Достопочтенный Школяр - ле Карре Джон - Страница 31

Он обосновался, если это можно так назвать, на Тарлоу-сквер, где жила его мачеха, третья леди Уэстерби. Маленькая уютная квартирка до предела была забита огромными антикварными вещами, которые удалось вывезти из домов, от которых пришлось отказаться. Леди сильно красилась, и в ней было что-то птичье; она была раздражительна, как это иногда бывает с женщинами, которые в молодости были очень красивы; она частенько поругивала пасынка за допущенные оплошности, реальные или выдуманные, утверждая, например, что он выкурил ее последнюю сигарету или принес на башмаках грязь, вернувшись после прогулки по парку. Джерри на это не обижался. Иногда, возвращаясь домой очень поздно, в три или четыре часа ночи, и когда ему совсем не хотелось спать, он стучал в дверь и будил ее; мачеха надевала шуршащий вычурный халат и подкрашивалась. Он усаживал ее на кровать, с большим бокалом охлажденного мятного ликера, а сам устраивался на полу, среди сказочного нагромождения всякого старья, занимая собой все пространство, и делал вид, что укладывает вещи. Гора старья состояла из всевозможных бесполезных вещей: старых газетных вырезок, кип пожелтевших бумаг, юридических документов, перевязанных зеленой ленточкой, там была даже пара позеленевших от плесени сделанных на заказ сапог для верховой езды. Считалось, что Джерри решает, что из всех этих вещей может ему понадобиться в путешествии, но обычно на глаза попадалась какая-нибудь вещица, вызывавшая у обоих целую череду воспоминаний, – на этом все и кончалось. Однажды ночью, например, он извлек откуда-то толстую тетрадь со своими первыми рассказами.

– Эй, Пет, смотри-ка, а вот очень даже неплохой рассказик! Уэстерби мастерски срывает маску с этого злодея! Заставляет сердчишко биться быстрее. Не правда ли, друг мой? И кровь по жилам бежит веселей!

– Тебе надо было поступить на работу в компанию твоего дяди, – откликнулась леди Уэстерби, с глубочайшим удовлетворением переворачивая страницы.

Вышеупомянутый дядюшка владел компанией, производящей гравий, и являлся заметной фигурой в этой сфере бизнеса. Пет частенько упоминала о нем, чтобы подчеркнуть отсутствие деловой хватки у старины Самбо.

В другой раз они нашли старое завещание отца Джерри, составленное много лет назад («Я, Сэмюэль, также известный как Самбо, Уэстерби…») в связке вместе с целой кучей счетов и писем от адвокатов, адресованных душеприказчику, то есть Джерри, с пятнами от виски или хинина и начинавшиеся словами: «С глубоким прискорбием…»

– Да, тогда судьба выкинула неожиданное коленце, – проговорил Джерри, испытывая душевную неловкость, поскольку было уже слишком поздно снова засунуть этот конверт в середину кучи. – Пожалуй, мы могли бы отправить все это на свалку – как ты думаешь, друг мой?

Ее круглые, как пуговки, глаза гневно засверкали.

– Читай вслух, – громким голосом театрально приказала она, и вскоре оба углубились в уму непостижимые хитросплетения и сложности распоряжений о деньгах, оставляемых в доверительную собственность, чтобы впоследствии обеспечить состояние внукам, дать образование племянникам и племянницам, пожизненный доход жене, состояние такому-то или такой-то в случае смерти такого-то, женитьбы или замужества таких-то; дополнительные распоряжения к завещанию: одни – чтобы отблагодарить за добро, другие – чтобы наказать за обиды.

– Эй, а знаешь, кто это такой? Дядюшка Элдред, про которого говорили, что в семье не без урода, – тот самый, который был горьким пьяницей! Господи Иисусе, зачем же он хотел ему-то оставить деньги? Ведь тот спустил бы все за одну ночь!

Были распоряжения относительно скаковых лошадей, которым иначе могло бы прийтись плохо: «Завещаю мою кобылу Розали в Мезон Лафитт, вместе с двумя тысячами фунтов в год на ее содержание, и моего жеребца Завоевателя, в настоящее время находящегося в Дублине на выездке, моему сыну Джеральду до естественной смерти вышеозначенных кобылы и жеребца, с условием, что он будет содержать их и заботиться о них…»

Старина Самбо, как и Джерри, безумно любил лошадей.

