Вишенка. 2 том - де Кок Поль - Страница 35

Пьеса продолжается. Незадолго до окончания последнего акта в ложу госпожи де Фиервиль вошел господин зрелых лет, с чрезвычайно глупым видом. Он засвидетельствовал ей свое почтение и, заметив недалеко сидящего Фромона, раскланялся и с ним.

— Вы знаете этого господина? — тихо спросила у него госпожа де Фиервиль.

— Фромона? Да, я давно с ним знаком. Он получил наследство от дяди и имеет теперь двенадцать тысяч франков ежегодного дохода. Прежде он был, кажется, виноторговцем. Теперь, вероятно, этим не занимается. Он поставлял мне хорошие вина. Но сейчас начнется последний акт, иду занять свое место. Сударыни, позвольте с вами раскланяться.

— Прошу вас, господин Митоне, не забывать меня; вы очень редко у меня бываете, это нехорошо! Вы знаете, что мне всегда приятно вас видеть.

Господин Митоне, не привыкший слышать любезности от госпожи де Фиервиль, остолбенел. Нос у него покраснел, рот полуоткрылся, а глаза закрылись; он ищет ответ и может только пробормотать:

— Сударыня… конечно… мне кажется, я слышу первый звонок… я буду иметь честь да… три звонка… с большим удовольствием.

И господин с глупым видом исчезает, едва не покатившись предварительно под скамейки, потому что он хотел выйти из ложи задом.

Перед окончанием спектакля Леон и его жена покинули ложу. Господин Фромон, заметив это, поспешно простился со своим приятелем и тоже ушел.

Но как он ни спешил, ему удалось настигнуть Вишенку только в ту минуту, когда она садилась с мужем в карету.

— Двуместная карета! Это не может быть она! Я с ума сошел. Пойду, выкурю сигару.

ХХХХVIII. КОШКА, ПОДАВАЯ ЛАПКУ, ПРИЖИМАЕТ КОГТИ

На той же самой неделе, на которой они провели вечер в театре, Леон и его жена были дома вдвоем; Вишенка играла на фортепьяно, а муж смотрел на нее и слушал с любовью. Вдруг раздался звонок.

— Кто бы это мог быть? — спросила молодая женщина; ее волновала малейшая безделица.

— Если бы это был Гастон… Уже почти неделя, как мы его не видели.

— Ты забыл, друг мой, он нам говорил, что едет на некоторое время в Гавр.

— Правда, но он мог вернуться. Если же это не он, то, наверное, Сабреташ.

— Дядя приходил третьего дня, и ты знаешь, что он не бывает у нас так часто. Все боится оказаться лишним.

— Напрасно. Разве он не к своим детям приходит?

Вошедший слуга положил конец их недоумению, возвестив, что приехала госпожа де Фиервиль.

— Моя тетка! — воскликнул изумленный Леон. — Моя тетка приехала к нам… Впрочем, она должна была нанести ответный визит, она всегда строго исполняет установленные обществом правила… Примем ее любезно, милый друг, забудем ее холодный прием; это будет лучше, нежели сердиться на нее, не так ли?

— Конечно, друг мой, и потом следует платить за зло добром.

Госпожа де Фиервиль явилась в гостиную молодых супругов, уже не с холодным и натянутым видом, как обыкновенно, напротив, она приблизилась к Вишенке с милою приветливостью, с улыбкой на губах и крепко пожала ей руки, как будто она была ее самая искренняя приятельница. Такое обращение госпожи де Фиервиль так поразило молодую женщину, что она в смущении отвечала невпопад на заданные ей вопросы.

Леон тоже, изумленный не менее жены, остановился посреди гостиной со стулом, который он хотел подать тетке. Госпожа де Фиервиль, как светская женщина, не показала и виду, что замечает смущение молодых супругов. Бросившись в кресло, она проговорила как будто с добродушием:

— Да, милые друзья, я приехала к вам; я немного опоздала отдать вам визит, но я надеюсь, что вы меня извините; я знаю, вы мало обращаете внимания на все церемонии, да к тому же не следует тетке с племянницей считаться визитами.

В первый раз госпожа де Фиервиль назвала Вишенку племянницей, и это так тронуло молодую женщину, что слезы показались у нее на глазах. Но, делая вид, что она не замечает этого, гостья продолжала:

— Я давно хотела к вам приехать, но вы знаете, живя в Париже и имея большое знакомство, не всегда можно исполнить то, что желаешь… Мне кажется, я видела вас на прошлой неделе в театре.

