Штурман дальнего плавания - Клименченко Юрий Дмитриевич - Страница 32

Адамыч часто перевешивался через борт и смотрел, не покажется ли якорь в прозрачной воде.

Вдруг он крикнул:

— Встал якорь!

Через пятнадцать минут якорь показался на поверхности воды.

— Чист якорь! — передал на мостик Адамыч.

Буксиры натянули давно поданные концы, и «Товарищ» стал медленно двигаться. С набережной нам махали платками и руками.

У мыса Такиль буксиры ушли. Они отсалютовали нам тремя длинными гудками, развернулись и побежали обратно в порт.

«Товарищ» остался один, тихонько покачиваясь на легкой морской зыби.

И вот раздалась долгожданная команда:

— Все наверх! Паруса ставить!

Не напрасно мучил нас боцман Ваня, ежедневно гоняя на самый верх мачты, заставляя по нескольку раз разбегаться по реям, ставить и убирать паруса.

Уверенно и быстро бежали мы по вантам, перегоняя друг друга и занимая свои места на реях. Ни суеты, ни шума, ни паники. Слышались только отрывистые указания кадровых матросов, работавших вместе с нами. Надо мной уже полощется верхний брамсель. Значит, его поставили. Скорее, скорее! Вот и наш парус падает вниз, и тотчас же невидимые руки с палубы выбирают шкоты, и он наполняется ветром. Теперь можно отдохнуть и осмотреться. Все мачты — в парусах.

Быстро поставили! Спускаюсь. Внизу довольный Ваня, посматривая на часы, говорит:

— Молодцы! Двадцать минут всего… Для практикантов это рекордное время.

Красивое зрелище представляет собой парусник, идущий в солнечный день под полными парусами по голубовато-зеленому морю! Сколько радужных красок, простора, воздуха!

С попутным легким ветром идет он на юг. Поскрипывают снасти, у бортов плещется море, белые крылья парусов шелестят над тобой, а солнце, щедрое южное солнце, поливает своими живительными лучами молодых моряков, превращая их из молочно-белых в шоколадных.

На многих судах пришлось мне поплавать впоследствии, но этого единственного плавания на настоящем парусном судне — четырехмачтовом барке — я не могу забыть до сих пор.

Ночь. Вахта. Лежишь на полубаке и смотришь в темное звездное небо. Над тобой необъятный купол Вселенной. Тихонько журчит вода у штевня. Иногда плеснет стайка дельфинов или крикнет спросонья чайка, ночующая на рее. Вспыхнет спичка, осветит товарища, и вот замелькали повсюду красные светлячки зажженных папирос. Всем сразу захотелось курить.

Изредка к нам подходит вахтенный помощник и тихо, чтобы не нарушить настроения (он тоже во власти чудесной ночи), говорит впередсмотрящему:

— Вперед смотреть! Обо всем докладывать, — и уходит на мостик.

И снова чуткий покой.

— Довольно спать, ребята, — раздается голос руководителя нашей вахты преподавателя Королькова. — Смотрите наверх, будем изучать звездное небо…

Мы рассаживаемся вокруг Глеба Андреевича, и он начинает показывать нам созвездия:

— Вот, смотрите… Видите созвездие, похожее на латинскую букву дубль-ве? Это Кассиопея. А вот ковш — это Большая Медведица. Проведите прямую линию вверх по его передней стенке, и вы упретесь в Полярную звезду. Видите?.. А вот Вега — одна из самых ярких звезд нашего полушария. Около нее еле заметный параллелограмм. По нему вы всегда ее легко отыщете.

Я смотрю на небо и думаю: «Дева — русалка, Скорпион — паук, созвездие Ориона — рыцарь с мечом, Пегас — летающий конь, Северный венец, Плеяды… Все знакомые с детства картинки из какой-то старинной книжки мифов. Теперь я должен хорошо уметь находить их среди миллионов звезд. По ним определяются в океане…»

…Стоишь на руле. Нас ставили на штурвал по двое: практикант в паре с кадровым матросом. Легко поворачиваешь рулевое колесо и смотришь на паруса. Нельзя выйти, из ветра, иначе беда — придется делать поворот. Только неопытный рулевой может допустить это.

Луна. Живая серебряная дорожка бежит по черной густой воде. И паруса в лунном свете кажутся серебряными, легкими. Не слышно шума машин, как это бывает на паровых судах. Только где-то постукивает плохо закрепленный шкот и однообразно, чуть слышно, тоненьким голосом поет ветер между снастями.

Впереди на мостике выделяется белая расплывчатая фигура вахтенного помощника.

