Необычайные приключения Арсена Люпена - Леблан Морис - Страница 29

Он очнулся, плюнул убийце в лицо и нанес ему несколько ударов ногой.

— Получай, изверг! Получай, ублюдок. Ну теперь-то эшафот тебе…

В этот миг в ответ на звонки полицейских зазвучали голоса наверху. Люпен услышал шаги: по лестнице бегом спускались люди. Пришла пора подумать о бегстве.

На самом деле бегство не слишком его заботило. Во время разговора с бароном он уверился, что существует потайной выход из дома — уж очень хладнокровно держался хозяин. К тому же с какой стати было барону вступать в поединок, не будь он уверен, что сумеет ускользнуть от полиции?

Люпен прошел в соседнюю комнату. Окна ее выходили в сад. В ту самую минуту, как перед полицейскими распахнулись двери, он ступил на балкон и скользнул вниз по водосточной трубе. Затем прошел вдоль дома. Перед ним была обсаженная кустарником стена. Он юркнул между стеной и кустами и мигом обнаружил калитку, которую без труда отпер одним из ключей. Теперь оставалось только пересечь двор, пробраться через пустой павильон, и несколько мгновений спустя он уже стоял на улице Фобур-Сент-Оноре. Разумеется, полиция, как он и думал, не предвидела, что из дома есть запасной выход.

— Ну каков барон Репстейн? — воскликнул Люпен, рассказав мне во всех подробностях об этой трагической ночи. — Вот уж грязный негодяй! Подумать только, до чего обманчива бывает внешность! Клянусь вам, на вид он был воплощенная честность и порядочность.

— А как же миллионы? И драгоценности принцессы? — спросил я.

— Все было в сейфе. Как сейчас помню, я отчетливо видел пакет.

— Ну и где же он?

— Остался в сейфе.

— Быть не может!

— Уверяю вас. Я мог бы вам сказать, что побоялся полицейских, или сослаться на внезапный приступ щепетильности. На самом деле все куда проще… и прозаичней. Это богатство слишком дурно пахло.

— Что?

— Да, дорогой мой, из этого сейфа, из этого склепа шло такое зловоние… Нет, это было выше моих сил! У меня голова закружилась. Еще чуть-чуть, и мне стало бы дурно. Глупейшая история, не так ли? Поглядите, вот мой единственный трофей — булавка из галстука. Жемчужина стоит по самой скромной оценке тысяч тридцать. Но все-таки, признаться, я чертовски зол. Дать такую промашку!

— Еще один вопрос, — подхватил я. — Шифр сейфа?

— Что вас интересует?

— Как вы его угадали?

— Нет ничего проще. Удивляюсь, как это мне сразу в голову не пришло.

— Итак?

— Шифр содержался в том сообщении, которое передал бедняга Лаверну.

— Что вы имеете в виду?

— Дело было в орфографических ошибках, друг мой.

— В орфографических ошибках?

— Черт побери, да ведь они были сделаны намеренно! Разве можно вообразить себе, что секретарь и управляющий барона нетверд в правописании и «успэх» писал через «э», «опастность» с двумя «т», «нападенния» через два «н», «противостаять» через «а»! Меня это сразу же озадачило. Соединив четыре ошибочных буквы, я получил слово «Этна» — так звали его хваленую лошадь.

— И этого единственного слова вам оказалось достаточно?

— Еще бы! Во-первых, оно навело меня на след дела Репстейна, о котором трубили все газеты, а во-вторых, натолкнуло на гипотезу о том, что это слово — шифр сейфа; по-видимому, Лаверну, с одной стороны, знал о чудовищном содержимом этого сейфа, а с другой, доносил таким образом на преступника. Это же обстоятельство позволило мне предположить, что у Лаверну был друг, живший по соседству, что они ходили в одно и то же кафе, коротали время, разгадывая загадки и ребусы в иллюстрированных журналах и что у них был способ передавать друг другу сообщения из окна в окно.

— Ну и ну! — воскликнул я. — И впрямь до чего просто!

— Проще некуда. Эта история лишний раз доказывает, что при раскрытии преступлении есть нечто куда более важное, чем анализ фактов, наблюдение, дедукция, рассуждения и прочая чепуха, — самое важное, это, повторяю, интуиция… Интуиция и интеллект… А Арсену Люпену признаюсь без ложной скромности, ни в том ни в другом не откажешь.

