Молитва любви - Лей Тамара - Страница 25

Заметив, как омрачилось его лицо, Грей торопливо опустила руку, догадавшись, что вызвала недовольство молодого рыцаря. Какую ошибку допустила она на этот раз?

Хотя глаза жгли подступавшие слезы, Грей не хотела плакать перед этим суровым человеком.

Гильберт склонился к девушке, опершись рукой о тюфяк рядом с ее плечом.

– Теперь я скажу вам, леди Грей, – произнес он тихим голосом, таящим угрозу. – Оскорбление, которое нанес мне ваш отец, не останется неотомщенным. Я не успокоюсь, пока он не присоединится к своему сыну в преисподней.

Глядя в его лицо, Грей поразилась ярости, звучавшей в его голосе, а еще больше тем словам, которые он выбирал. Неужели этот гнев вызван тем, как отец обошелся с нею?

Немыслимо, сказала она сама себе. Барон разгневан, потому что замку нанесен ущерб, а больше всего, конечно же, потому что во время пожара пострадали люди. Тягостные мысли камнем лежали ее на сердце.

– Тебе нечего сказать? – спросил Гильберт. Медленно, словно опасаясь всколыхнуть горестные мысли, причинявшие боль, она покачала головой.

Взгляд Гильберта стал жестким.

– Тебя совсем не интересует, к каким разрушениям и потерям привел твой поступок?

Грей закрыла глаз, которым могла видеть, чтобы не смотреть на возмущенное лицо Бальмейна. Если у нее не было возможности отвести взгляд от пронизывающих глаз рыцаря, то, по крайней мере, она вообще уберет его из поля зрения.

Нет, она не хотела знать, что натворила из-за неверного понимания людей и событий, – Грей не перенесла бы ответственности за чью-то гибель. Может быть, потом она найдет в себе силы принять на себя эту тяжесть, но избави Боже ее слышать сейчас все подробности, да еще от человека, один вид которого ранил ее сердце.

– Грей, – окликнул Гильберт, его звучный голос стал более мягким и настойчивым.

Обманывает ли ее сердце, или это просто разыгравшееся воображение? Ее обычное имя, без титула, необходимого при обращении к дочери знатного человека, рыцарь произнес с фамильярностью, тем более удивительной, что их отношения зашли в тупик. Грей снова глянула на барона Бальмейна.

От одного лишь взгляда на это лицо, склонившееся к ней так близко, что дыхание овевало ее губы, Грей испытала необыкновенный взлет чувств, заставивший на время забыть о телесных муках. Безо всякого стыда и подавленности она поняла, что больше жизни хотела бы снова оказаться в кольце этих надежных рук.

Словно почувствовав ее настроение, Гильберт отстранился.

– Никто не погиб, – сообщил он.

– Правда? – вырвалось у Грей. Она поморщилась от острой боли, возникшей в горле от этого выкрика.

Взгляд Гильберта приобрел неопределенное выражение. Кивнув, он выпустил Грей и встал с кровати.

Девушка испытала такое облегчение, что слезы навернулись на глаза, и она не попыталась удержать их.

– Сторожевая башня разрушена, – продолжал Бальмейн странно безучастным голосом. – Однако огонь потушили, и стены замка не пострадали.

Гильберт отвернулся, устало провел ладонью по лицу и пробормотал:

– Хотя ничего бы не изменилось, даже если бы все сгорело в пламени.

– Мне так жаль, – сказала Грей таким тихим, напряженным голосом, что вряд ли Гильберт услышал ее. Так или иначе, но он ничем не подтвердил произнесенные слова извинения и сожаления, хотя широкая мускулистая спина слегка напряглась.

– Мы не нашли твоего отца, – сказал барон Бальмейн, снова оборачиваясь к Грей. – Ты должна сказать, куда он отправился.

Удивленная этим требованием, Грей отрицательно мотнула головой.

Всего два шага потребовалось Гильберту, чтобы оказаться у изножья кровати.

– Во имя Господа, женщина, ты не обязана хранить ему верность. Он не только избил тебя, но этот негодяй пытался тебя сжечь. И ты так легко забыла это?

Конечно, она не забыла. Да и как забыть? Если ли бы Грей могла, она бы сказала. И все-таки, даже если бы она знала ответ на вопрос барона, ей вовсе не хотелось думать о том, каким был бы этот ответ.

