Стоунхендж - Корнуэлл Бернард - Страница 34

Хэрэгг не был злым человеком. Сабан понял это не сразу, так как он боялся непроницаемого лица и быстрой палки. Но он обнаружил, что Хэрэгг не улыбался никому, кроме собственного сына. Он встречал любого мужчину, женщину или обстоятельства с одинаково угрюмым выражением лица. Говорил он мало, а слушал гораздо больше. Он разговаривал с Сабаном только во время длинных переходов, но говорил монотонно, как будто то, о чём он рассказывает, малоинтересно.

Они были далеко на севере, когда появились первые признаки зимы, пришедшие с холодными ветрами и капающими дождями. Люди здесь разговаривали на странном языке, который даже Хэрэгг понимал с трудом. В этих краях он обменял слитки бронзы и тёмные каменные топоры на небольшие мешки с травами, которые, говорил он, придают вкус хмельному напитку, который варят в Сэрмэннине. Потом он неохотно обменял один маленький бронзовый наконечник копья на плащ из овечьей шерсти и пару прекрасно сшитых башмаков из воловьей шкуры, которые он отдал Сабану.

Башмаки не налезали поверх браслетов, поэтому Хэрэгг усадил его и взял каменную головку топора из одной из своих сумок, размахнулся и ударил по кольцам, разбив их и сняв со щиколоток Сабана.

— Если ты теперь сбежишь, — глухо сказал он, — будешь убит, потому что это опасная страна.

Он уложил браслеты среди своего груза, и в следующем селении продал их за двадцать мешков ценных трав. В этом селении, когда горн возвестил о прибытии чужеземцев, все женщины попрятались в своих хижинах, чтобы чужестранцы не увидели их лиц.

— Здесь очень странно себя ведут, — сказал Хэрэгг.

Теперь Хэрэгг и Сабан разговаривали только на языке Чужаков. Рэтэррин превратился в воспоминание, безусловно, очень отчётливое, но постепенно изглаживающееся из памяти. Даже лицо Дирэввин расплывалось у Сабана в памяти. Он всё ещё чувствовал острую боль сожаления, когда думал о ней, но теперь, вместо жалости к себе, он был полон обжигающей жажды мести. Каждую ночь он утешал себя картинами смерти Ленгара и унижения Джегара. Но все эти утешения были перемешивались с новыми чудесами, которые он увидел, и необычными вещами, о которых он узнавал.

Он видел храмы. Многие были большими храмами: какие-то из них деревянные, но большинство — из камня. Камни образовывали обширные круги, а деревянные храмы устремлялись высоко к небу, и были обвиты остролистом и плющом. Он видел жрецов, которые изрезали себя ножами, так что из их грудь была залита кровью, когда они молились. Он видел край, где племя поклонялось реке, и Хэрэгг рассказал ему, как племя топит ребёнка в её омуте каждое новолуние. В другом месте люди поклонялись быку, каждый год разному, забивали животное в день Летнего Солнца и съедали его мясо перед тем, как выбрать новое божество. В одном племени был безумный главный жрец, который бился в судорогах, истекал слюной и бормотал что-то невнятное, а в другом — разрешалось быть жрецами только калекам. В этом месте поклонялись змеям, а неподалёку было селение, в котором руководила женщина. Это показалось Сабану самым необыкновенным, так как она была не просто влиятельной колдуньей, как Санна, а вождём всей общины.

— У них всегда вождями были женщины, — сказал Хэрэгг, — сколько я их помню. Кажется, их богиня приказала это.

Женщина-вождь настаивала, чтобы Хэрэгг спал ночью в её постели.

— Она ничего не купит, если я откажусь, — объяснил великан. Именно в этом селении Хэрэгг велел Сабану срезать ветку тиса и сделать для себя лук. Хэрэгг купил для него стрелы, уже уверенный, что Сабан не воспользуется оружием против своего хозяина.

— Но только не давай стрелы Кагану, — предупредил он Сабана, — а то он непременно поранится.

Шрам от отрезанного пальца превратился в твёрдую мозоль, и Сабан обнаружил, что теперь ему удобнее использовать лук. Отсутствующий палец был знаком его рабства, но не мешал стрелять. Его волосы вновь густо отросли, и бывали дни, когда он замечал, что смеётся и улыбается. Однажды утром он проснулся с неожиданным чувством, что ему нравится такая жизнь с суровым Хэрэггом. Эта мысль причинила острую боль вины перед Дирэввин, но Сабан был молод, и его горести быстро растворялись в новизне.

