Лилия долины - де Бальзак Оноре - Страница 52

Она опустила голову мне на грудь, повторяя:

— Простите, простите!

Тут я услышал в ее голосе незнакомые мне ноты. Он звучал не как веселый голос юной девушки, не как голос женщины с повелительными интонациями, не как жалоба встревоженной матери; то был иной, скорбный голос, полный новых страданий.

— Вы же, Феликс, — продолжала она, опять оживляясь, — вы друг, который не может совершить дурного поступка. Ах, вы ничего не утратили в моем сердце, не упрекайте себя ни в чем, вас не должны мучить угрызения совести! Было бы чудовищным себялюбием требовать, чтобы во имя несбыточного будущего вы пожертвовали безграничными радостями, ради которых женщина бросает детей, отрекается от общества и отказывается от вечного блаженства! Сколько раз вы показывали свое превосходство надо мной! Вы были благородны и высоки душой, я же была низка и греховна. Итак, теперь все решено: я могу быть для вас лишь далекой звездой, чистой, холодной, но сияющей неизменно. А вы, Феликс, не забывайте меня, я не должна быть одинокой в своей любви к избранному мною брату. Будьте ласковы со мной! Любовь сестры не таит в себе ни разочарований, ни горечи. Вам не придется лгать родной душе, которая будет жить вашей блестящей жизнью, страдать от ваших огорчений, радоваться вашим радостям, любить женщин, которые дадут вам счастье, и возмущаться теми, кто вам изменит. У меня не было брата, которого я могла бы так любить. Будьте же великодушны, отбросьте всякое тщеславие и замените вашу столь бурную и мятежную любовь иной, нежной и святой привязанностью. Тогда я еще смогу жить. Я сделаю первый шаг и пожму руку леди Дэдлей.

Она не плакала! Произнося эти слова, полные горькой мудрости, она как бы срывала завесу со своей души и, обнажив свои страдания, показывала мне, как много нитей связывало нас с нею, сколько крепких уз я разорвал. Мы были так взволнованы, что не заметили, как хлынул сильный ливень.

— Не хочет ли госпожа графиня укрыться тут на время от дождя? — спросил кучер, указывая на лучший постоялый двор в Баллане.

Она кивнула в ответ, и мы с полчаса простояли в крытом подъезде, к большому удивлению слуг, недоумевавших, почему г-жа де Морсоф оказалась на проезжей дороге в одиннадцать часов ночи. Едет ли она в Тур? Или возвращается домой? Когда ливень утих и дождь превратился в «изморось», как говорят в Туре, что не мешало луне светить сквозь туман, быстро уносимый ветром, кучер выехал на дорогу и, к моей великой радости, повернул домой.

— Поезжайте, куда я вам приказала! — крикнула ему графиня.

Итак, мы свернули на дорогу в ланды Карла Великого, и вскоре снова полил дождь. Вдруг я услышал лай любимой собаки Арабеллы, и из-за купы дубов выскочила всадница, одним прыжком перелетела через дорогу, затем через ров, отделявший земли разных владельцев, собиравшихся возделывать эту пустошь, и остановилась невдалеке, чтобы взглянуть на нашу коляску. То был леди Дэдлей.

— Какое счастье ждать так своего возлюбленного, не совершая греха! — молвила Анриетта.

Лай собаки указал леди Дэдлей, что я сижу в коляске; она, вероятно, подумала, что я не поехал верхом из-за дождя; когда мы проезжали мимо нее, она подскакала к самой дороге с ловкостью искусной наездницы, показавшейся чудом восхищенной Анриетте. Из кокетства Арабелла произносила лишь последний слог моего имени, на английский лад, и в ее устах это прозвище звучало, как нежный призыв феи. Она думала, что никто не слышит ее, кроме меня, и позвала:

— My Dee!

— Он здесь, сударыня, — ответила графиня, всматриваясь в стоявшее перед ней фантастическое создание; яркий свет луны озарил горевшее нетерпением лицо, обрамленное длинными растрепавшимися кудрями.

Вы знаете, с какою быстротой две женщины успевают оглядеть друг друга. Маркиза тотчас узнала соперницу и облачилась в свое английское достоинство; она окинула нас взглядом, полным холодного презрения, и исчезла в тумане, как пущенная из лука стрела.

