Монтескье - Баскин Марк Петрович - Страница 7

Огромный ущерб нанес людям и католический фанатизм. Он привел к изгнанию из ряда католических стран наиболее предприимчивых и трудоспособных граждан. Монтескье намекает, что сила ряда лютеранских стран заключалась в том, что они давали приют изгнанникам, спасающимся от инквизиции. Именно в этом смысле он говорит о духе независимости и свободы в этих странах.

В двадцать пятой книге «О духе законов» Монтескье гневно протестует против сожжения инквизиторами в Лиссабоне восемнадцатилетней девушки за неверие в Христа. Вы живете в такой век, обращается Монтескье к инквизиторам, когда свет просвещения и передовой философии озарил умы людей. Придерживаясь старых отвратительных предрассудков, вы доказываете свое варварство, свою невосприимчивость к просвещению и к морали. Когда инквизиция стремится навязать людям христианскую веру при помощи казней, она свидетельствует лишь о своем бессилии. Деятельность инквизиции, мужественно указывал Монтескье, покрывает позором Европу.

Просветитель решительно выступил против вмешательства церкви в вопросы семьи и брака. С одной стороны, христианство освящает брак, с другой — провозглашает безбрачие высшей добродетелью и поднимает на щит мнимых праведников в лице католических священников и монахов. В результате растет число несчастных браков, освященных церковью, уменьшается деторождение, образуется целая каста людей, строящих карьеру на безбрачии.

«Я нахожу, что их ученые, — пишет Монтескье от лица мусульманина, высказывающегося о христианах, — впадают в явное противоречие, говоря, что брак свят, а противополагаемое ему безбрачие еще святее, не говоря уже о том, что в деле предписаний и догматов хорошее всегда бывает наилучшим.

Удивительно число этих людей, делающих себе из безбрачия профессию…

Этот промысел безбрачия уничтожил больше людей, чем мировые язвы и самые кровавые войны» (13, стр. 249–250).

Монтескье утверждает, что протестантизм, отрицающий безбрачие духовенства, имеет бесконечные преимущества перед католицизмом. Монтескье не выступает подобно Вольтеру с лозунгом «Раздавите гадину!» по отношению к господствовавшей во Франции католической церкви, однако не менее основательно аргументирует историческую неизбежность краха Ватикана. Как истинный просветитель он критикует все виды религиозных суеверий; Монтескье отнюдь не в восторге и от протестантской религии. Он признает, что протестанты успешно ведут торговлю, развивают ремесло, но их догматика находится в не меньшем противоречии с интересами науки и просвещения, чем католическая.

Оставляя религию «для души», «для нравственности», Монтескье противопоставляет ей науку, видя в последней мощное средство для правильного познания мира. Подобно Гоббсу Монтескье провозглашает предметом истинной науки материю, движущуюся по законам механики. Иногда он рассматривает движение как изменение, но с оговоркой, что изменение всегда происходит постепенно, без скачков, в пределах раз и навсегда данного качества. «Мир… отнюдь не неизменен, — пишет Монтескье. — Даже небеса: астрономы собственными глазами убеждаются в происходящих в них изменениях, являющихся вполне естественными результатами всеобщего движения материи.

Земля, как и прочие планеты, подчинена законам движения…

Природа действует всегда медленно и, если можно так выразиться, бережно: ее действия никогда не бывают насильственны. Даже в своих продуктах она требует умеренности; поступает всегда по правилам и соразмерно; если ее понуждают, она скоро истощается и всю оставшуюся силу употребляет на то, чтобы сохранить себя, совершенно теряя при этом свою продуктивную способность и творческую мощь» (13, стр. 239, 243).

Монтескье решительно возражает против отнесения теологии к наукам. Ученый хорошо разбирается в предмете, о котором рассуждает. Теолог же, рассуждающий о боге, ничего о нем не знает и занимается не чем иным, как приписыванием божеству своих собственных человеческих черт.

