Достопочтенный Школяр - ле Карре Джон - Страница 73

Смайли, чтобы скрыть неловкость, сделал вид, что очень заинтересовался какими-то бумагами в досье.

– Ну, прежде чем мы дойдем до э т о г о, не могли бы мы еще немного разобраться с фактами и уточнить кое-что?

– Н е т никаких фактов, – резко ответил Уэрдингтон, снова попадая во власть раздражения. – Просто есть два человека. Сейчас, с Яном, три. А фактов в таких делах просто н е б ы в а е т. Н и в о д н о м, браке. Вот чему учит нас жизнь. Все отношения между людьми абсолютно субъективны. Вот я сейчас сижу на полу. Это – факт. Вы пишете. Это – факт. Ее мать все время мутила воду. Это – факт. Вы следите за моей мыслью? Ее отец – сумасшедший тип с буйной фантазией, которого давно пора отправить в психушку. Это – факт. Элизабет – не дочь царицы Савской и не незаконный отпрыск Ллойд Джорджа, что бы она там ни говорила. У нее нет диплома о прохождении курса санскрита, как она заявляла одной учительнице, в чем та по сей день уверена. «Когда же мы будем иметь удовольствие снова встретиться с вашей очаровательной женой, знатоком Востока?» Она знает о ювелирном деле ничуть не больше меня. И это – факт.

– Давайте уточним время и место некоторых событий, – произнес Смайли, словно разговаривая сам с собой. – Если можно, я хотел бы для начала проверить их.

– К вашим услугам, – послушно согласился Питер и подлил Смайли чаю из зеленого металлического чайника. Мел, которым школьные учителя пишут на доске, глубоко въелся в кончики пальцев его больших рук и казался такой же неотъемлемой частью его внешности, как и седина в волосах. – Правда, боюсь, на самом деле всю эту чепуху вбила ей в голову ее мать, – продолжал он тем же совершенно разумным тоном. – Все эти настойчивые попытки добиться, чтобы она стала актрисой, потом – балериной, потом – пристроить ее на телевидение… Мать всегда хотела, чтобы ее дочерью восторгались. Разумеется, потому, что она сама не сумела этого добиться. Все это совершенно естественно и психологически объяснимо. Почитайте Берна. Почитайте кого угодно. Это просто ее способ выразить свою индивидуальность. Через дочь. К этому нужно относиться с пониманием и уважением. Теперь-то я все это понимаю. С ней все в порядке, со мной все в порядке, со всем остальным миром все в порядке, с Яном все в порядке, и вдруг в какой-то момент она исчезает.

– Да, кстати, а вы не знаете, случайно, не пишет ли она матери?

Питер покачал головой.

– Мне жаль вас огорчать, но уверен, что нет. Ко времени своего отъезда она все поняла и не питала никаких иллюзий на ее счет. Полностью прекратила всякие отношения. Вот уж что я с полной уверенностью могу сказать, так это то, что в этом я ей помог, – барьер она преодолела. Единственное, что я сумел сделать, чтобы она стала хоть чуточку счастливее.

– Мне кажется, у нас нет адреса ее матери, – сказал Смайли, листая страницы досье. – Не могли бы вы…

Уэрдингтон громко, с расстановкой продиктовал ему адрес, как будто диктант ученикам.

– А теперь время и место некоторых событий, – повторил Смайли. – Пожалуйста.

Она ушла от него два года назад. Несчастный супруг назвал не только день, но даже и час, когда это произошло. Не было никакой ссоры – он терпеть не может ссор, – Элизабет слишком часто получала это удовольствие от матери, – они очень хорошо и спокойно провели тот вечер, можно даже сказать, как-то особенно хороша. Им захотелось какого-нибудь разнообразия, он повел ее ужинать в ресторан.

– Может быть, вы заметили его по дороге сюда? «Кноссос», рядом с «Экспресс Дэйри», кафе-молочной.

Они выпили вина, и вечер удался на славу. Эндрю Уилтшир, новый преподаватель английского, составил им компанию. Элизабет всего за несколько недель до этого заинтересовала Эндрю йогой. Они ходили вместе на занятия в центр Собелл и очень подружились.

– Она по-настоящему прониклась йогой, – сказал он тогда, одобрительно кивая седой головой. – Эндрю умел разговорить ее. Не слишком сосредоточен на себе и своих переживаниях, не склонен к самокопанию, какой-то очень земной…

Они вернулись домой втроем, он сам, Эндрю и Элизабет, в десять часов, потому что надо было отпустить няню, которая оставалась с ребенком, объяснил Уэрдингтон. Он сварил кофе, они послушали музыку, и около одиннадцати Элизабет поцеловала их обоих и сказала, что сходит к матери – узнает, как у нее там дела.

– Мне казалось, вы говорили, что она прервала всякие отношения со своей матерью, – мягко возразил Смайли, но Питер сделал вид, что не услышал его.

