Бахмутский шлях - Колосов Михаил Макарович - Страница 51

На привале Андрей подошел к ним, стал умолять вернуться.

— Будьте хоть вы сознательными, — уговаривал он, — стыдно просто…

— Ладно, ладно… — соглашалась с ним мать и угощала его курицей. — Поешь… Дорога дальняя, неизвестно еще, что впереди.

— Нас же кормят… Давайте лучше арбуз съедим — пить охота. Да и Яшке легче будет.

С удовольствием выпростал Яшка арбуз из сетки и сам принялся резать его. Кухонным ножом, прихваченным из дому, срезал «крышку», отбросил ее в траву, с хрустом отхватил полукруглую скибку с красной мякотью, покрытой, словно изморозью, белым налетом, протянул Андрею.

— Маме сначала, — сказал тот.

— Ешь, ешь, тебе несли. У нас-то дома есть, а тебе придется ли еще… — запротестовала мать.

— Придется, — уверенно сказал Андрей.

Послышалась команда «становись!», все засуетились.

— Давай сумку — мы понесем. Ты еще наносишься, — сказала мать.

— Мама, вы же обещали вернуться?

— Вернемся, вернемся… Как люди, так и мы. Еще одну ночку переночуем вместе и вернемся.

— Ну, зачем это?.. — Андрей покрутил головой. — Хоть бы ты уговорил, — сказал он Яшке. — Ты же должен понимать…

Яшка понимал, но сделать ничего не мог. Действительно, если бы они были одни, а то вон сколько матерей, сестер, ребят идет вслед. Побольше, чем новобранцев. Все идут, провожают, а они вернутся, будто Андрей им чужой.

На ночлег, к счастью, остановились рано, солнце еще было высоко. Мать присела на траву в тени у крайней хаты — устала, а Яшка побежал вслед за Андреем — узнать, куда его определят на ночь. Вернулись они к матери вдвоем.

Она их сперва и не узнала: Яшка был в новенькой пилотке и в накинутой на плечи длинной из зеленого английского сукна шинели. На Андрее — солдатские шаровары с настроченными треугольными наколенниками и незашнурованные солдатские ботинки. Шнурки и тесемки от шаровар болтались, и Андрей, чтобы не наступить на них, делал неестественно широкие шаги. В руках он держал белые портянки, обмотки, ремни, вещмешок и свои желтые запыленные, со стоптанными каблуками туфли.

— Ой, боже мой! Уже солдатскую одежду выдали! — всплеснула руками мать.

— Отпустили переодеться, — сказал Андрей. — Пришить погоны и прочее. Через час построение — будут смотреть. И все. Дальше вам идти запрещено. На дорогах патрули — прифронтовая полоса. Забирайте вещи и возвращайтесь.

— Вернемся, вернемся. Не пугай уж. Вот видишь, мы и пригодились. А так куда б ты одежду дел? Выбросил бы? А костюмчик хороший еще, вернешься — на первое время сгодится. Да и ему вот, — кивнула на Яшку, — ходить не в чем.

Андрей улыбнулся — конечно, пригодились. Вот только с обмотками он никак не совладает. И шинель в скатку скатать не может, там старшина показывает, как это делается, а он возле мамки…

— Я пойду, мам, туда, к своим… Вы тут посидите. Я еще прибегу, попрощаемся. — Он встал, разогнал под ремнем складки на гимнастерке, надел пилотку: — Ну как, похож на солдата?

— Похож… — сказала мать, — На прежнего Андрейку моего не стал похож… — и она заплакала.

— Ну вот… — поморщился Андрей. — Не надо…

— Ладно, ладно, иди, не обращай внимания.

Когда новобранцы, построившись в колонны, уходили из села, провожающие с трудом узнавали своих: в пилотках, гимнастерках, со скатками на плечах, они все были похожи друг на друга.

Родственников дальше не пустили. Их больше не уговаривали, на дороге стояли солдаты с красными повязками и говорили: «Нельзя».

ПОСЛЕ БОЯ

Совсем уж было собрались уходить домой, как увидел Яшка: в толпе промелькнул знакомый платок тетки Анисьи — соседки. Догнал — точно, она. Обрадовались они с матерью встрече с ней, будто сто лет дома не были и не виделись, а тут вдруг землячку встретили. Расспрашивают — как там в Васильевке, что нового, в порядке ли дом: когда уходили — ей наказывали присматривать.