— Да, тетушка, — кивнул Леон, — мы там действительно были, и мне тоже показалось, что я вас видел…

— И никто из вас не пришел в мою ложу… Знаете ли вы, что это очень дурно… мне бы следовало на вас рассердиться.

— Мы боялись побеспокоить вас… боялись быть лишними, — пробормотала в смущении Вишенка.

— Быть лишними!.. Что это вы говорите!.. Я была с госпожою Шалюпо… отличнейшей женщиной… муж которой, говорят, был в свое время порядочный волокита. Надо надеяться, что он теперь уже исправился… А вы часто ездите в театр, племянница?

— Да, Леон и я, мы любим там бывать.

— Изредка посещать театр приятно, но часто это наскучит. Надо пользоваться другими удовольствиями… Надеюсь, что племянник мой не для того женился на молоденькой, хорошенькой женщине, чтобы держать ее вдали от света.

— Я не желаю выезжать в свет.

— Под словом «свет» я подразумеваю нескольких друзей… надеюсь, что вы будете бывать у меня?.. Поиграете на фортепьяно… составите партию в вист, если любите карты, или, наконец, ничего не будете делать, как поступают многие, предпочитая оставаться простыми зрителями… но вы придете… я принимаю по четвергам… Леон, вы этого не забудете?

— Нет, тетушка.

— И вы привезете ко мне вашу жену?

— Вы знаете, что мы никуда один без другого не ездим.

— К тому же племянница моя найдет у меня своего старого знакомого, господина Дюмарселя…

— Господин Дюмарсель! — с живостью повторила Вишенка. — Ах, я очень давно не видела его и буду рада опять с ним встретиться.

— Вы его увидите у меня.

— Разве он возвратился из своего путешествия? — спросил Леон.

— Да, друг мой, Сабреташ недавно… видел его.

— Он возвратился, и первый его визит был ко мне.

Проговорив довольно долго о том и сем, очень умно и с тонкою, приятною веселостью, на которую она всегда была способна, когда только того хотела, госпожа де Фиервиль простилась с молодой четой, наговорив Вишенке множество любезностей и, уходя, пожала ей руку, прибавив, что она надеется ее видеть на своих вечерах. Когда она уехала, Леон и его жена, смотря друг на друга, оставались некоторое время в молчании. Наконец Вишенка заговорила первая:

— Друг мой, я не могу опомниться от удивления!

— Я тоже!.. Мне кажется, я грежу!

— Госпожа де Фиервиль называла меня своей племянницей, брала за руку… пожимала ее с любовью… была со мной так дружелюбна!

— Действительно, все это очень странно!..

— Откуда взялась такая перемена?.. Не угадываешь ли, Леон?

— Нет, как ни стараюсь… В последний раз, когда мы были у нее, она приняла нас с такою холодностью… почти грубо!..

— Правда… но, может быть, с тех пор она одумалась… пожалела, что так дурно нас приняла… наконец, ведь ты ее племянник, она должна тебя любить… вероятно, ради тебя она сказала себе: «Прощу его жену». Впрочем, какова бы ни была причина, я буду очень рада, если она будет теперь добра ко мне… Может быть, она когда-нибудь меня и полюбит, и уверяю тебя, я буду весьма счастлива, если это случится. Но ты ничего мне не отвечаешь, друг мой? О чем ты думаешь?

— Об этой неожиданной перемене в госпоже де Фиервиль по отношению к тебе. Милая моя Агата, я знаю свет лучше тебя, в особенности хорошо знаю гордый, непреклонный характер моей тетки… и если уж сказать тебе всю правду, то… я опасаюсь от нее какого-нибудь вероломства.

— Ах, Леон, зачем так думать?.. Зачем предполагать, что твоя тетка так зла?

— Милый друг, есть очень верная пословица: природа возьмет свое. Волк не может превратиться в ягненка, а лисица в осла… если изменяют свои повадки, то только для того, чтобы совершить какое-либо злое дело…

— Но зачем твоей тетке желать мне вредить? Я ничего ей не сделала дурного.

— Она была в бешенстве, что я женился на тебе, и ей бы хотелось доказать мне, что я и сам в этом теперь раскаиваюсь… Чем больше она видит, что мы счастливы, тем больше она сердится… Есть столько людей на свете, для которых наказание видеть чужое счастье и которые готовы все сделать, чтобы его разрушить! Но что хуже всего, моя милая Агата, это то, что часто в кругу своего собственного семейства, где следовало бы находить только чувства любви и привязанности, встречаешь ненависть и злобу; хорошо еще, если ко всему этому не примешивается неблагодарность… потому что тем, которым они всем обязаны, тем-то они и не прощают их счастья.