Шпион, вернувшийся с холода - ле Карре Джон - Страница 26

– Допущенных к «Роллинг Стоун»?

– Да.

– Заместитель Контролера, Контролер, его секретарша, расчетный отдел, мисс Брем из специальной регистрации и Сателлиты-Четыре. Кажется, все. И, наверное, отдел особой рассылки, но насчет этого я не уверен.

– Сателлиты-Четыре? А чем они занимаются?

– Странами за «железным занавесом», кроме СССР и Китая. Зоной.

– То есть Германской Демократической Республикой?

– То есть Зоной.

– А разве не странно, что в этом списке оказался целый отдел?

– Да, пожалуй, странно. Впрочем, не знаю, ведь прежде я никогда не имел дела с материалами ограниченного доступа. Кроме как в Берлине. Но там все было по-другому.

– А кто в это время работал в Сателлитах-Четыре?

– О Господи! Гийом, Хэверлейк, Де Йонг. Да, кажется, и он. Де Йонг как раз вернулся из Берлина.

– Им всем разрешалось читать это досье?

– Не знаю, Фидлер, – чуть раздраженно ответил Лимас. – И будь я на вашем месте…

– Разве не странно, что целый отдел попадает в список, хотя в остальных случаях в него включены лишь отдельные сотрудники?

– Говорю вам, не знаю. Да и откуда мне знать? В этом деле я был всего лишь клерком.

– А кто носил досье от одного человека к другому?

– Кажется, секретарши. А впрочем, не помню. С тех пор прошло несколько месяцев…

– Тогда почему этих секретарш не было в списке? Ведь секретарша Контролера в него попала?

На мгновенье наступило молчание.

– Да, вы правы, – сказал Лимас. – Я сейчас вдруг вспомнил, – и в голосе его послышалось удивление, – что мы передавали его из рук в руки.

– Кто еще из расчетного отдела имел дело с досье?

– Никто. Этим сразу начал заниматься я, как только пришел туда. До меня им занимался кто-то женщин, но как только появился я, досье передали мне, а ее вычеркнули из списка.

– Значит, вы лично относили досье следующему сотруднику?

– Да, кажется, так.

– А кому вы его передавали?

– Я?.. Не помню.

– Подумайте, – сказал Фидлер, не повышая голоса, но его настойчивость, похоже, застала Лимаса врасплох.

– Заместителю Контролера вроде бы, чтобы доложить, какую акцию мы предпринимаем или рекомендуем.

– Кто приносил досье?

– Что вы имеете в виду? – Лимас, казалось, совершенно был сбит с толку.

– Кто приносил досье вам? Кто-то из поименованных в списке, так?

Лимас нервно потер щеку.

– Да, кто-то из них. Понимаете, Фидлер, мне довольно трудно вспомнить это, я в те дни уже здорово пил. – В его голосе неожиданно зазвучали примирительные нотки. – Вы даже не представляете, как трудно…

– Я еще раз спрашиваю вас, Лимас. Подумайте. Кто приносил досье вам?

Лимас уселся за стол и покачал головой.

– Не могу вспомнить. Может, потом вспомню. Но сейчас, правда, не могу. И не надо меня так теребить.

– Это ведь не могла быть секретарша Контролера, верно? Вы всегда передавали досье заместителю Контролера, возвращали досье лично ему. Вы сами мне сказали. Так что все поименованные в списке должны были получать досье раньше Контролера.

– Да, думаю, так и было.

– Тогда остается отдел специальной регистрации. Мисс Брем.

– Нет, она просто заведовала кабинетом секретной документации. Там хранилось досье, пока я с ним не работал.

– Значит, – вкрадчиво спросил Фидлер, – досье попадало к вам от Сателлитов-Четыре, не так ли?

– Думаю, так, – сказал Лимас беспомощно, словно был не в состоянии угнаться за блистательной работой мысли Фидлера.

– На каком этаже находится отдел Сателлиты-Четыре?

– На третьем.

– А расчетный?

– На пятом. Следующий после отдела специальной регистрации.

– И вы не помните, кто приносил досье наверх? Может быть, вы спускались к ним, чтобы забрать его?

Лимас в отчаянии покачал головой. Но вдруг резко обернулся к Фидлеру и буквально выкрикнул:

– Да я это был! Конечно же, я! А получал я его от Петера! – Лимас словно пробудился ото сна, он покраснел, лицо его было взволнованным. – Вот в чем штука: помню, я как-то забирал досье у Петера в его кабинете. Мы еще поболтали с ним о Норвегии. Нам случалось бывать там вместе.

