Осенними тропами судьбы (СИ) - Инош Алана - Страница 78

А матушку Крылинку волновал вопрос:

«Ну так что, когда свадьбу играть будем? Если сейчас, то до первого снега успевать надо. Кто зимой браком сочетался – счастья не дождётся: на зиму Лалада прячется и благословить союз не сможет. Ну, а не успеем – тогда до весны ждать придётся».

«Так оно, конечно, – согласилась Млада. – Вот только сперва нам придётся у княгини разрешения испросить… Радимира так сказала. Всё из-за того, что Дарёнка – с запада, а оттуда без особого распоряжения и без ведома государыни невест нельзя брать».

«Разрешит, куда денется, – промолвила Твердяна, подвигая Дарёне блюдо с пирожками. – Ты кушай, доченька, не стесняйся, а то вон какая худая… Как думаешь, Огнеслава?»

Дарёна встретилась взглядом с княжной. Щедро наделённая природной статью и силой, Огнеслава укрепила и развила её за годы работы в кузне, а потому вполне могла потягаться с Твердяной, не уступая ей ни в росте, ни в мощи. Но при всём этом её светлое округлое лицо с мягкими, приятными чертами лучилось такой добротой, что Дарёна невольно улыбнулась… И получила в ответ белозубую, солнечную улыбку с ямочками на щеках.

«Я за государыню отвечать не возьмусь, но не думаю, что у неё могут быть какие-то причины не дать этого разрешения», – сказала Огнеслава весело.

От девушки не ускользнула тень, осенней паутинкой опустившаяся между бровей Млады. Что-то ей подсказывало: наверное, это из-за слишком лучезарной и тёплой улыбки княжны. Неужели ревность? Но ведь рядом с Огнеславой сидела её жена Зорица – очаровательная, нежная, большеглазая и кроткая. Красавица, каких поискать! Как яблонька весной. Где уж Дарёне до неё… А может, прошлое всколыхнулось? Ждана и Лесияра… По настоянию Твердяны, исподволь пододвигавшей ей под локоть блюдо, Дарёна взяла пирожок и за один укус отхватила едва ли не половину, набив рот до отказа, а Млада прогнала тень с лица и согрела девушку ласковым взглядом.

Светозара и Шумилка работали в кузне пока на правах учениц. Внешне похожие как две капли воды, такие же чернявые и голубоглазые, как все в роду Твердяны, нравами сёстры обладали разными: Светозара – серьёзная, вдумчивая, терпеливая, а Шумилка – непоседа и искательница приключений. Ей было больше по душе владеть оружием, нежели изготавливать его, а потому она подумывала пойти по стопам Млады и поступить на службу в дружину. Нельзя сказать, что в семье все были рады такому выбору, но и не запрещали Шумилке идти своей дорогой. Сейчас решение окончательно созрело, и она, воспользовавшись тем, что все были в сборе, объявила об этом. Млада пообещала поговорить с Радимирой, а матушка Крылинка только вздохнула…

Семиструйный водопад пел песню на семь голосов, время от времени поглощая ярких бабочек – опадающие листья. Млада сидела на высоко выпирающем из земли корне огромной старой ели и смотрела вдаль с затаённой грустью, отливавшей стальным холодком в её прищуренном взгляде. Дарёна собирала листья и отпускала их в бурлящие струи, позволяя ветру подхватывать их с ладони и уносить в последний полёт. Ожидание невидимой паутинкой щекотало лоб, плечи и лопатки, но девушка не нарушала молчания. Может быть, Млада всё же расскажет что-нибудь об этом месте? Ведь не просто так же они сюда пришли?

«Близко западная граница», – проговорила женщина-кошка наконец.

Дарёна чувствовала это. Помогая листьям умирать красиво, она тем самым пыталась отвлечься от неуютной тревоги, щекотавшей её изнутри чёрными волосатыми паучьими лапками.