— А я знаю, как там? Вслед за вами на другой день Николаю-принесли повестку, — говорила Анисья, вертя головой по сторонам, словно кого высматривала.

— И Николая забрали? — удивилась мать. — У него же броня?..

— Какая там броня, — сердито отмахнулась тетка Анисья. — Броня только у машинистов да у тех, кто умеет дела делать. Как вон Сычкины. Черти такие! Все мужики дома: ни немцы ни одного не тронули, ни наши.

Тетка Анисья — маленькая, шустрая бабенка. Голос у нее громкий, говорит она быстро и голову при этом задирает, чтобы слышнее было. Сейчас она, правда, притихла, постарела — горе и ее пришибло. Муж Анисьи, дядя Семен, еще с начала войны где-то воюет, и от него никаких слухов, может, погиб уже давно. А теперь вот и Николая, сына, на фронт взяли. Смотрит на нее Яшка и старается в землю врасти, чтобы незаметным быть, будто это он виноват, что Николая призвали. Распалилась тетка Анисья, того и гляди станет и Яшку ругать за какие-нибудь давние грехи. Это она умеет припоминать, быстро мостик перекинет.

Когда Андрея провожали, она старалась быть в сторонке — ей, наверное, было неудобно, что Андрей уходит, а Николай дома остается. «Тут ничего не сделаешь — у кого что на роду написано…» — утешала она Яшкину мать. А теперь вот хоть саму утешай.

Выговорилась Анисья, замолчала, И тогда мать осторожно предложила:

— Ну, что теперь… Домой будем вертаться?..

— Ты что? — вскинулась на нее Анисья. — В самое пекло привели детей — и бросить? Слышишь, гремит? Немец укрепился, наши гонят, гонят войска — никак не сковырнут. Сказывают, ребят туда же пошлют.

— Да ну! — отмахнулась мать. — Их же еще учить надо…

— Больно мудреная наука — из винтовки стрелять. Вон Яшке покажи, и тот начнет палить. Они ж молодые, получили оружие — и рады. Глазенки горят, будто их игрушками одарили… — Анисья говорила сердито, словно нехотя, а у самой губы дрожали — вот-вот заплачет.

— Уже ружья дали? — удивилась мать.

— Дали. Сама видала у Николая. Короткая такая винтовка, карабин называется.

Похоже, Анисья все знала, все видела, все слышала. Яшка верил ей, жаль только, что ему не удалось увидеть Андрея с карабином, тот обязательно дал бы Яшке подержать его.

— Хутор Скотоватский раньше Васильевки освободили, так ихние мужики уже побывали там, — продолжала Анисья. — Одна встретила своего — раненый. А другая, она наша, Васильевская, на хутор замуж вышла, да ты ее знаешь — Гуркиным родня, так вот она сына нашла, повезла на тачке домой… хоронить… Убили. — У Анисьи губы задрожали мелкой зыбью, лицо сморщилось, и слезы потекли по многочисленным морщинкам. Мать тоже не сдержалась, стала вытирать глаза.

О возвращении домой больше не заговаривали. Втроем теперь они толкались по незнакомому селу, втроем устраивались на ночлег. Ночами почти не спали — прислушивались к недалекой, приглушенной расстоянием стрельбе.

Иногда поднималась такая канонада, что земля дрожала, стекла в домах звенели и небо огнем полыхало. А бывало, за всю ночь лишь изредка распорет тишину пулеметная очередь да где-то далеко-далеко взлетит ракета и тут же погаснет. И от того, какая ночью пальба была, утром появлялись новые слухи о войне. То будто наши прорвали фронт и погнали немцев дальше, то будто немцы пошли в наступление. К вечеру таких слухов переваривалось в Яшкином мозгу большое количество, и, когда фронт был действительно прорван, он не очень этому поверил.

А случилось это на рассвете. Гул самолетов, взрывы бомб и снарядов разбудили всех, и все вышли из домов и смотрели на запад, где горизонт был багровым, как после заката, а трассирующие пули исполосовали небо во всех направлениях разноцветными строчками. Вспыхивали яркие осветительные ракеты и медленно опускались на парашютах, а когда гасли, оставляли после себя шлейф белого дыма.

Яшка рвался выбежать со двора на улицу, где слышался шум военных машин, но мать, прижавшись к стенке дома, крепко держала его за руку. «Как маленького держит», — обижался Яшка, но не противился матери: она и так с перепугу вся дрожала и охала.