– Конечно, поцелуи для нее ничего не значат, – пояснил Уэрдингтон, чтобы ввести Смайли в курс дела. – Она целует всех – учеников, своих подружек, – она могла бы поцеловать мусорщика на улице – да кого угодно. У нее очень открытый и дружелюбный характер. Я повторяюсь, но еще раз скажу: она просто не может пройти мимо кого-нибудь. Я хочу сказать, что когда она встречается с какими-то людьми и у нее возникают какие-то – абсолютно любые – отношения с ними, онадолжна непременно покорить их. Даже со своим собственным ребенком, с официантом в ресторане… а потом, когда она добьется своего, они становятся ей скучны. Естественно. Она пошла наверх, взглянула на Яна и наверняка тогда же взяла в спальне свой паспорт и хозяйственные деньги. Она оставила записку, в которой было одно только слово – «Извините», и с тех пор я ее не видел. И Ян тоже.

– Э-э, а не получал ли Э н д р ю каких-нибудь известий от нее? – поинтересовался Смайли, снова поправив очки.

– С какой стати он должен был что-то получать?

– Вы сказали, что они были друзьями, господин Уэрдингтон. Иногда третьи лица играют важную роль в таких делах.

На слове " д е л а " он поднял голову и встретился со страдальческим взглядом честных глаз Питера Уэрдингтона: на мгновение с обоих словно сорвали маски. Кто за кем наблюдает? Смайли за Питером или наоборот? Возможно, все это – плод воображения, воображения человека, пережившего предательство и теперь всегда ожидающего предательского удара. Или он на самом деле ощутил, что между ним и этим слабым человеком на другом конце комнаты существует какое-то смутно осознаваемое родство страдающих душ? «Вам нужно создать л и г у обманутых мужей, которые полны жалости к себе. Вы все полны этого наводящего тоску ужасного сострадания!» – как-то раз бросила ему Энн.

«Ты никогда не знал свою Элизабет, – подумал Смайли, все еще глядя на Питера Уэрдингтона, – а я так никогда и не узнал свою Энн».

– Вот и все, что я могу вспомнить, – сказал Питер. – После этого – провал в памяти.

– Да, – откликнулся Смайли и, сам того не замечая, прибег к спасительной фразе, которую не раз в течение их разговора произнес Уэрдингтон. – Да, я понимаю.

Он встал, собираясь уходить. На пороге комнаты, в дверях, стоял маленький мальчик. У него был уклончивый и враждебный взгляд. Полная безмятежная женщина стояла сзади, поддерживая его за кисти поднятых кверху рук: казалось, она держит его на весу, но на самом деле он стоял на ногах.

– Посмотри, вот и папа, – сказала женщина, глядя на Уэрдингтона приветливыми карими глазами.

– Привет, Дженни. Это господин Стандфаст из Министерства иностранных дел.

– Здравствуйте, – вежливо поздоровался Смайли. Они обменялись еще несколькими ничего не значащими фразами; Смайли пообещал, что, если у них появится какая-нибудь новая информация, он сразу же даст знать, и через несколько минут откланялся.

– Счастливого вам Рождества, – прокричал ему вслед Питер.

– Да-а, конечно. И вам тоже. Всем вам тоже очень счастливого Рождества. И не только этого, но и многих других.

В придорожном кафе обязательно кладут в чай сахар, если специально не попросишь не делать этого. Каждый раз, когда женщина-индианка наливала чай, маленькая кухонька наполнялась паром. Мужчины, сидевшие по двое и по трое, молча ели свой завтрак, обед или ужин в зависимости от того, когда у каждого из них начался этот день. Здесь тоже чувствовалось приближение Рождества. Шесть засаленных разноцветных стеклянных шаров висели над прилавком для создания праздничной атмосферы, к стене был прибит сетчатый чулок – с просьбой о пожертвованиях для парализованных детей. Смайли держал перед собой вечернюю газету, но не читал ее. В углу, не далее чем в четырех метрах от него, маленький Фон занял классическую позицию «дядьки», приглядывающего за подопечным. Его темные глаза дружелюбно улыбались всем посетителям и входной двери. Он брал чашку левой рукой, а правую держал почти прижимая к груди – без явной цели, просто так. «Сиживал ли вот так когда-нибудь Карла, – подумал Смайли. – Искал ли иногда убежища среди тех, кто далек от его мира?» Босс иногда тоже прибегал к этому. Босс создал для себя целую жизнь – вторую, третью или четвертую – в двухкомнатной квартирке на верхнем этаже, рядом с Западным обводным каналом. Там его знали как господина Мэтьюза, причем это имя не было зарегистрировано у «домоправителей» в качестве одной из нескольких фамилий, которыми он пользовался. Конечно, сказать «целая жизнь» было бы преувеличением. Но он держал там какую-то одежду, там жила женщина – сама миссис Мэтьюз, и у них даже была кошка. Рано утром по четвергам он брал уроки игры в гольф в клубе ремесленников, а сидя за письменным столом в Цирке, он с презрением отзывался о черни и голытьбе, о гольфе и любви и обо всех остальных недостойных интересах и стремлениях, которые в глубине души его влекли. Он даже взял в аренду садовый участок, припомнил Смайли, рядом с запасными железнодорожными путями. Миссис Мэтьюз настояла на том, чтобы Смайли поехал с ней в ее ухоженном автомобиле «моррис» посмотреть на него. Это было в тот день, когда он сообщил ей печальную новость. Участок был такой же, как и все остальные, и там царил такой же беспорядок: росли непременные розы, хранились заготовленные на зиму овощи, которые никогда не использовались, а сарайчик для садового инвентаря был забит шлангами и коробочками из-под семян.