Штурман дальнего плавания - Клименченко Юрий Дмитриевич - Страница 91

— Я не могу есть этот ревеневый суп, меня тошнит от него, понимаешь? — плачущим голосом сказал штурман.

— Ничего, не умрешь, — засмеялся Костя…

Разговоры о том, что немцы обманут и обмен не состоится, вспыхивали то в одной группе, то в другой. Хорошее настроение, которое владело всеми с утра, исчезло. Спать ложились уже молча.

Ночью Микешин долго не мог заснуть. Рядом ворочался Чумаков. Кто-то скрипел зубами и бормотал во сне, тяжело вздыхая. Игорь думал о капитане. Зачем его увезли в гестапо? Теперь он, Микешин, несет ответственность за людей «Тифлиса». Что-то надо сказать им, подбодрить, вселить надежду в будущее.

— Ты спишь, Константин Илларионович? — тихо окликнул он Чумакова.

— Нет, — коротко отозвался замполит.

— Слушай. Мне кажется, надо поговорить с ребятами. Пусть не вешают головы. Ты веришь в то, что нас отправят домой? После сегодняшнего кое-кто забеспокоился.

— Вообще должны отправить. Но кто их знает. Увидим. Эх, если бы отправили! — мечтательно прошептал Чумаков. — У тебя есть папиросы?

Игорь пошарил под матрацем и в темноте протянул пачку Чумакову. Вспыхнула спичка, на несколько секунд осветила деревянные стены барака и погасла. Рядом тлела красная точка зажженной папиросы.

— Давай спать, Игорь Петрович. Утро вечера мудренее.

В бараке снова воцарилась тишина, но ни Чумаков, ни Микешин не спали. За окном стояла теплая ночь. Где-то неподалеку щелкал соловей. Изредка раздавались пароходные свистки. И они снова навеяли воспоминания о прошлом.

В сущности, каким же Игорь был счастливым человеком! И как не умел ценить свое счастье! Иногда он бывал недоволен чем-нибудь. А теперь это казалось таким мелким, глупым… Теперь, когда Игорь мог издалека, со стороны, посмотреть на свою довоенную жизнь, он не мог сделать иного вывода…

Гитлеровцы лишили его всего. Война! И снова поднималась волна ненависти.

Микешин думал уже о том, как должен быть наказан Гитлер… Проклятое бессилие!..

За окном протопали солдаты. Сменялся караул.

…Машина остановилась у красивого дома, облицованного розовым гранитом.

— Выходите, капитан, и вы тоже, — сказал гестаповец Дрозду и Бойко, которых везли в одной машине.

Бойко испуганно взглянул на Виталия Дмитриевича и шепнул:

— Только бы не разделили.

Но их разделили сразу же, как только они вошли в дом. Внутри было темно и мрачно. Капитана повели куда-то наверх, а врача и остальных арестованных из второй машины — вниз.

Дрозд шел спокойно. Он знал тюрьмы, и обстановка не показалась ему новой. В одной из комнат ему предложили снять галстук, ремень, и детина в форме эсэсовца сделал беглый обыск. Потом его провели в камеру. Ключ щелкнул, и Дрозд остался один.

Он осмотрелся. Все знакомо. Железная койка на замке, железный табурет и столик, откидывающиеся от стены, унитаз. Он вытащил трубку и закурил; надо было собраться с мыслями. Думать о том, чего от него хотят, бесполезно. На первом допросе это выяснится. Одно очевидно: его выбрали по каким-то известным в гестапо признакам.

Скоро ему принесли тот же, что и в лагере, черный, как чернила, «кафе», кусочек хлеба и жидкую, скверно пахнущую похлебку. Тюремщик с любопытством посмотрел на капитана. Видимо, внешность Дрозда ему не понравилась, и он, сердито вытянув губы и грозя кулаком, прорычал:

— У, рус! Сакраменто!

Виталий Дмитриевич повернулся к нему спиной.

Тюремщик с грохотом захлопнул дверь.

Вечером капитана вызвали на допрос. Его долго вели по коридорам и лестницам. У одной из дверей с латинской буквой «L» его остановили и ввели в кабинет. Это была прекрасно обставленная комната с мягкой мебелью и небольшим ковром на полу. За столом сидел мужчина средних лет в хорошем синем костюме, с сединой в волосах, в очках, которые прикрывали небольшие голубые глаза. Он доброжелательно посматривал на остановившегося перед столом капитана. Провожающий вышел.

— Садитесь, пожалуйста, — мягко сказал по-русски гестаповец.

