Владимир Высоцкий без мифов и легенд - Бакин Виктор Васильевич - Страница 47

47

К этому времени в театре сформировалось ядро довольно силь­ных актеров, и было мнение оставить человек 20 — 25 при преж­нем фонде заработной платы. Желание актеров зарабатывать боль­ше привело к очень острому обсуждению и осуждению. Больше всех кричал А.Васильев: «Уволить! Выгнать!» Не выгнали, объявили вы­говор. Ю.Любимов категорически настаивает на добровольно-при­нудительном лечении.

15 ноября Высоцкий добровольно без конвоя ложится в боль­ницу № 8 им. З.П. Соловьева. В то время эта специализированная психоневрологическая больница на Шаболовке, как ласково ее на­зывали сами врачи — «соловьевка», считалась одной из лучших в России. Попасть туда на лечение было сложно, больных клали в «соловьевку» только по направлению диспансерного отделения больни­цы. На этот раз «направлением» послужила просьба Ю.Любимова.

Вспоминает психиатр Алла Машенджинова, которая на про­тяжении многих лет была лечащим врачом Высоцкого: «Как-то ко мне в больницу приехал художественный руководитель Театра на Таганке Юрий Любимов и попросил отпускать Володю на спектак­ли. Я согласилась, но только с сопровождением. За Володей вече­ром приходила машина, и я попросила аспиранта Мишу Буянова сопровождать Высоцкого в театр. Попасть тогда на «Таганку» было невозможно, и Миша с радостью согласился. Он несколько раз со­провождал Высоцкого до театра и обратно. Конечно, до конца по­верить в то, что он болен, Володя не мог. Ему казалось, что если захотеть, то пить можно бросить самостоятельно. Часто навещала Высоцкого его жена Людмила, которая приходила в больницу вме­сте с детьми».

Вспомнила Алла Вениаминовна и звонок к матери Владимира, который состоялся, когда сын впервые попал в эту больницу: "Если бы она проявила хотя бы сотую долю того внимания, с которым уча­ствовала в посмертном признании имени Высоцкого, для Володиного выздоровления это было бы жизненно важно. Она была жестким человеком. Как Володя мне тогда сказал:

«Да не звоните вы ей, она все равно ко мне не придет...»

Обычно меня осаждали родители дру­гих больных, чтобы рассказать историю болезни своих детей. Мать Владимира на мой звонок ответила строго: «Нечего мне звонить, он взрослый»". Больше А.Машенджинова ей не звонила.

В.Высоцкий — И.Кохановскому:

«А теперь вот что. Письмо твое получил, будучи в алкогольной больнице, куда лег по настоя­нию дирекции своей после большого загула. Отдохнул, вылечился, на этот раз, по-моему, окончательно, хотя — зарекалась ворона не клевать, но... хочется верить. Прочитал уйму книг. Набрался характерностей, понаблюдал психов. Один псих, параноик в тихой форме, писал оды, посвященные главврачу, и мерзким голосом чи­тал их в уборной...

Сейчас я здоров, все наладилось. Коля Губенко уходит снимать­ся, и я буду играть Керенского, Гитлера и Чаплина вместо него. Ман­драж страшный, но — ничего. Не впервой!

Вот, пожалуй, пока все. Пиши мне, Васечек, стихи присылай. Теперь будем писать почаще. Извини, что без юмора, не тот я уж, не тот. Постараюсь исправиться. Обнимаю тебя и целую. Васек».

Впечатления от пребывания в больнице стали сюжетом песни, написанной сразу же после выхода:

Куда там Достоевскому с «Записками...» известными!

Увидел бы покойничек, как бьют об двери лбы!

И рассказать бы Гоголю про жизнь нашу убогую!

Ей-богу, этот Гоголь бы нам не поверил бы!

Он пробыл в больнице до 6 декабря. Лечение, действительно, помогло, и какое-то время ему казалось, что пришло избавление. Ре­миссия продолжалась около двух лет, и он держался даже, казалось бы, в самой располагающей для выпивки обстановке.

Вспоминает А.Городницкий: «В шестьдесят пятом году во время служебной командировки в Москву я позвонил ему домой. Встрети­лись. Это был, по существу, единственный раз, когда мы просидели с ним у него дома всю ночь. Пели песни, разговаривали. Помню, он отказался от налитой рюмки, а когда я начал подначивать его, что­бы он все-таки выпил, грустно сказал: "Погоди, Саня, и ты еще до­живешь до того, что будешь отказываться"».