«Самые рассудительные из философов, размышлявших о природе бога, — пишет Монтескье, — говорили, что он — существо всесовершенное, но чрезвычайно злоупотребляли этим понятием. Они перечислили все различные совершенства, которые человек способен иметь и представлять себе, и наделили ими понятие о божестве, не думая о том, что часто эти свойства друг друга исключают и не могут быть присущими одному и тому же субъекту, не уничтожая взаимно друг друга» (13, стр. 154–155).

Отсюда следует прямой вывод, что наука не может и не должна заниматься ничем «сверхъестественным».

Но если наука — всегда наука о реальной действительности, то что же остается от схоластики, претендующей на научное познание бога? По-видимому, ничего. К этому заключению пришли такие просветители-атеисты, как Гольбах и Гельвеций. Монтескье более осторожен. Он полагает, что бессилие теологии как науки не исключает веры в бога. В книге «О духе законов» Монтескье, следуя традиционной схоластической философии, говорит, что бог постоянно напоминает людям о себе в заветах религии. Однако, к чести автора, он не считает нужным аргументировать эту мысль и фактически сам опровергает ее, устанавливая зависимость религиозных догм от географической среды и политического строя. В конечном счете Монтескье к вере относится скептически. Даже такие крупнейшие просветители, как Руссо и Вольтер, сочетали критику религии и схоластики с реакционными проектами создания новых, рафинированных форм религии — религии разума (Вольтер) и религии чувства (Руссо). В этом отношении Монтескье даже имел известное преимущество: он гораздо меньше, чем Вольтер и Руссо, уделял внимания проблеме «истинной религии». Монтескье прежде всего стремился доказать ложный характер двух главных религий его эпохи: христианства (с католицизмом во главе) и мусульманства, причем в критике религии Монтескье главный упор делал не на борьбе с попами, а на критике теологии, как таковой.

3. Природа и ее законы

Итак, французские деисты превращали бога в конституцию иного монарха, который царствует, но не управляет, стоит во главе вселенной, но не вмешивается в ее дела, причем не вмешивается не потому, что не желает вмешиваться, а потому, что не может. Этим самым деисты в конечном счете признавали объективное и независимое существование материи. Для Монтескье проблема материи значительно важнее проблемы бога.

Монтескье оспаривает Платона как объективного идеалиста за предвзятый, неверный, от «мира идей» подход к вселенной. «Принципы свои я вывел не из своих предрассудков, а из самой природы вещей», — восклицает Монтескье в предисловии к своему труду «О духе законов».

В свое время знаменитый римский философ Лукреций Кар (99–55 гг. до н. э.). в борьбе с идеализмом написал философскую поэму «О природе вещей». Заявляя о необходимости исходить не из произвольных домыслов, а «из самой природы вещей», французский просветитель тем самым фактически солидаризируется с Лукрецием, сторонником материалистической линии Демокрита — Эпикура. Правда, как деист, Монтескье не отказываемся от бота «создателя и охранителя», однако заявляет, что материальный мир существует непрерывно, представляет собой движущуюся материю и «лишен разума». В человеке философ видит прежде всего физическое существо, часть природы, «существо ограниченное», смертное, а отнюдь не подобие бога. Отличие человека от животных он видит прежде всего в том, что человек живет в обществе и лучше мыслит и чувствует. Монтескье явно не согласен с библейскими сказками о том, что животные специально созданы для человека. Средневековый схоласт Фома Аквинский всерьез уверял, что предназначение ослов помогать людям передвигаться с одного места на другое, а предназначение коров и коз снабжать человека мясом и молоком. Мы должны благодарить бога за заботу о людях, с умилением восклицал Фома, за то, что он приспособил животных к организму человека и дал последнему высокие преимущества. Не называя имени Фомы, но явно полемизируя с ним, Монтескье писал:

«Животные лишены тех высоких преимуществ, которыми мы обладаем, но зато у них есть такие, которых нет у нас. У них нет наших надежд, но нет и наших страхов; они подобно нам умирают, но не сознают этого; большая часть их даже охраняет себя лучше, чем мы себя, и не так злоупотребляет своими страстями, как мы» (14, стр. 165).