— Поезжайте скорее в Клошгурд! — крикнула графиня, которой этот высокомерный взгляд пронзил сердце, словно удар копья.

Кучер повернул на шинонскую дорогу, которая была лучше, чем дорога в Саше. Когда наша коляска снова проезжала через ланды, мы услышали бешеный галоп лошади Арабеллы и прыжки ее собаки. Они неслись по опушке леса, скрытые туманом.

— Она покинет вас, вы потеряете ее навсегда! — воскликнула Анриетта.

— Ну что ж, пусть покинет, — ответил я. — Я расстанусь с ней без сожалений.

— О бедные женщины! — с ужасом вскричала графиня, и в голосе ее послышалось сострадание. — Но куда же она скачет?

— В Гренадьер, недалеко от Сен-Сира.

— Она уехала одна, — промолвила Анриетта, и по ее тону я почувствовал, что женщины солидарны в любви и всегда жалеют друг друга.

Когда мы въехали в аллею, ведущую в Клошгурд, собака Арабеллы с радостным лаем выскочила навстречу нашей карете.

— Она опередила нас, — сказала графиня.

Затем, помолчав, продолжала:

— Я никогда не видела такой красавицы. Какие руки и как стройна! Ее лицо нежнее лилии, а глаза сверкают, как алмазы! Но она слишком хорошо скачет верхом и, наверно, любит проявлять свою силу; я думаю, она настойчива и непреклонна; затем, мне кажется, она слишком дерзко пренебрегает приличиями; женщины, не признающие никаких законов, обычно подчиняются лишь своим капризам. Любя блистать и побеждать, они не обладают даром постоянства. По-моему, любовь требует большего спокойствия; я представляю ее себе как громадное озеро неизмеримой глубины, на которое порой налетают сильные бури, но они очень редки, и неприступные берега сдерживают высокие волны; два существа живут здесь, на цветущем острове, вдали от света, ибо блеск и роскошь их оскорбляют. Но, быть может, я не права: любовь должна соответствовать характерам людей. Если законы природы меняются в зависимости от климата, почему не может происходить того же и с человеческими чувствами? Без сомнения, чувства подчиняются общим законам, но у разных натур выражаются по-разному. Маркиза — сильная женщина, она сметает все преграды и действует со смелостью мужчины; она вырвала бы любимого из темницы, убив тюремщика, стражу и палача; а другие женщины умеют лишь любить всем сердцем; перед лицом опасности они становятся на колени, молятся и умирают. Которая из двух женщин вам больше по душе? Вот в чем вопрос. Конечно, маркиза любит вас, она принесла вам столько жертв! Быть может, она все еще будет любить вас, когда вы ее разлюбите.

— Позвольте, дорогая, спросить вас, как некогда вы спросили меня: откуда вы все это знаете?

— Страдание поучает нас, а я так много страдала, что познания мои глубоки.

Мой слуга слышал приказ графини, он думал, что мы вернемся по главной аллее, и держал наготове мою лошадь; собака Арабеллы почуяла ее запах, и леди Дэдлей, движимая вполне понятным любопытством, последовала за ней в лес, где, по-видимому, и спряталась.

— Ступайте, помиритесь с нею, — сказала мне Анриетта, улыбаясь, чтобы не выдавать своей печали. — Скажите ей, что она жестоко ошиблась в моих побуждениях; я хотела лишь открыть ей, какое она обрела сокровище; в моем сердце только добрые чувства к ней, в нем нет ни гнева, ни презрения; объясните, что я ее сестра, а вовсе не соперница.

— Нет, я не пойду! — вскричал я.

— Разве вы не знаете, — сказала она с гордостью великомученицы, — что иной раз жалость равносильна оскорблению? Идите, идите!

Тогда я поскакал к леди Дэдлей, чтобы узнать, в каком она расположении духа.

«Хоть бы она разгневалась и бросила меня! — думал я. — Тогда я вернулся бы в Клошгурд».

Собака бежала впереди и привела меня под дуб, откуда выскочила маркиза с криком:

— A way! A way![63]

Мне пришлось мчаться за ней до самого Сен-Сира, куда мы прискакали в полночь.

— Эта дама в добром здравии, — сказала мне Арабелла, соскочив с седла.

63

Прочь! Прочь! (англ.)