Штурман дальнего плавания - Клименченко Юрий Дмитриевич - Страница 90

90

Микешин рванулся к столу.

— Так как же? — спросил немец, прижимая листок рукой.

— Вы забываете, что я русский, — хмуро сказал Микешин. — Я желаю вернуться на родину.

— Вы ясно представляете себе то, что вас ожидает там? — иронически усмехнулся немец. — Подумайте.

— Давайте заявление. Мне не о чем думать.

Человек в сером костюме протянул ему листок. На обеих его сторонах был напечатан текст. Один говорил о том, что подписавший желает вернуться в СССР, второй — остаться в Германии. Игорь внимательно прочитал заявление, взял перо, подписал первое и жирным крестом перечеркнул второе. За столом переглянулись.

— Можете идти, Микешин. Вы пожалеете о сегодняшнем дне, — зло проговорил человек в штатском и крикнул: — Следующий!

Микешин, как и все, вышел из комендатуры в прекрасном настроении. Значит, все-таки их отправят домой.

В бараках царило оживление. Каждый торопился рассказать, о чем его спрашивали в комендатуре и что он ответил.

— Подлецы! Чем задумали купить! — возмущенно кричал матрос-грузин с «Днепра». — Виноградник обещали на Кавказе. До Кавказа еще надо дойти, суки!.. А, черт с ними! Домой!

— А мне сказали, что, в случае их победы, несогласных они уничтожат. Я промычал: «Посмотрим». А этот рыжий: «Was? Was?» Думал, наверное, что я испугался.

— Нас через Турцию отправлять будут или через Швецию, как думаете?.. — не мог успокоиться Александров.

Через два часа опрос закончился. Желающих остаться в Германии среди моряков не нашлось. Радостное чувство скорой встречи с родиной овладело всеми. Но вторая половина дня резко изменила настроение в лагере.

Вскоре после обеда во двор въехали две роскошные, сияющие лаком и никелем машины «майбах». В них сидели несколько мужчин в штатском, в надвинутых на глаза шляпах, хорошо одетая женщина и огромная овчарка.

Комендант и переводчик суетились около прибывших. Один из них, коренастый, с отталкивающей физиономией, — видимо, главный, — что-то властно говорил коменданту, указывая рукой на пустой барак. Комендант понимающе кивал головой. Подозвав двух солдат, он дал им какие-то распоряжения. Солдаты бросились к пустому бараку и начали открывать окна.

Что-то зловещее и тревожное было во всех этих приготовлениях. Зачем приехали эти люди? Что они будут делать? Кто они?

По лагерю поползло хорошо знакомое слово «гестапо». Кто-то для проверки тихо спросил солдата, показывая рукой на машины:

— Гестапо?

Солдат кивнул. Сомнений не было: приехали гестаповцы. Раздался свисток, и переводчик громко скомандовал:

— Становись по одному в затылок.

Гестаповцы вылезли из машин, не торопясь пошли в барак и заняли места у четырех открытых окон. Моряки строились.

— Руки назад! Интервал — пять метров! Медленный марш! Марш! — закричал из окна гестаповец.

— Марш! — повторил переводчик, и моряки медленно двинулись мимо окон.

Все происходило в полном молчании. Только изредка раздавалась отрывистая, как лай, команда старшего гестаповца:

— Медленнее!

Когда Игорь дошел до окон, он повернул голову и увидел пристально рассматривавших его гестаповцев. В каждом окне листали какие-то альбомы. Он ускорил шаг. Хотелось скорее выйти из-под этих сверлящих взглядов. Но тотчас же раздался окрик:

— Медленнее!

Наконец он миновал барак.

Шествие продолжалось. Оно напоминало прогулку арестантов. Когда прошел последний, из барака крикнули:

— Noch einmal![23]

Снова пошли. Но на этот раз движение остановилось из-за врача «Тифлиса» Бойко.

— Выйдите, — приказал переводчик, ткнув Бойко в грудь и оборачиваясь к окну.

Главный кивнул:

— Марш!

Следующим отделили механика «Днепра», затем моториста с «Тифлиса», двух матросов с «Крамского» и Виталия Дмитриевича.

У Бойко дрожали губы, он растерянно озирался по сторонам и спрашивал Дрозда:

— Не знаете, куда это нас, Виталий Дмитриевич? Надолго?

Дрозд спокойно ответил:

— Вероятно, в гестапо. Надо быть готовым ко всяким неприятностям, Федор Трофимович.

