Бахмутский шлях - Колосов Михаил Макарович - Страница 93

Настя присела на корточки, взялась обеими руками за конец засова. Мишка размахнулся, ударил. Засов подпрыгнул и чуть не вырвался из хрупких Настиных рук. Она сморщилась от боли, но железо не выпустила.

— Держи крепче, что ты, как усохлыми руками держишь! — ворчал Мишка. — И не кривись тут.

— Да, «не кривись»… А если больно?

— Чего больно?

— Рукам больно. Железяка подскакивает, и рукам больно.

Мишка удивился, но поверил сестре, и уже мягче сказал:

— Крепче надо держать.

Настя с трудом переносила боль после каждого удара, лишь время от времени подавала робкие советы:

— Может, уже хватит? А то мне за хлебом идти надо.

Мишка не отвечал.

Но вот наконец он выпрямился, объявил.

— Теперь, пожалуй, хватит! Можешь идти.

С «автоматом» он возился долго. Лишь часа в три, совсем обессиленный, вошел в комнату, сел на табуретку.

— Сделал! — сказал он весело. — Сам два раза закрыл и открыл снаружи. Теперь все, завтра утром не буду вставать! Пойдем, покажу, как надо закрывать.

Мишка повел мать в сенцы. Тут она увидела засов, изрубленный в верхней части зубилом, и пробитую на улицу в двери дырочку.

— Испортил дверь, — сказала мать, заглядывая в дырку. — Ведь в нее будет дуть.

— Ничего не надует, она маленькая, — заверил Мишка. — Это отверстие для ключа.

— А засов зачем изрубил?

— Изрубил! — усмехнулся он. — Это зубцы, чтобы ключом цеплять. Вот смотри, — он взял проволоку с загнутым расплющенным концом, вдел ее с наружной стороны в дырку, стал вертеть, цепляя зазубрины. Засов маленькими шажками подвигался вперед. — Понятно? Когда будешь уходить, закроешь дверь покрепче и вот так — раз, раз. — Он вышел из сенец, стал закрывать дверь ключом.

Мать смотрела на кончик расплющенной проволоки, который упрямо шевелился над засовом, то цепляя его, то промахиваясь, и, вздыхая, качала головой.

А кончик проволоки все клевал, клевал зазубрины, засов подвигался, но так медленно, что ей хотелось помочь ему рукой. Но она не делала этого, чтобы не обидеть Мишку. Наконец засов ткнулся в петлю и больше не двигался. А кончик проволоки упрямо старался загнать его подальше вглубь, но напрасно.

— Хватит, — сказала мать. — Уже зацепился.

— Хорошо? — обрадованно спросил Мишка.

Хорошо, — подтвердила мать.

— Попробуй, — он протянул ей «ключ».

— Ладно, потом. Я все поняла.

Сияющий от радости Мишка не находил себе места. Ему казалось, что он повзрослел за этот день и способен сделать что угодно, был бы инструмент. Мог бы уже и работать. Работать! Бросить школу и поступить на работу — эта мысль одолевала Мишку давно. «Как хорошо, — думал он иногда, — никаких уроков готовить не надо, ругать тебя никто не будет, да к тому же стану деньги получать, матери помогать. Ведь мать постоянно жалуется, что ей трудно, а тут вот она — помощь, две получки в доме».

Куда идти работать, Мишка определенно еще не решил: на завод или в депо. Скорее всего в депо. Вид рабочего человека ему рисовался только таким: вот он идет в засаленной блузе с работы, от него пахнет железом, машинным маслом. В кармане первая получка и в пакете сто граммов шоколадных конфет — Насте. Матери он купил копченую селедку — она любит селедку. Дома Мишка отдает матери деньги и говорит:

— Мама, купи себе на память зеленое бархатное платье. Такое, как занавески в Доме культуры.

Мать, конечно, от платья отказывается, говорит, что Насте к весне надо обновку купить. Мишка соглашается и, как отец когда-то, склоняется над тазом с горячей водой, умывается. Вымыл руки, со скрипом отжал их, стряхнул. Мать сменила воду, он моет лицо. Потом садится обедать…

Мишка уже несколько раз хотел повести об этом разговор с матерью, но никак не решался. Боялся, что мать не поймет, начнет ругать. Он долго выбирал удобный момент.

Сегодня ему казалось, пришел день, когда, наконец, можно сказать ей обо всем. А «автомат» на двери — разве не доказательство, что Мишка вполне способен быть рабочим.

