Хмельницкий. - Ле Иван - Страница 86

И, однако же, Сулима погнался за турком, не обращая внимания ни на предупреждения Тараса, ни на неравенство сил.

15

Уже на заре возвращались двое верных товарищей Сулимы. Тарас ехал не на своем коне, а на том, на котором турок выезжал из Чигирина. Они свернули с дороги к Тясьмину почти напротив Субботова, остановились у переправы.

Тарас вытер широкий лоб, повернулся к донцу:

— Будешь, парубче, ждать вон в тех зарослях… А в случае неожиданного нападения шляхты беги за Днепр. Наши люди крепко любят казаков. Расскажешь им, каким медом потчуют нас шляхтичи, какие безобразия творят. А я не задержусь… — И, направив усталого коня вброд, скрылся на противоположном берегу, в субботовских кустарниках.

Джуры в усадьбе подстаросты узнали могучего пушкаря, впустили его во двор. По настоянию Тараса разбудили и Матрену.

Тарас, весь мокрый, ввалился в просторный зал, едва освещенный единственным каганцом, стоявшим на столе. Не соразмерив своих сил, он так прикрыл дверь, что стекла в окнах зазвенели, а язык пламени в сальном каганце лизнул края черепка и, оторвавшись, погас.

— Ото, добрый казаче, чего так хлопаешь? — вздрогнув, спросила Хмельницкая. — Не крымчаки ли гонятся за тобой, упаси боже? Не беспокойся, сами зажжем, вот и девчата мои… Говори, что случилось в Чигирине? — А сама уже мысленно была по ту сторону Днепра. «Нет ли какой-нибудь весточки от Максима Кривоноса?» — с замиранием сердца подумала она.

— Да я, матушка, пушкарь, но приехал не из Чигирина. Простите за этот стук, уж такая у меня дурная привычка. Хлопцы в шутку даже Трясилом прозвали меня за это. Не пугайтесь, а откуда приехал… разрешите наедине рассказать.

Матрена махнула рукой молодице, которая принесла горящую лучину и зажгла каганец. Тарас проводил ее глазами, покуда не закрыла за собой дверь, сказал:

— По поручению нашего товарища, попавшего в беду, Ивана Сулимы. Наверно, знаете его?..

— Разумеется, знаю! — ответила Матрена, тяжело вздохнув. — Так сядем, казаче, чтобы счастье не проходило мимо пас…

— Некогда садиться, уважаемая матушка. Как хотите, а хлопца вызволять нужно!

— Кого? — снова забеспокоилась женщина.

— Да Ивана Сулиму! Коронные шляхтичи в Чигирине милостиво отпустили на волю басурмана, пленника Ивана. А тот басурман нашу дивчину, какую-то монашку, выкрал для султанского гарема.

— Монашку? Послушницу Свято-Иорданского монастыря, свят, свят, Христе-боже… — тотчас догадалась Хмельницкая.

— Не знаю. Наша, говорю, дивчина попалась в руки неверному, как цыпленок в когти ястреба, матушка. Ну, мы… погорячились немного, как обычно… проучили турка и привели в староство на суд к пану подстаросте. А столкнулись с королевским произволом, простите на слове, матушка… Пан староста с одним заикой шляхтичем Конецпольским воспротивились нашему казацкому суду и отправили турка, вооружив его, к гетману Жолкевскому, чтобы таким образом выслужиться перед султаном. Этого презренного людолова пан гетман освободил! Так пусть бы он жену свою, вельможную гетманшу, в дар за султанскую ласку послал, а не такого зверя. Ну, сердце нашего Сулимы и не выдержало. Каждый бы так поступил, матушка: басурман загубил невинную дивчину, а шляхта чуть ли не целуется с ним, да еще и отправляет к гетману в сопровождении гусар.

Хмельницкая тяжело вздохнула, взволнованная таким сообщением.

— Догнали мы их, матушка, на постое у медведевских хуторян, — продолжал Тарас, внимательно наблюдая за женой подстаросты. — Советоваться в таком деле не приходится, да и кто в такую минуту мог посоветовать Ивану?

Хмельницкая невольно схватилась руками за голову, сокрушенно покачивая ею, не скрывая своего искреннего сочувствия казакам. С волнением произнесла:

— Конечно, разве тут до советов? Они — сами звери, коли с басурманами так ласково обращаются. Ведь и они такие же людоловы, мучители украинского народа. Молодец, правильно поступил Ванюша Сулима, пусть вразумит и защитит его бог.