– Нет, – проговорила она, наконец, с трудом проглотив слюну, чтобы смягчить горящее горло, прежде чем объяснить подробнее.

Гильберт неправильно истолковал ее отрицательный ответ, выражение его лица стало еще более жестким, за несколько секунд оно превратилось в угрожающее.

– Ты можешь защищать его сколько угодно, – прорычал он, – но моего клинка он еще изведает, и я отправлю его прямо в ад.

Грей обхватила себя руками.

– Я не знаю, где он, – прошептала она, надеясь, что Гильберт услышит ее слова в обуревавшем его гневе.

Не дожидаясь новых обвинений в лживости, Грей решила воззвать к разуму.

– Вы думаете, он стал бы мне рассказывать об этом, когда замыслил… – голос ее дрогнул, когда она осмыслила слова, которые едва не сорвались с языка. Одно дело слышать, как кто-то другой говорит о том, что собирался сделать ее отец, и совсем другое – самой высказать такие мысли. Грей просто не смогла произнести это вслух.

Обойдя кровать, Гильберт снова встал рядом с ложем Грей.

– Ты пыталась спасти его – своего отца, – потому что любишь его?

– Люблю? – недоверчиво выдохнула она. Да, верно, она хотела любви отца и отдала бы ему свою, если бы он позволил, но он не захотел. – Нет, – прошептала Грей, взглядом встретившись с Гильбертом. – Такому человеку, как мой отец, не нужна любовь. Я хотела лишь помочь ему.

Не облегчение ли увидела она на лице Гильберта, не это ли смягчило выражение его глаз, разгладило складки у рта, прежде чем – слишком быстро – наваждение исчезло?

Не решаясь осмыслить этот безумный вопрос, она мысленно вернулась к более насущным проблемам. Что будет теперь с нею? Станет ли барон по-прежнему настаивать на ее возвращении в аббатство или найдет другой способ наказать ее за тот безумный поступок, который она совершила? Грей повысила тон, хотя это причиняло ей сильную боль. Сухость собственного хриплого голоса была неприятна ей самой.

– Вы сказали, что не успокоитесь, пока не отправите моего отца в ад, – медленно начала она. – Я тоже принадлежу к семейству Чарвиков. Предадите ли вы и меня смерти?

Гильберт смотрел на девушку, глаза его сужались, пока не превратились в щелки.

– Если бы я хотел вашей смерти, леди Грей, – ровным голосом произнес он, – то не счел бы необходимым спасать вас из огня. Хотя в самом деле вы из семьи Чарвиков и более чем кто бы то ни было достойны этого имени, я вполне удовлетворюсь тем, что отошлю вас в аббатство.

Грей должна была бы испытать облегчение, услышав, что ей не причинят вреда, но это не принесло девушке утешения. Стараясь скрыть боль, которая – она знала – отражается на ее лице, она отвернулась к стене.

Мучительно долго тянулось молчание, потом Грей услышала, что барон Бальмейн сдвинулся с места. Едва начала она раздумывать, что он собирается делать, как дверь открылась и через некоторое время закрылась вновь.

Ворчун так тихо пробрался в спальню, что Грей не заметила его победного проникновения в комнату, куда ему было запрещено входить. С высунутым языком прошествовал он прямо к кровати и положил покорную голову на одеяло, глядя на хозяйку большими добрыми глазами.

Грей положила руку на голову собаки. Потом, свернувшись клубком, дала волю чувствам, которые изо всех сил сдерживала во время тягостного разговора с Бальмейном. Судорожно вздохнув, она потеряла всякий контроль над собой, лицо ее сморщилось уже в тот момент, как она подняла руки, чтобы скрыть слезы.

Стоявший в коридоре Гильберт почувствовал, насколько девушка удручена, и позволил псу войти в комнату. Теперь он слушал звуки, в происхождении которых сомневаться не приходилось. Его встревожило то, как он сам воспринял эти горестные всхлипывания. Женские слезы – слабость, которую он не мог себе позволить, но не мог и отрицать их сокрушительного воздействия на его очерствевшее, отгородившееся от нежности сердце.

Гнев оставил Гильберта. Он долго стоял, опустив голову, и воспоминания о сестре Лизанне нахлынули на него теплой волной.