Мать штопала Настины чулки и, как всегда, о чем-то думала. Мишка смотрел на нее, порываясь заговорить о своем сокровенном, но язык почему-то не поворачивался. «Может быть, подождать, когда она будет веселая?» — подумал он, глядя на мать, хотя знал, что веселая она бывает редко. Лишь когда приходят гости — дядья, тетки, — тогда она, встречая их, смеется, шутит. А как чуть выпьет, вспомнит Мишкиного отца, так начнет плакать. «Нет, пожалуй, сейчас самый подходящий момент, — решил он. — И Насти нет, мешать не будет…»

Мать откусила нитку, растянула на руках чулок, вздохнула:

— Э-е, да он весь расползается, — она опустила руки, подняла голову, что-то прикидывая в уме. — Вот так всегда: думаешь одно купить, а тут другое появляется. Старое рвется — за новое берется.

По голосу матери Мишка почувствовал, что у нее настроение хорошее и то, что на чулки предстоят непредвиденные расходы, как видно, ее не очень расстроило.

— Мам, — начал он и поперхнулся. — Мам, а что если я буду тебе помогать?..

— Помогать? — мать взглянула на Мишку и против ожидания улыбнулась: Штопать чулки? Возьми вон, сынок, вынеси ведро, да угля принеси, будем плиту растапливать, обед варить. Из погреба картошки надо достать…

— Да нет… — поморщился он от досады, что его не поняли. — Я не об этом. Помогать работать, понимаешь? Пойду на работу и всю получку буду отдавать тебе? Легче ж будет? И Настю как-нибудь доучим.

Мать пристально посмотрела на сына уже без улыбки.

— Куда же ты пойдешь работать?

— Ну, куда? В депо учеником слесаря. Что, не смогу?

— А со школой как?

— Да как? Никак…

— Вот то-то и оно, что никак. Учиться ты, сынок, не хочешь, лень-матушка в тебе сидит — ищешь, где полегче. Думаешь, работать легко?

— Ничего я не ищу, — обиделся Мишка, — сама ж говоришь — тяжело…

— Тяжело, но не так, чтобы тебе бросать школу.

Мишка замолчал: чудной народ эти взрослые, никак не хотят понять человека, если он моложе их.

— Так что выбрось это из головы и учись, как следует. Работать еще успеешь.

Мишка обиделся: не понимает мать его намерений, все думает, что он из-за лени хочет бросать школу. А вот пошел бы Мишка на работу, тогда посмотрела б, какой он ленивый. Он день и ночь работал бы, из депо не выходил.

Да разве можно оттуда выйти? Ведь ничего интереснее нет, как быть возле паровоза, что-то отвинчивать, привинчивать, молотком стучать, новый болт поставить, какую-то деталь заменить — подлечить паровоз и сказать машинисту: «Готов! Можешь ехать!» И пойдет машина снова гулять по перегонам. А Мишка запомнит номер, и, когда паровоз будет проходить, он ребятам скажет: «Этот паровоз я ремонтировал!» Разве это не интересно? Жаль, ничего мать не понимает…

— Сделай, что сказала, да садись за уроки. А про работу пока забудь, семилетку кончишь, потом видно будет, — заключила мать.

Мишка взял ведро, пошел во двор. Увидев веревку, вспомнил про сетку, которую еще с утра поставил на щеглов, прошел осторожно за сарай, стал наблюдать из засады, не клюет ли красноголовый семечки под сетью. Птицы весело кормились на репейнике, а под сеть не шли. Но вот, кажется, один щегол прыгнул на черневшуюся кучечку семечек, стал клевать. Мишка с замиранием сердца дернул за веревку. Птицы взлетели на дерево, а сеть не упала. «Что такое?» — недоумевал он и пошел посмотреть, в чем дело. Щеглы с красными пятнышками на головках вспорхнули и шумной стайкой унеслись прочь. Синицы перелетели на отдаленные деревья, принялись чистить клювы.

Мишка подошел к репейнику и, к ужасу своему, увидел, что вместо сетки в снег дугой воткнута хворостина. Сетка куда-то исчезла. Вокруг были следы, которые вели в сад.

Он сразу догадался, что это дело рук Симки Рыжика, Мишкиного одноклассника и давнего недруга. Недолго думая, Мишка пошел по следам, которые вывели за сад и на тропинке против Симкиного двора смешались с другими следами. Подозрение еще больше укрепилось. Мишка решительно направился прямо к дому и взволнованно постучал в окно. В проталине стекла показалась Симкина мать.