Виталий Дмитриевич сел.

— Господин Дрозд, — продолжал человек за столом, — мне хотелось бы кончить с делом, по которому мы вас пригласили сюда, скорее и избавить вас от пребывания в тюрьме. Давайте познакомимся. Я полковник, начальник большого отдела здесь, зовут меня Эрнст Лангехорст. Тому, что я буду говорить вам, можете верить.

Гестаповец скосил глаза, желая посмотреть, какое впечатление произвело это вступление на Дрозда. Но он ничего не прочел на спокойном лице капитана. Дрозд молчал.

— Курите, пожалуйста, — ласково проговорил Лангехорст.

Капитан не шевельнулся; он не полез в карман за трубкой и не взял предложенную сигару.

— Так начнем вот с чего. Нам прекрасно известно, кто вы, мы знакомы с вашей деятельностью за границей и работой в Коминтерне. Вы, вероятно, понимаете, что при данной обстановке и положении вы являетесь элементом, который подлежит уничтожению. Вся ваша жизнь доказывает, что вы, капитан, враг национал-социализма. Не так ли?

Дрозд молчал.

— Так, конечно, — усмехнулся полковник. — Но… если вы взвесите последние события на фронтах, — он протянул Дрозду газету с жирной красной чертой, обозначавшей линию фронта, — если подумаете о том, что скоро Советская власть будет уничтожена навсегда, то, может быть у вас возникнет мысль: стоит сохранить жизнь. Это не исключено. Нет, не исключено, если вы поможете нам. Если вы откажетесь — мы вас уничтожим. Я говорю с вами, как мужчина с мужчиной, ничего не скрывая от вас и не провоцируя.

Гестаповец взял из коробки сигару, закурил и выдохнул душистый дым. Дрозд вытащил из кармана трубку и разжег ее, Лангехорст продолжал доброжелательно смотреть на капитана:

— Ваша деятельность в Австралии, выступление против войны в Лондоне, связи с немецкими и английскими коммунистами нам известны. Я могу дать текст вашего выступления на митинге в Лас-Палмасе.

Дрозд спокойно улыбнулся:

— Узнаю работу английской «Интеллидженс сервис»[25].

— Вы напрасно недооцениваете наши возможности, — ответно улыбнулся полковник. — Итак, продолжаем. Нам нужно, чтобы вы назвали всех коммунистов среди интернированных моряков, заместителей по политической части, ваши явки в Германии, которые вы получили от НКВД, и ваших людей. Тогда мы оставим вас в лагере, но там вы должны будете проводить работу по предотвращению всяких неприятностей. Короче говоря, вовремя информировать нас. Вы пользуетесь большим авторитетом среди моряков. Это нам тоже известно, а потому многое будет зависеть от того, какие мысли и настроения вы будете высказывать. Именно вы нужны нам. Я думаю, это понятно? Мы гарантируем вам жизнь и никаких преследований после войны. Вот все, что я хотел сказать вам.

Дрозд молчал. Он гладил горячую трубку и молчал. Виталий Дмитриевич понял, что это конец, что пора уходить из жизни. Ему нужна была одна минута для того, чтобы собрать все свое мужество и ответить:

— Нет, господин Лангехорст, ваше предложение мне не подходит. Я всегда был порядочным человеком и, мне кажется, хорошим коммунистом. Нет, не подходит. Тем более что на некоторые ваши вопросы: о явках, о людях — я все равно не смог бы ответить, так как не знаю их.

— Мне очень жаль, господин Дрозд, что вы так легкомысленно относитесь к жизни. Она не возвращается. Прощайте. Мы больше не увидимся.

Все это Лангехорст сказал так же спокойно и доброжелательно, как и раньше. Он встал и нажал одну из разноцветных кнопок, расположенных на столе.

— Жизнь не возвращается, — задумчиво проговорил Виталий Дмитриевич. — Вы правы.

Вошел охранник в черном.

— Передайте арестованного Кёртингу, — коротко приказал полковник, и Дрозда вывели в коридор.

Теперь его вели все время вниз. Судя по большому количеству ступенек, которые они прошли, это было подвальное помещение. Лампочки здесь светили тусклым желтым светом, на стенах виднелись пятна от сырости, воздух был спертым и тяжелым. Наконец охранник ввел его в квадратную пустую комнату. Бетонный пол, бетонные стены, в углу маленький стол с телефоном, стул и низкая дверь в другое помещение. Виталий Дмитриевич вздрогнул. «Застенок», — мелькнуло у него.

25

Разведывательной службы.