Стоишь на руле и начинаешь фантазировать о «Летучем голландце», о пиратах, вспоминаешь знаменитых русских флотоводцев-парусников, плававших в этих местах, — Ушакова, Сенявина, Нахимова…

Хорошо в лунную ночь на борту парусника! Хорошо!

Бывало, к нам на бак приходил Адамыч, садился со своей кривой старенькой трубкой и начинал рассказывать всевозможные морские истории из своей жизни.

Адамыч! Незабываемая фигура! Вспоминая «Товарищ», нельзя не вспомнить Адамыча, — так нераздельно связаны они вместе. Никто из плававших со мной на «Товарище» не знал, когда он пришел на парусник. Плавал он и с капитаном Андреевым, и с Барминым, плавает теперь и с Эрнестом Ивановичем. Во всяком случае, о каком бы годе ни зашла речь, Адамыч всегда говорил:

— Да… в тот год мы на «Товарище»…

Небольшого роста, коренастый, с совершенно голой блестящей головой и красным обветренным лицом, изрезанным сотней мелких морщинок, водянистыми старческими слезящимися глазами, Адамыч представлял собой типичного боцмана парусных судов. Такого вы могли увидеть и на картине, и в кино, и на любом бороздящем океаны паруснике.

Несмотря на то что Адамыч стал уже плохо видеть, командовал он артистически. Изумительно знал по виду и на ощупь каждый кончик на судне. Ему не надо было задирать голову и смотреть, как стоят паруса. Он угадывал это по степени натяжения снастей.

Адамыч вызывал изумление и восхищение всех, когда подходил к мачте и, дотрагиваясь до какого-нибудь шкота, говорил:

— Эй, орлы! Нижний брамсель полощет. Подобрать!

Он видел своими усталыми глазами здесь, на палубе, то, чего не видели десятки наших молодых глаз, смотревших наверх.

И замечательным такелажником был Адамыч. Не было такой работы, которую не смогли бы сделать его заскорузлые, покрытые толстыми мозолями руки.

Некоторые специально выискивали в старинных учебниках морской практики самые сложные и хитрые работы — какой-нибудь «королевский мусинг» или «голландскую двойную оплетку», которые давно забыты на всех флотах мира, но Адамыч делал их и, лукаво подмигивая, нараспев говорил:

— Там, орел, еще есть узел Петра Великого. Тот я тоже могу…

Но были у Адамыча две слабости, которые все прощали ему. Он любил форму да еще рассказывать длинные истории из своей жизни. В них, надо честно признаться, очень часто попадались несуразности, противоречия, а порой и чистая фантазия.

Когда «Товарищ» стоял в каком-нибудь порту, Адамыч сходил на берег.

Он тщательно брился, надевал фуражку с блестящим козырьком и золотым «крабом», до блеска начищал свои ботинки, облачался в бушлат с нашивками, закуривал трубку и важно сходил с трапа, направляясь в ближайший ресторанчик пропустить стаканчик-другой вина.

В таком виде его часто принимали за капитана, что доставляло Адамычу большое удовольствие.

Из всех историй чаще всего любил он рассказывать про столкновение «Товарища» с итальянским пароходом «Алькантара».

— Вот, орлы, что случилось в тысяча девятьсот двадцать восьмом году, — попыхивая трубкой, говорил Адамыч. — Шли мы на «Товарище» в Английском канале. Видимость там почти всегда неважная. Туманит. Ночь. Вдруг видим с правого борта — красный! У нас на «Товарище», кроме зеленого и красного ходовых огней, никаких других нет, — на то мы и парусный корабль. А тот идет полным ходом нам на пересечку, а по правилам должен дорогу уступить. Наш вахтенный помощник забеспокоился, подождал минуту-другую, видит, что тот и не думает уступать дорогу. Решил обратить на себя внимание — зажечь зеленый фальшфеер с правого борта. Все по правилам. Вахтенный помощник у нас хотя и молодой, но толковый был. Не всякий сразу вспомнит, что надо делать в такой момент. «Адамыч, зажги фальшфеер», — приказывает он мне. Я как раз на мостике был. Только это я зажег, держу, руки обжигаю, вижу, встречный пароход, вместо того чтобы дорогу дать, круто повернул вправо. Под носом у нас захотел проскочить. «Право на борт!» — скомандовал помощник. А пароход уже совсем близко. Там кричат что-то, а мы прямо на него идем. Сразу и не отвернешь, ведь «Товарищ» — судно большое. Замерли все, кто был наверху. Мы врезались ему прямо в левый борт.