И еще – акции. Только для Джерри: акционерный капитал компании, исчисляемый миллионами. Председательское кресло, власть, ответственность; целый великолепный мир в наследство, в котором можно царить и наслаждаться жизнью, – мир, который ему предложили, даже пообещали, а потом вдруг отняли. «Моему сыну поручаю управлять всеми газетами моей издательской группы, в соответствии с установленными мною правилами и в духе традиций, сложившихся при моей жизни». В завещании нашлось даже место для признания незаконнорожденного ребенка: «Сумма в двадцать тысяч фунтов стерлингов, не подлежащая обложению налогом на наследство, должна быть выплачена мисс Мэри Такой-то, проживающей в городе Чобем, матери Адама, которого я признаю своим сыном».

Единственная проблема состояла в том, что делить-то было нечего. С того самого дня, когда газетная империя этого великого человека обанкротилась и прекратила свое существование, не сумев выстоять в борьбе с трудностями. Цифры на банковском счете таяли на глазах. Дойдя до нуля, сумма снова начала расти, но уже со знаком минус, увеличиваясь по крайней мере на один нолик в год, как комары раздуваются от выпитой крови.

– Ну что, Пет, – спросил Джерри в какой-то потусторонней тишине предрассветного утра, бросая конверт на вершину волшебной горы, – как ты: рада, что избавилась от него, дружище? – Перекатившись на бок, он взял в руки кипу пожелтевших газет, которые были детищами его отца, последние номера, и, как это умеют делать только старые газетчики, пролистал их все сразу. – Уж теперь-то – там, где он сейчас, он, пожалуй, уже не может гоняться за куколками-красотками, а?

Никакого ответа, слышно только громкое шуршание газетных ЛИСТОВ.

– Хотя он бы уж с радостью, будьте уверены. Загвоздка наверняка не в отсутствии желания с его стороны, осмелюсь предположить. – И спокойнее, снова повернувшись так, чтобы видеть маленькую изящную куколку, сидящую на краешке его кровати, – маленькие ножки едва доставали до ковра, покрывающего пол: – Но ты всегда была его любимой пташкой, друг мой, – номер один, что бы там ни было. Он всегда за тебя был готов и в огонь и в воду. Сам мне говорил: Лет – самая красивая женщина в мире, это уж точно". Сам говорил мне. Этими самыми словами. Однажды он прокричал их на всю Флит-стрит: «Самая лучшая из всех моих жен».

– Чертов повеса, – сказала мачеха, произнося слова мягкой скороговоркой, как это делают жители северной Англии. Вокруг ее рта собрались морщинки, похожие на зажимы хирурга вокруг красного шва губ. – Дьявольский повеса, ненавижу даже звук его имени.

Некоторое время они молча оставались в своих позах:

Джерри лежал на ковре, продолжая перебирать какие-то вещицы и теребя прядь волос надо лбом, а она сидела на кровати. Они чувствовали, что любовь к отцу Джерри, которую они оба испытывают, хотя и по-разному, объединяет их.

– Надо было тебе пойти работать в фирму дяди Пола – продавал бы гравий и балласт, – повторила она, вздохнув, словно высказывая истину, постигнутую путем страданий, – как женщина, которую часто обманывали.

В свой последний вечер в Лондоне Джерри пригласил мачеху в ресторан поужинать, и потом, уже дома, на Тарлоу-сквер, она сварила кофе и подала его в одной из немногих чашечек, оставшихся от ее севрского сервиза. Этот великодушный жест привел к несчастью. Не подумав, Джерри продел свой широкий указательный палец в тоненькую ручку чашечки, и она отломилась с едва слышным звуком, на который женщина, к счастью, не обратила внимания. Пришлось приложить массу усилий, очень искусно прикрывая это место рукой. Джерри ухитрился скрыть ущерб, причиненный чашечке, удалось даже выскользнуть на кухню и поменять ее на целую.

Когда самолет Джерри сделал остановку в Ташкенте – удалось выговорить эту уступку на транссибирском маршруте – он обнаружил (к своему величайшему удивлению), что в одном из уголков зала ожидания российские власти открыли бар. По мнению Джерри, это было потрясающим доказательством либерализации советской страны. Пошарив в кармане пиджака в поисках твердой валюты, решив выпить водки, он вместо монет нащупал изящный фарфоровый вопросительный знак с обломившимися кончиками. Водку пить расхотелось.