— Так вот, мы и налетели на усадьбу хуторянина. Драться с гусаром, стоявшим на страже, не собирались, да он, проклятый, сам коню моему саблей брюхо распорол… Сцепился я с этим дураком и, наверное, повредил его немного. А Иван уже и турка вытащил из хаты. Наш дончак Кирилл, тоже пушкарь пана Хмельницкого, стал рубиться с двумя гусарами, потерял саблю и, безоружный, начал заманивать их на улицу.

— А турок? — с волнением спросила хозяйка.

— Ему повезло и в этот раз. От Ивана, скажем прямо, не убежишь, не вырвешься, это уж как пить дать… Покуда гусар выпускал кишки моему коню, Сулима схватил турка за голову, хотел отрубить ее, наступив ногой, как на гадюку.

— Отрубил? А сам?

— В том-то и беда паша, матушка, гусары узнали его. Стали кричать: «Сулима, гунцвот!» И саблей со всего размаха… Нет, нет, матушка, не зарубили. Потому, что я успел отбить этот удар. Но и гусары, чтобы их покоробило: один обломком сабли ранил руку Ивану, а второй повалил его, безоружного, на землю и вытащил турка из-под его ног. Я стал отбиваться от двоих, мог бы зарубить их. Да Иван, придавленный и раненный, крикнул: «Скачите, хлопцы, в Чигирин, к пану старосте!» А сам уже и не сопротивлялся, дал гусару взять себя. Что же мне оставалось делать, матушка? Должен был подчиняться наказу старшего или пролить кровь гусар, во вред казакам, которых и так ненавидят польские шляхтичи? Насилу отбился и бросился выполнять наказ Ивана. Схватил во дворе коня турка и без седла поскакал, позвав и Кирилла… Это он и посоветовал мне обратиться к вам за советом.

— Помоги, господи, этому храброму казаку Сулиме остаться живым! — перекрестилась Хмельницкая. — Хороший казак… — Немного помолчала, словно обдумывая сказанное Тарасом. Потом, будто спохватившись, спросила: — А что, разве в медведевских хуторах не было наших поселян? Что же это, люди добрые, творится на нашей земле? Шляхтичи издеваются над нашими людьми, преследуют ни за что ни про что, потворствуют туркам, превращают трудовую нашу жизнь в неволю, а мы… боимся пролить каплю их крови, защищая свою жизнь? Молчи, даже вздохнуть не смей в присутствии шляхтичей да их злых псов гусар. Жаль, что нет на них второго Наливайко! Нужно было тебе, казаче, Трясилом прозванный, не в Чигирин скакать, а поднять людей на хуторе, встряхнуть их, чтобы помогли правду отстоять, расправиться с обидчиками, учинить суд народный над шляхтичами. Вот вам мой совет, сыны мои, надежда народа нашего! До каких пор мы будем жалеть эту поганую кровь людоедскую, покоряться безжалостной шляхте? — даже заплакала Хмельницкая, тяжело дыша. Потом, не вытирая гневных слез, сказала так, что ее слова дошли до глубины души встревоженного казака: — Сама поговорю с подстаростой. А ты, казаче, поворачивай коня и скачи спасать Ивана. Гусары не жалеют казацкой крови, реками хотели бы проливать ее. Скачи! Вокруг живут наши люди, должен найти путь к их сердцам. Уже пора! Ишь торгуют людьми, лишь бы спасти свою шляхетскую шкуру.

Тарас медленно закручивал свой растрепанный оселедец, отступая к двери.

— Спасибо, матушка, за святой совет. Мы, казаки, стоящие у пушек в Чигирине, думали, что только для нас эта панская кривда, как ярмо на шее, а о людях в волостях и забыли.

— Погоди. Вот саблю пана подстаросты возьми для товарища… А на людей в волостях как на каменную стену опираться должны в вашей борьбе против шляхты, за счастливую жизнь нашего края… — И она снова не смогла сдержать слез.

В несчастьях любого вооруженного или безоружного человека она видела не только горькую долю собственного сына, но и горе всей страны. А как бы хотелось матери дожить свой век, будучи уверенной, что день ото дня все краше становится жизнь в крае, где растут ее дети.

Последние слова Хмельницкой Тарас услышал уже на пороге дома.

— Как стена, матушка, поднимемся с оружием в руках!

И скрылся в предрассветной мгле, словно растаял как привидение. Только топот оседланного джурами свежего коня еще слышался в окутанном мраком дворе.