ПО ПОДСКАЗКЕ ТЕНИ

— Я получил вашу телеграмму, — сказал, входя ко мне, седоусый господин в коричневом рединготе и широкополой шляпе. — И я пришел. Что случилось?

Если бы я не ждал Арсена Люпена, то ни за что не узнал бы его в этом образе пожилого вояки-отставника.

— Что случилось? — переспросил я. — Да ничего особенного, просто занятное совпадение. Я знаю, вы любите вмешиваться во всякие таинственные происшествия не меньше, чем подстраивать их самому…

— И что же?

— Вы очень спешите?

— Да, спешу, если совпадение, о котором идет речь, не стоит того, чтобы им заняться. Так что ближе к делу.

— Ближе к делу? Пожалуйста. И для начала будьте добры взглянуть на эту картину — я купил ее на прошлой неделе в одной пропыленной лавчонке на левом берегу. Меня прельстила ампирная рама с двойными пальметтками, сама-то картина убогая.

— И впрямь не бог весть что, — изрек Люпен после недолгого молчания, — но сюжет не лишен известной прелести… Уголок старого двора — ротонда, греческая колоннада, солнечные часы, бассейн, полуразрушенный колодец с крышей во вкусе Ренессанса, со ступенями и каменной скамьей — все это вполне живописно.

— К тому же это подлинник, — добавил я. — Каковы бы ни были достоинства и недостатки полотна, оно никогда не разлучалось со своей ампирной рамой. Да тут и дата обозначена. Смотрите, внизу слева красные цифры: пятнадцать — четыре — два; несомненно, они означают пятнадцатое апреля тысяча восемьсот второго года.

— И впрямь! Но вы упомянули о каком-то совпадении, а я покуда не понимаю…

Я достал из угла подзорную трубу, укрепил ее на треножнике и через отворенное окно навел на комнатку в доме напротив, которая была видна, поскольку окно в ней также было отворено. Затем я пригласил Люпена взглянуть.

Он наклонился. Лучи солнца, падавшие в это время дня наискось, освещали простую мебель красного дерева, большую кровать и детскую кроватку с кретоновыми занавесками.

— А, — внезапно проговорил Люпен, — такая же картина!

— Точь-в-точь такая же, — подтвердил я. — И дата совпадает. Вам видно, там обозначена дата красной краской? Пятнадцать — четыре — два.

— Да, вижу… А кто живет в этой комнате?

— Одна дама… Вернее, не дама, а работница: ей приходится зарабатывать шитьем на хлеб себе и своему ребенку.

— Как ее зовут?

— Луиза д'Эрнемон. Я навел справки: она доводится правнучкой откупщику, окончившему жизнь на гильотине во времена террора.

— В тот же день, что Андре Шенье, — подхватил Люпен. — Судя по воспоминаниям современников, этот Эрнемон был богач. — Он поднял голову от подзорной трубы и добавил: — Любопытная история… А почему вы рассказали ее мне именно сегодня?

— Потому что сегодня пятнадцатое апреля.

— Так что же?

— Вчера я узнал из болтовни привратницы, что день пятнадцатое апреля играет важную роль в жизни Луизы д'Эрнемон.

— Быть не может!

— Обычно она все дни проводит в трудах, шьет, убирает в двух своих комнатках, готовит завтрак к возвращению дочки из муниципальной школы… Но пятнадцатого апреля, вопреки обыкновению, она вместе с дочкой уходит из дому около десяти утра, а возвращается к вечеру. Каждый год, в любую погоду. Согласитесь, есть нечто странное в этой дате, которую я обнаружил на старой картине, если знаешь, что тою же датой помечена другая такая же картина, и вдобавок та же дата побуждает правнучку откупщика д'Эрнемона к ежегодным отлучкам.

— Нечто странное? Вы правы, — задумчиво протянул Люпен. — И никто не знает, куда ходит эта женщина?

— Никто. Она никому не рассказывает. Впрочем, она вообще не болтлива.

— Вы уверены, что в своем рассказе не отклонились от истины?

— Совершенно уверен. Да вот вам и подтверждение.

Дверь, ведущая в комнату швеи, растворилась; девочка лет семи-восьми вошла и остановилась у окна. За ней показалась высокая, еще красивая дама с добрым и печальным лицом. Мать и дочь были готовы; обе одеты просто, но видно было, что мать постаралась придать своему наряду некоторое изящество.