В селении, где руководила женщина-вождь, они ожидали, когда соберётся группа торговцев. Следующий переход, по словам Хэрэгга, был очень опасным, и разумные люди не ходят по этой дороге в одиночестве. Женщине-вождю заплатили куском бронзы за двадцать воинов для сопровождения, и холодным утром торговцы пошли на север, направляясь в унылые лишённые растительности болота, темнеющие под хмурым небом. Здесь не росли деревья, и Сабан не понимал, как кто-либо может жить в таких местах, но Хэрэгг сказал, что есть глубокие каменные расщелины среди болот, и пещеры, спрятанные в этих расщелинах, а изгои делают себе жилища в таких сырых и холодных местах.

— У них нет другого выхода, — говорил Хэрэгг.

Позднее в этот день на них напал отряд мужчин. Они выскочили из вереска, выпуская стрелы, но были немногочисленны и осторожны, и показались слишком рано. Нанятые воины пытались напугать отщепенцев криками и потрясанием копьями, но враги были упрямы и всё ещё блокировали дорогу.

— Вы должны атаковать их, — кричал воинам Хэрэгг, но тем не хотелось умирать ради нескольких торговцев. Каган хотел набросится на лохматых мужчин, издавая звериный вой, но Хэрэгг потянул его назад, и вместо этого позволил Сабану выступить вперёд. Сабан выпустил стрелу и увидел, что она недолетела, поэтому он пробежал несколько шагов вперёд и выпустил следующую. Она улетела далеко в сторону от своей цели, и он предположил, что это потому, что стрела слегка искривленная, а не из-за ветра. И он выпустил третью и увидел, что она попала в цель — мужчине в живот. Стрелы врагов теперь были нацелены на Сабана, но их луки были скверными, и Сабан пробежал ещё несколько шагов, натянул тетиву и выстрелил, заставив ещё одного человека отступить. Он кричал на них, насмехаясь над их отвагой и меткой стрельбой. Потом он попал в лохматого мужчину в грязном плаще из овечьей шерсти и исполнил короткий танец, когда враги начали разбегаться.

— Ваши матери были свиньями! — кричал он. — Ваши сёстры лежали с козлами!

Ни один из врагов не понял оскорблений, и они были уже далеко, чтобы услышать их.

Хэрэгг впервые улыбнулся Сабану. Он даже похлопал его по плечу и засмеялся.

— Ты должен был стать воином, а не рабом, — сказал он, а Каган, следуя примеру отца, затряс головой и тоже улыбнулся.

— Я всегда хотел быть воином, — признался Сабан.

— Все мальчики хотят. Чего хорошего в мальчике, который хочет быть кем-то другим? — спросил Хэрэгг. — Но все мужчины — воины, кроме жрецов.

Последние три слова он произнёс сильной горечью, но отказался объяснить, почему.

На следующий день торговцы разложили свои товары в селении на севере от болот. Пришли люди из других поселений, и множество людей бродило по лужайке, где торговля продолжалась от рассвета до поздних сумерек. В этот день Хэрэгг обменял большую часть своих товаров, получив взамен ещё больше трав и обещание, что в конце зимы ему принесут много белых шкур.

— До этого времени, — сказал он Сабану, — мы останемся здесь.

Сабану эти места казались очень унылыми, так как здесь не было ничего кроме глубокой долины между устремляющимися ввысь холмами. Сосны покрывали нижнюю часть склонов, а холодный ручей перекатывался по серым камням среди деревьев. В нижней части долины стоял храм из камня, а выше — беспорядочное скопление хижин. Хэрэгг и Сабан заняли ветхую хижину, Сабан восстановил её перекрытия, нарезал дёрна и уложил его в качестве крыши.

— Потому что мне здесь нравится, — сказал Хэрэгг, когда Сабан спросил его, почему тот не вернулся на зиму в Сэрмэннин. — А зима будет долгой, — предупредил он, — долгой и холодной, но когда она закончится, я отведу тебя обратно к твоему брату.

— К Ленгару? — горько спросил Сабан. — Лучше убей меня здесь.

— Не к Ленгару, — сказал Хэрэгг, — а к Камабану. Не Ленгар хотел, чтобы ты стал моим рабом, а Камабан.