«Все, кто никогда прежде не погружался в хмарь, не чувствуют и не видят её, за исключением дочерей Лалады, которые видят её всегда, – продолжила Млада. – Рождённых же в ней она ослепляет, и они привыкают ею дышать, ничего особенного не замечая. Ты очистилась от этой гадости и прозрела, а потому теперь будешь распознавать её… А значит, немножко видеть мир нашими глазами. Тебе будет слишком тяжело жить и дышать на западе… У тебя нет обратной дороги, Дарёнка».

«Мне и не хочется туда», – призналась девушка, зябко ёжась.

Она не покривила душой: земли, в которых она родилась, теперь вызывали у неё беспричинный страх, противный, как соприкосновение с паутиной. И в тот же миг от тоскливо-жуткого веяния, словно от ветра, её заслонила лесная сказка, заключив в спасительные объятия. Тепло дыхания отгородило Дарёну от внешнего холода, а рот мягко накрыла горячая нежность. Горстка смятых листьев, которым уже не суждено было пролететь над седыми космами водопада, рассыпалась из разжавшейся руки. Мгновение – и та заскользила вверх по ткани плаща, а потом легла робким полукольцом вокруг шеи Млады.

Женщина-кошка не произносила вслух слов: «Будь моей женой», – но Дарёна читала этот вопрос всюду: и в затянутом тучами небе, и в туманном частоколе сосновых стволов… И не знала, что сказать. Ответ висел над пропастью и холодил спину: горькое «нет» предвещало падение на камни, а тёплое «да» призывало вложить ладонь в давно протянутую руку.

Дарёна не успела сказать ни «да», ни «нет»: в оконную раму сухо застучала крупа первого снега, а это, насколько она поняла, ознаменовывало уход Лалады в её невидимый чертог до весны. Зимой свадьбы не игрались.

На прощание княгиня Лесияра поцеловала девушку в глаза. «Скоро вернусь», – пообещала она, окутывая её теплом летнего вечера во взгляде. Одно её слово – и в душе Дарёны вспыхнул яркий цветок надежды: матушка и братья живы. Если княгиня верила в это, то и Дарёна следом за ней не могла не поверить… А ещё в сердце Лесияры, невольно раскрывшемся в момент самой первой встречи их взглядов, жила печальная нежность, которую княгиня вложила в прощальный поцелуй, касаясь губами задрожавших ресниц девушки. С уст правительницы дочерей Лалады было готово сорваться имя, но она поймала его, как непокорную птицу, и вновь спрятала у себя в груди.

Подуйте вы, ветры, с весенней сторонки,

раздуйте вы тучи, снега растопите -

пусть лада вослед журавлиному клину

в родные края поскорее вернётся…

Песня не желала покоряться приказу молчать. Теперь, зная, что такое хмарь, Дарёна с содроганием представляла себе, каково Младе в землях Воронецкого княжества. Струнами домры она плела для песни золотые крылья, чтобы та могла хоть немного осветить и облегчить чернокудрой женщине-кошке дорогу сквозь давящую черноту Марушиного дыхания…

– Я кому говорила не петь?! – ударом хлыста обжёг её разгневанный голос начальницы охраны.

Светлый лёд остервенелых глаз с яростными чёрными точками зрачков, сердито взъерошенные петушиные перья на шлеме и угрожающе сжатая в кулак рука – всё это разом подняло Дарёну на ноги в готовности защищать песню. Она не могла позволить снова задушить её грубым запретом.

– Я не для тебя пою, госпожа, – сказала она тихо, но решительно, – а для себя. Коли не любо – так не слушай.

– Не смей дерзить, – скрежетнула зубами Яромира. – Дай сюда!

Дарёна была готова отстаивать домру, как мать – ребёнка, но начальница стражи была сильнее. Больно пихнув девушку в грудь, она просто вырвала у неё из рук инструмент.

– И не вздумай тут прельщать всех Марушиными сетями, – торжествующе вскинув подбородок, добавила Яромира. – Княгиню ты обольстила, но со мной это не пройдёт, не надейся!