– У Петера Гийома?

– Да, у Петера. Я о нем совсем забыл. Он вернулся из Анкары за несколько месяцев до этого. Петер был в списке! Конечно, он там был! Вот в чем штука. Там стояло «Сателлиты-Четыре», а в скобках ПГ – инициалы Петера. До него этим занимался кто-то другой, но специальная регистрация заклеила то имя белой бумагой и внесла инициалы Петера.

– А какой территорией ведает Гийом?

– Зоной. Восточной Германией. Экономика. Маленький отдел, тихая заводь. Вот у него-то я и брал. А однажды, теперь припоминаю, он сам принес мне досье. Агентов у него не было. Я даже не понимаю, как он попал в эту историю. Петер еще с парочкой сотрудников занимался проблемами нехватки продовольствия. Реальным анализом положения.

– Однако, принимая во внимание особые предосторожности, окружающие «Роллинг Стоун», вполне возможно, что так называемая исследовательская работа Гийома на самом деле была частью операции по руководству этим агентом?

– Я ведь говорил Петерсу, – почти заорал Лимас, стукнув кулаком по столу, – что чертовски глупо думать, будто какая-то операция против Восточной Германии могла проводиться без моего ведома и, значит, без ведома всей берлинской организации. Я бы знал об этом, понятно? Сколько раз можно повторять одно и то же! Я бы знал!

– Именно так, – мягко заметил Фидлер. – Разумеется, вы бы знали.

Он встал и подошел к окну.

– Видели бы вы, как тут осенью, – сказал он, глядя в окно. – Как здесь красиво, когда начинают желтеть листья.

Глава 13. Скрепки и сорта бумаги

Фидлеру нравилось задавать вопросы. Юрист по образованию, он иногда задавал их единственно из удовольствия задать и продемонстрировать несоответствие между фактом и абсолютной истиной. Так или иначе, Фидлер был наделен той инквизиторской настойчивостью, которая для адвокатов и журналистов есть вещь самоценная.

В тот день после полудня они отправились погулять и спустились по гравиевой дорожке вниз в долину, а затем свернули в лес, тянущийся вдоль широкой неровной дороги, выложенной бревнами. Фидлер все время испытывал Лимаса, нисколько не приоткрываясь сам. Расспрашивал о здании на Кембриджской площади, о людях, которые там работают. Какое у них социальное положение, в каких районах Лондона они живут, работают ли их мужья и жены в том же учреждении. Он спрашивал о жалованье, отпусках, о морали и о столовой, спрашивал об их личной жизни, какие сплетни они обсуждают, какую философию исповедуют. Больше всего его интересовала их философия. Для Лимаса это был самый сложный вопрос.

– Что вы называете философией? – удивлялся он. – Мы ведь не марксисты, мы люди обыкновенные. Просто люди.

– Но вы же христиане?

– Не многие из нас, как мне кажется. Я знаю не так уж много христиан.

– Тогда почему они этим занимаются? – настаивал Фидлер. – У них должна быть какая-то философия.

– Почему же должна? Может быть, они не знают, есть ли она, да и не задумываются об этом. Не у каждого есть своя философия, – отвечал Лимас, несколько сбитый с толку.

– Тогда объясните, в чем заключается ваша философия?

– Ах, ради Бога! – оборвал его Лимас, и некоторое время они шагали молча.

Однако Фидлер был не из тех, от кого легко отвязаться.

– Если они сами не знают, чего хотят, то почему они так уверены, что правы?

– А кто вам сказал, что они в этом уверены? – раздраженно возразил Лимас.

– Тогда в чем они видят оправдание своих поступков? В чем? Для нас, как я уже говорил вам вчера вечером, все весьма просто. Отдел и прочие организации вроде него – это естественное оружие в руках партии. Они в авангарде борьбы за мир и прогресс. Они для партии – то же самое, что сама партия для социализма: они – авангард. Сталин говорил, – Фидлер сухо улыбнулся. – Сейчас не модно цитировать Сталина, но он сказал однажды: ликвидированные полмиллиона – это всего лишь статистика, а один человек, погибший в дорожной катастрофе, – национальная трагедия. Он, как видите, высмеивал буржуазную чувствительность масс. Он был великий циник. Но то, что он сказал, верно: движение, защищающееся от контрреволюции, едва ли вправе отказаться от эксплуатации или уничтожения определенных индивидуумов. Все это так, Лимас, мы никогда не претендовали на стопроцентную справедливость в процессе преобразования общества. Один римлянин сказал в Библии: лучше умереть одному, лишь бы процветали миллионы, не так ли?