Урсула Мируэ - де Бальзак Оноре - Страница 50

Миноре, потрясенный собственной глупостью, стоял разинув рот.

— Но, господин Бонгран, что плохого в том, что я хочу помочь своей родственнице выйти за человека, которого она любит, и стараюсь, чтобы она не сочла эту помощь оскорбительной?

Страх помог Миноре отыскать почти пристойное объяснение, и он утер лоб, на котором выступили крупные капли пота.

— Вам известны причины моего отказа, — сказала Урсула, — я прошу вас больше сюда не приходить. Господин де Портандюэр питает к вам презрение и даже ненависть и, хотя он умалчивает об источнике этих чувств, я не могу принимать вас в своем доме. Мы поженимся сразу после моего совершеннолетия. Я не стыжусь признаться, что счастлива, в этом счастье — все мое богатство, и я не хочу ставить его под угрозу.

— Правду, значит, говорят, что не в деньгах счастье? — сказал великан Миноре и, не в силах вынести испытующего взгляда мирового судьи, отвел глаза.

Он встал и вышел, но на улице ему было так же тошно, как и в маленькой гостиной Урсулы.

«Должно же это когда-нибудь кончиться», — думал он, идя домой.

— Давайте облигации, дитя мое, — сказал мировой судья, удивляясь спокойствию Урсулы, которую столь странное происшествие ничуть не взволновало.

Пока Урсула ходила за облигациями, мировой судья мерил комнату широкими шагами.

— Можете вы мне объяснить поведение этого толстого болвана? — спросил он.

— Не могу, потому что не вправе, — ответила девушка.

Бонгран посмотрел на нее с изумлением.

— В таком случае мы с вами думаем об одном и том же, — ответил он. — Кстати, запишите номера этих двух облигаций на случай, если я их потеряю; это никогда не помешает.

Он сам записал на листке бумаги номера облигаций кормилицы и Урсулы.

— Прощайте, дитя мое; через два дня я вернусь — у меня назначено судебное заседание.

Ночью Урсуле приснился сон еще более необычный, чем все предшествующие. Ей показалось, что кровать ее перенеслась на немурское кладбище и опустилась прямо на могилу дяди. Белая надгробная плита, к ее ужасу, приподнялась, словно крышка альбома. Она пронзительно закричала, а из могилы медленно встал призрак доктора. Сначала она увидела желтый череп и седые волосы, окруженные сверкающим нимбом. Призрак выпрямился, словно под действием высшей силы; из глаз его струилось сияние. Плотская оболочка Урсулы содрогалась от ужаса, тело ее уподобилось пылающей одежде, а внутри, как рассказывала она потом, билось как бы ее второе «я». «Пощадите!» — сказала она крестному. «Поздно! — ответил он мертвым голосом (это удивительное выражение употребила девушка, пересказывая свой новый сон аббату Шапрону). — Его предостерегли, но он не внял предостережению. Дни его сына сочтены. Пусть знает: если он в самое ближайшее время не признается во всем и не вернет всего украденного, сын его умрет страшной насильственной смертью». И со словами: «Вот его приговор!» — призрак указал девушке на ряд цифр, которые сверкали на кладбищенской ограде, словно написанные огнем. Когда призрак вновь лег в могилу, Урсула услышала звук падающего надгробного камня, а затем издали донесся конский топот и пронзительный человеческий крик.

На следующее утро Урсула проснулась совершенно разбитой. Последнее сновидение настолько потрясло ее, что она была не в силах подняться. Девушка послала кормилицу за аббатом Шапроном. Отслужив обедню, добрый старец явился и выслушал Урсулу без малейшего удивления: он верил, что Миноре в самом деле украл облигации, и потому не видел ничего странного в рассказах маленькой ясновидицы. Он поспешно простился с Урсулой и бросился к Миноре.

— Бог мой, господин кюре, — сказала Зелия священнику, — ума не приложу, отчего у мужа так испортился характер. В прежние времена это был большой ребенок, а в последние два месяца я его не узнаю. Он до того дошел, что избил меня — а уж у меня, кажется, такой незлобивый нрав! Его словно подменили. Ищите его среди скал, он там пропадает целыми днями. И что он там забыл?

Дело происходило в сентябре 1836 года; несмотря на жару, священник перешел на другой берег канала и направился по тропинке к скале, у подножия которой сидел Миноре.

— Вас что-то гнетет, господин Миноре, — сказал кюре преступнику, — а мой долг помогать страждущим. К несчастью, я могу лишь подтвердить ваши опасения. Сегодня Урсуле приснился ужасный сон. Ваш дядя восстал из гроба и предрек вашей семье большие беды. Я вовсе не хочу вас пугать, но вы должны знать, что он сказал, потому что...

— Выходит, господин кюре, вы даже среди скал не даете мне покоя... Я не желаю знать новости с того света.

— Прощайте, сударь, я ведь не ради собственного удовольствия шел сюда по жаре, — сказал священник, отирая пот со лба.

— Ну ладно, так что там сказал старикан? — спросил Миноре.

— Вы рискуете потерять сына. Этому призраку, который знает вещи, известные только вам одному, открыто будущее, о котором мы ничего не ведаем! Верните деньги, сударь, верните! Не обрекайте себя на вечные муки из-за горстки золота.

— Но о каких деньгах речь?