«ТАГАНКА» — ТЕАТР ЛЮБИМОВА

Мы всегда были винтиками в театре одного режиссера.

Валерий Золотухин

И

никогда не знаешь, как лучше ответить.

Ог­рызнешься — получишь горячую порцию «правды жизни»,

промолчишь — разозлишь его не меньше,

и разольется кипяток густой унижающей брани —

аж пар гуляет над прибитыми актерами.

Вениамин Смехов

К концу 65-го года постепенно выработался свой самостоятель­ный почерк, особый стиль «Таганки», отличающий этот театр от всех остальных. Актеры этого театра даже внешне отличались от других — они не только ходили повседневно в джинсах и свите­рах, но так и выходили на сцену. Режиссер создал великолепно тре­нированную, музыкальную труппу, добиваясь от артистов вирту­озного владения телом, доводя актерскую пластику чуть ли не до уровня цирковых трюков. Сегодня Юрия Любимова называют ге­ниальным режиссером, создавшим на основе традиций Вахтанго­ва, Мейерхольда, Брехта собственный театральный стиль, новый сценический язык.

Режиссерского диплома у Любимова не было. В.Смехов: «Лю­бимов сам по себе — необразованный режиссер. Он из актеров — сладких, симпатичных, более-менее успешных, среднего таланта. Любимов необразован в области живописи, изобразительного ис­кусства — все нахватано на уровне интуиции. Он не музыкальный человек, нет слуха. В области литературы тоже скорее нахватан­ный, чем начитанный. В поэзии наивен: по Любимову, читать сти­хи надо по знакам препинания — ему так кто-то сказал. Вот состав­ные. А дальше начинается магия. Он собирает спектакль, слышит всех, превращает сделанное кем-то в нечто другое... Потом вдруг мы въезжаем в период, когда он никого не слушает, а начинает ос­вещать, редактировать, резать, собирать, сочинять, перестраивать и фиксировать. Дальше — генеральная репетиция. Ему кажется, что это провал, а приходят зрители — триумф. Фантастика. Почти все неправильно. Но это — магия!»

В первых же спектаклях Любимов не отступил от своего про­граммного заявления: сделать не театр переживания, а театр пред­ставления. Здесь почти не было традиционной драматургии, театр опирался на инсценировки поэзии и прозы, к которым другие кол­лективы не тяготели. Появление на сцене «Таганки» спектаклей «Ан­тимиры» и «Павшие и живые» перевернуло представление многих о театре, сказалось и на развитии поэзии. Поэты увидели свое слово на сцене, почувствовали вкус к широкой аудитории. Многие зрите­ли после спектаклей «Таганки» открывали для себя уже зрелых по­этов и даже Маяковского.

Все, что ни ставится в театре, рифмуется с событиями за его стенами. Здесь зритель мог услышать со сцены то, что говорилось шепотом дома на кухне. И эти слова формировали общественное мнение, несхожее с официальной идеологией. Поэтому ни один спектакль не выходит к зрителю без скандала. Скандал — такой же знак «Таганки», как красный квадрат в эмблеме театра, который, как плащ матадора, не только дразнил, но и вызывал ярость правитель­ства. По сути, театр Ю.Любимова выполнял роль, театру несвойст­венную, — он был политическим рупором интеллигенции. Безвы­ездно живя в стране и отлично зная истинное положение вещей, многие тем не менее хотели услышать об этом со сцены, хотя бы в виде намеков. И, конечно же, партийная печать отмечала «идейную нечеткость ряда постановок театра», говорили о том, что «театр на­чинает повторять самого себя, настойчиво употребляя одни и те же приемы, замыкаясь в однообразном режиссерском рисунке», и что «актер оказывается лишь пассивным исполнителем режиссерско­го замысла». Дальнейшая жизнь театра покажет, что последнее за­мечание было справедливым — Любимов чаще всего относился к актерам, как к инструменту своих замыслов, напрочь отвергая их самореализацию. Театральные критики в статьях о «Таганке» оха­рактеризуют этот театр как театр коллективный, театр единомыш­ленников, но строящийся на беспрекословном подчинении режис­суре Ю.Любимова.