспомогательный мотор и может ходить под парусами. Мореходные качества его должны быть отличные. Называется судно «Красная звезда». На «Красной звезде» весной наши лучшие выпускники-отличники пойдут в учебное плавание вокруг Европы. Вся команда и капитан будут назначены из учеников, окончивших техникум. Учитесь лучше, — может быть, в это плавание попадет и кто-нибудь из вас.

Мы были взволнованы. Подумать только! Идти вокруг Европы в самостоятельное плавание, под командой капитана — нашего же бывшего товарища. Бегали на Васильевский остров, на пустырь, где строилась «Красная звезда». Судно действительно было небольшое, похожее и на яхту и на норвежский рыболовный бот. Команда предполагалась небольшая: восемь — десять человек. Судно строили по чертежам Бармина.

Мы с Ромкой очень скоро освоились среди своих новых товарищей. Народ здесь был разный. Из некоторых одноклассников составился кружок во главе с Германом Сахотиным. Керчанин по рождению, он любил рассказывать о том, что с детства плавал по Черному морю на разных судах и уже учился в одной из южных мореходок на первом курсе, но семейные обстоятельства заставили его переехать в Ленинград. На второй курс его почему-то не приняли. На улице он не выпускал изо рта прямую трубку, носил лихо заломленную заграничную фуражку — «марсельку» и к занятиям относился пренебрежительно, считая, что он все уже знает. Он любил «потравить» и увлекательно описывал свои приключения на суше и на море. Несколько человек подражали и даже заискивали перед ним. Маленький Дальянов, сын профессора, взял у Сахотина фуражку для образца и заказал себе такую же. Милейковский, длинный и худой, завел трубку и зачесывал свои белобрысые волосы так же, как и Сахотин. Рубан и Бурхасов считали Сахотина олицетворением «морского духа». Все эти ребята где-то приобрели синие робы и вскоре приняли такой морской вид, что можно было подумать, будто они только вернулись из заграничного плавания. Говорили они на каком-то особом, одесско-морском жаргоне, употребляя много непонятных для нас слов. Но учились все неважно.

Сахотин мне тоже очень нравился своим морским видом, лихостью, своими смелыми ответами преподавателям.

«Вот каким должен быть настоящий моряк!» — думалось мне. Несколько раз я пытался завязать дружбу с Сахотиным, но он холодно отклонял мои попытки и не обращал на меня никакого внимания.

Были в классе и другие ребята, совсем не похожие на Сахотина и его товарищей. Их было большинство. Они с интересом учились, занимались спортом и принимали живое участие в общественной жизни техникума. Среди них выделялся Володя Коробов — староста класса. Он страстно любил море, перечитал, кажется, все книги о нем, прекрасно знал историю русского флота, биографии знаменитых путешественников и их открытия. В мореходку Володю привело желание стать штурманом дальнего плавания. В этом он видел свое призвание. Высокий, сильный, прекрасный спортсмен, Коробов учился хорошо и жадно, с удовольствием занимался незнакомыми мореходными науками. Носил он кепку, простой синий костюм и не обращал никакого внимания на «мореходскую» моду. Несмотря на вспыльчивость, — а взрывался Коробов моментально, если был с чем-нибудь не согласен, — он быстро завоевал авторитет в классе своей прямотой, готовностью прийти на помощь и простым дружеским отношением.

Он и его товарищи — Михеев, Рубцов, Морозов — составляли крепкое ядро, вокруг которого объединялись почти все остальные ребята из нашего класса. С ними подружился и Ромка. Мне же они казались слишком «береговыми», обыденными и очень далекими от типа настоящего моряка.

Вскоре я завоевал расположение Сахотина. Случилось это так. Шел урок астрономии, которую преподавал нам Иван Николаевич Панков. Раньше он тоже плавал на судах, но уже давно перешел на преподавательскую работу. Небольшого роста, худой, в наглухо застегнутом кителе, с острыми черными глазами, черными с проседью волосами, маленькими усиками и острой бородкой, он напоминал кардинала Ришелье из «Трех мушкетеров» Дюма. Мы, первоклассники, очень боялись Ивана Николаевича. Когда он входил в класс и после обычного приветствия брал журнал, начинали нервничать даже самые лучшие ученики. Он был беспощаден. Если ставил «неуд» (а ставил он такую отметку часто, так как требовал отличного знания предмета), то исправить его можно было только два раза в год: перед зимними каникулами и при переходе в следующий класс. Высшая оценка у Панкова была «хорошо». На все наши жалобы, почему он никому не ставит «отлично», он с улыбкой отвечал:

— Я знаю астрономию на «хорошо» с плюсом, а лучшие из вас — только на «хорошо».

Свой предмет он читал суховато, но знал его отлично и от нас требовал хороших знаний. Когда мы занимались космографией, то на доске приходилось чертить много кругов. У нас обычно они получались кривые, однобокие, эллипсообразные. Иван Николаевич долго смотрел на старавшегося подтереть и исправить уродливый круг и говорил:

— Сотрите. Разрешите, я вам помогу. — После этого подходил к доске, брал мел и со словами: — Вот она, сфера небесная, — одним движением руки выводил ровный, как будто бы циркулем сделанный, красивый круг.

— Ну, а теперь изобразите задачу на плоскости истинного горизонта. Так-с. Не можете? Кажется, капитаном собираетесь быть? Садитесь. «Неуд». — И в журнале появлялась неудовлетворительная отметка.

Никакие объяснения не помогали. Ссылок на болезнь и объективные обстоятельства Панков не принимал. Несмотря на то что Иван Николаевич был очень строг в течение года, на экзаменах он никогда не спрашивал того, чему не учил, и ободрял растерявшихся. Таков был этот преподаватель.