— О деньгах, которые доктор оставил Урсуле. Вы взяли себе эти три облигации, теперь я в этом не сомневаюсь. Вначале вы преследовали бедную девушку, а теперь дарите ей целое состояние; вы унизились до лжи, запутались в собственных измышлениях и все время попадаете впросак. Вы неловки, а ваш сообщник Гупиль, для которого нет ничего святого, предал вас. Поторопитесь — ведь за вами наблюдают друзья Урсулы, а они люди умные и проницательные. Верните деньги! Если не для спасения сына, которому, быть может, ничто не угрожает, то хотя бы для спасения вашей души и чести. Неужели вы думаете, что в таком обществе, как наше, в маленьком городке, где все на виду и если и не знают всего, то обо всем догадываются, вы сможете утаить богатство, нажитое нечестным путем? Да что говорить, сын мой, будь вы невинны, вы не стали бы слушать меня так долго.

— Подите к черту! — вскричал Миноре. — Не знаю я, чего вы все ко мне привязались! По мне, уж лучше эти камни, они ничего от меня не требуют.

— Прощайте, дорогой господин Миноре, я вас предостерег. Мы с бедняжкой Урсулой никому ни слова не сказали обо всей этой истории. Но берегитесь, один человек следит за вами. Да смилостивится над вами Господь!

Аббат Шапрон двинулся в обратный путь, но, пройдя несколько шагов, оглянулся, чтобы еще раз взглянуть на Миноре. Тот сидел обхватив голову руками, — с головой у него творилось что-то неладное. Он чувствовал, что сходит с ума. Во-первых, он не знал, что делать с тремя облигациями; получить по ним деньги он не смел, потому что боялся выдать себя; продавать их он тоже не хотел и искал способа перевести их на другое лицо. Он сочинял — подумать только! — целые романы, развязкой которых неизменно служило избавление от проклятых облигаций. В этом бедственном положении он надумал во всем признаться жене и спросить у нее совета. Зелия так ловко умеет обделывать дела, она наверняка что-нибудь придумает! Трехпроцентная рента шла в ту пору по восемьдесят франков, так что за все про все по облигациям можно было получить почти миллион! Вернуть миллион, когда против тебя нет ни одной улики? Это не шутка. Сентябрь и часть октября Миноре по-прежнему мучился раскаянием, но так ни на что и не решился. К удивлению всего городка, он похудел.

Ужасное обстоятельство заставило Миноре наконец признаться во всем Зелии. Дамоклов меч над головами супругов Миноре дрогнул. В середине октября они получили от Дезире следующее письмо:

«Дорогая матушка, я до сих пор не приехал повидать вас, во-первых, потому, что замещал господина прокурора в его отсутствие, а во-вторых, потому, что знал о желании господина де Портандюэра драться со мной. Устав дожидаться моего приезда и не желая долее откладывать свою месть нашей семье, виконт сам приехал в Фонтенбло. Он посетил меня вместе с виконтом де Суланжем, командиром эскадрона гусар, стоящего у нас в городе, и одним своим парижским приятелем, нарочно вызванным из столицы, и в весьма учтивых выражениях объяснил мне, что мой отец — бесспорный виновник подлых выходок, оскорбительных для его невесты Урсулы Мируэ. В доказательство он сослался на признания Гупиля, сделанные в присутствии свидетелей, а также на поведение моего отца, который вначале нарушил обещание вознаградить Гупиля за его гнусные проделки и дал ему денег только на покупку конторы судебного исполнителя, но вскоре, испугавшись, передумал, поручился за Гупиля господину Дионису и помог ему приобрести контору нотариуса. Желая непременно отомстить за Урсулу, но считая для себя невозможным драться с человеком шестидесяти семи лет, виконт попросил у меня удовлетворения по всей форме. У него было время обдумать это решение, сказал он, и оно непоколебимо. Он предупредил меня, что, если я откажусь драться, он оскорбит меня публично в присутствии людей, чьим уважением я дорожу, и мне все равно не избежать дуэли, если я не хочу погубить свою карьеру. Во Франции не любят трусов. Виконт сказал к тому же, что о причинах дуэли свет узнает от людей почтенных, и добавил, что сожалеет о необходимости прибегнуть к крайним мерам. По мнению его секундантов, разумнее всего было бы решить дело, как принято у людей порядочных, не упоминая имени мадемуазель Мируэ. Кроме того, во избежание скандала, следует не мешкая отправиться за границу и драться на чужой земле. Это было бы наилучшим выходом из положения. Его имя, сказал виконт, в десять раз дороже моего состояния, к тому же в нашей дуэли он рискует не только жизнью, но и своим грядущим счастьем. Он попросил меня найти секундантов и все с ними обсудить. Вчера мои и его секунданты встретились и единогласно решили, что я обязан драться. Поэтому через неделю я с двумя друзьями отправлюсь в Женеву. Туда же прибудут господин де Портандюэр с господином де Суланжем и господином де Траем. Мы будем драться на пистолетах; все условия поединка уже обговорены: каждый стреляет не больше трех раз. Чтобы не предавать огласке столь грязное дело — ибо я ничем не могу оправдать поведение отца, — я пишу вам в последнюю минуту. Я не приеду повидать вас, чтобы вы не помешали дуэли — это было бы неприлично. Чтобы проложить себе путь в свете, должно чтить его законы, и там, где у сына виконта десять причин драться, у сына почтмейстера их сотня. Я буду проезжать через Немур ночью и прощусь с вами».