Переводчик вышел из барака и сказал:

— Все, кроме вызванных, могут разойтись, а вы, — обратился он к Дрозду, — соберите вещи, которые хотите взять. Много не берите. Вы скоро вернетесь. Дается десять минут на сборы.

Моряки заволновались: товарищей увозят перед самой отправкой домой! Плотным кольцом окружили они отобранных.

— Не отдадим! Пусть здесь допрашивают! — крикнул Костя Кириченко.

Этот возглас был сигналом. Все сразу закричали:

— Да, пусть здесь допрашивают! Не отдадим!

Гестаповец, уже вышедший из барака, что-то недовольно сказал коменданту Тот бросился в комендатуру и через минуту вывел оттуда отдыхавшую смену солдат. Они шли с автоматами наперевес, четко отбивая шаг, насупленные и тупые.

Солдаты остановились, не дойдя двух метров до толпы моряков.

Переводчик, бледный, прерывающимся от волнения голосом объявил:

— Немедленно разойтись! Если через десять минут отобранные лица не будут готовы и нам попытаются мешать, откроем огонь. Не забывайте: вы в плену.

— Не увозите товарищей! Пусть допрашивают здесь!

— Они скоро вернутся. Я вам обещаю.

— Ложь! Не отдадим.

Лицо коменданта налилось кровью:

— Raus! Forwarts![24]

Солдаты бросились в толпу и прикладами стали загонять моряков в барак. Гестаповцы окружили отобранных. Скоро на дворе, кроме них, никого не осталось.

— Собирайте вещи, и быстро, — скомандовал переводчик.

Микешин и Чумаков сидели в бараке, когда солдат привел туда Виталия Дмитриевича. Дрозд открыл чемодан, взял полотенце, туалетные принадлежности, смену белья, табак и трубку. Собирал он все это молча, думая о чем-то своем. Глаза его сощурились, лоб пересекли глубокие морщины. Он не видел окружающих, и никто не хотел его тревожить.

Неожиданно он повернулся к Микешину, улыбнулся такой теплой отеческой улыбкой, какая редко появлялась на его лице, и негромко проговорил:

— Вот и все, друзья. Время на исходе. Игорь Петрович, Константин, на вас оставляю команду. Держите ее в целости. Помните, что вы старшие здесь. На вас будут смотреть. Будьте стойкими. Всегда помните, что вы представляете великий народ. За меня не беспокойтесь. Прощайте. Ну…

Дрозд привлек к себе Микешина, потом Чумакова и вместе с рукопожатием крепко поцеловал.

— Вы скоро вернетесь, обязательно вернетесь, Виталий Дмитриевич. Я говорю «до свидания», а не «прощайте».

Солдат нетерпеливо поглядывал на прощающихся.

— Пойдемте, — сказал Дрозд ему по-немецки.

Все пошли к выходу, но Микешина и Чумакова из барака не выпустили стоявшие у дверей солдаты. Дрозд обернулся к Чумакову:

— Константин Илларионович, на тебе ответственность.

— Знаю. Ни о чем не беспокойтесь.

Моряков рассадили по автомобилям, ворота распахнулись, и машины мягко тронулись с места. Из окон и дверей бараков моряки кричали:

— Возвращайтесь скорее! Ждем вас…

Лагерь охватило гнетущее чувство.

Микешин подошел к Горностаеву:

— Неужели так все и будем терпеть, Павел Дмитриевич? Эдак они нас по одному угробят.

— Подождите, Игорь Петрович. Война только началась! Для действия нужно знать обстановку.

Моряки собирались кучками.

— Когда же нас отправят, черт бы их побрал? Жрать не дают, а держат! — причитал третий штурман с «Крамского». Он очень страдал от голода и был нервозен больше, чем остальные.

— Отправят. Скоро отправят. В Турции поешь, — попробовал пошутить Александров.

Но штурман обозлился и закричал:

— Дурак! Пока ты будешь надеяться, что тебя отправят в Союз, ты здесь сдохнешь от голода или тебя замучают в гестапо.

— Не паникуй, — сердито проговорил подошедший Кириченко. — Никому ты не нужен. А есть всем одинаково дают. Может быть, тебе отбивную котлетку с косточкой у коменданта спросить, а?

вернуться

23

Еще раз! (Нем.)

вернуться

24

Назад! Вперед! (Нем.)