Орел-завоеватель - Скэрроу Саймон - Страница 67

Ему предстояло сыграть в опасную игру. Римская политика всегда была опасным делом. Чем выше ты поднимаешься, тем больше рискуешь. Это возбуждало Вителлия, но не до такой степени, чтобы утратить осторожность. Он питал слишком большое уважение к уму других игроков, чтобы их недооценивать. К счастью для него, многие из его соперников не вернули бы ему комплимент, ибо при всей глубине своего интеллекта страдали излишней самоуверенностью, а лесть, с которой им часто доводилось сталкиваться, лишь усугубляла положение. Подобно Цицерону, слыша постоянные восхваления, они начинали верить в безусловность собственного превосходства.

Сам Вителлий позволил себе выйти за границы допустимого риска лишь единожды, когда убедил Веспасиана, что последствия его разоблачения будут еще более губительны для легата, чем для него самого. Ему удалось добиться желаемого эффекта, но даже при этом трибун по-прежнему чувствовал, что сказал слишком много, и поклялся себе никогда впредь не говорить ни на слово больше необходимого.

Вителлий гордился тем, насколько быстро ему удалось усвоить, что разумный человек не должен связывать себя ни с чьими интересами. Само понятие «тайная организация» являлось оксюмороном:[4] вероятность предательства или разоблачения почти по экспоненте возрастала со вступлением в сообщество каждого нового члена. Нет, гораздо безопаснее работать в одиночку, стремясь к конкретной цели, не имея обязательств ни перед делом, ни перед соратниками. И его нынешний план служил доказательством того, что изоляция от всяческих сообществ и союзов является для него несомненно выигрышной.

К настоящему времени среди старших командиров господствовало мнение, что римским оружием бриттов снабжают «освободители», а не кто-либо еще. По слухам, эти изменники рассчитывали на то, что, если варвары сбросят римскую армию в море, военное поражение повлечет за собой политический кризис и приведет к падению Клавдия. После чего они надеялись, воспользовавшись возникшим политическим хаосом, взять власть в свои руки и восстановить республиканскую систему правления. В чем-то их цели полностью совпадали с целями Вителлия. Он только приветствовал бы провал вторжения и был бы рад возникновению (разумеется, своевременному) сумятицы в управлении, которая позволила бы ему самому захватить кормило власти. Поэтому он вел собственную тонкую игру.

По его расчетам, изменническое сотрудничество «освободителей» с варварами следовало предать как можно более широкой огласке, чтобы их, добивавшихся своих целей ценой крови соотечественников, проклинали как в лачугах Субуры, так и в роскошных триклиниях Яникула. Ну а уж убийство Клавдия должно было окончательно заклеймить их как предателей отечества. Правда, в отличие от подлинных «освободителей», Вителлий вряд ли смог бы осуществить это убийство в одиночку, однако тщательное культивирование глубоко укоренившихся обид Ниса помогло ему сделать шаг в нужном направлении, а Каратак, узнав от пленного, которому Вителлий помог сбежать, о предоставляющейся возможности, с энтузиазмом ухватился за предложение трибуна. С его точки зрения, политический хаос в Риме, который принудил бы захватчиков убраться из Британии, стоил того, чтобы замарать руки бесчестным кровопролитием.

Вителлий поймал себя на том, что начинает относиться к Каратаку чуть ли не с теплотой. Он не был знаком с вождем бриттов лично, но, судя по всему, этот человек обладал острым умом и, несмотря свою принадлежность к воинственному народу, прежде всего ценившему честь, проявлял восхитительный прагматизм. Он, несомненно, даст Клавдию бой на подступах к Камулодунуму, но вовсе не из расчета при нынешних обстоятельствах победить, а просто потому, что сдать столицу без боя означает потерять лицо в глазах своих диких союзников и отбить у них всякое желание продолжать сопротивляться римскому нашествию. Что же до поражения, то, в конце концов, вероятность иного исхода, хоть и малая, всегда остается, да и победа римлян, давшаяся им слишком дорогой ценой, вовсе не обеспечит для них господство над всем островом.

Зато в случае очередного разгрома бриттов, совершенного на сей раз войсками, возглавляемыми самим императором, открывалась превосходная возможность совершить убийство. Каратаку не составляло труда найти среди своих бесстрашных, фанатичных сподвижников человека, готового пожертвовать собой ради общего дела. Потенциальный убийца должен был якобы перейти на сторону римлян и нанести свой коварный удар, когда его вместе с другими капитулировавшими вождями будут представлять торжествующему Клавдию. Разумеется, было очевидно, что перед этим всех бриттов тщательно обыщут, и задача Вителлия заключалась как раз в том, чтобы после обыска тайно передать убийце нож. Увы, не получив через Ниса ответ Каратака, Вителлию оставалось только гадать, кому именно поручено посягнуть на жизнь императора, а раз так, то шансы совершить это убийство практически сводились к нулю.

А ведь вина за него в глазах всего Рима, несомненно, легла бы на «освободителей». Пусть рука, сразившая Клавдия, и была бы рукой бритта, дознаватели непременно поняли бы (особенно если их аккуратно к этому подтолкнуть), кто направлял эту руку. Неожиданно Вителлий сел на кровати, разозлившись на себя. Бессмысленно тешиться тем, как славно все было придумано, когда его причастность к заговору может в любой момент быть раскрыта! Правда, он мало что может предпринять в этом отношении, во всяком случае, пока Ниса не доставят в главный лагерь. Тогда у него, во всяком случае, может появиться предлог навестить узника. А до той поры ему следует сохранять полнейшее спокойствие и никоим образом не выказывать огорчения или досады — соглядатаи Нарцисса могут оказаться наблюдательными и связать уныние трибуна с захватом лекаря-дезертира. Он должен выглядеть беспечно, а потому лучше думать о чем-либо приятном. Например, о красивых женщинах.

В этот момент он вспомнил, что среди многочисленной свиты императора видел Флавию, за спиной которой стояла та чрезвычайно привлекательная юная рабыня, с которой ему довелось свести близкое знакомство, когда Второй стоял в Германии. Даже этот похотливый старый маразматик Клавдий и тот ее заметил. Подумав о возможности возобновить прежнюю связь, Вителлий улыбнулся.

ГЛАВА 43

— Положите его под лампы! — крикнул старший хирург, когда два легионера внесли носилки в шатер. — Да поосторожнее вы, остолопы!

Катон шел рядом, прижимая к ране карфагенянина пропитанную кровью тряпицу. Старший хирург, темнокожий, как и Нис, помог поставить носилки на деревянную крышку смотрового стола, опустил, ослабив веревку, лампы и в их тусклом свете снял компресс, чтобы осмотреть отверстие, оставленное наконечником метательного копья. Однако оно было неразличимо под покрывавшей бок и грудь раненого кровью, так что лекарю пришлось стереть ее взятой из начищенной до блеска медной миски губкой. На виду появилось темное, диаметром с большой палец руки отверстие, тут же наполнившееся кровью. Хирург мигом наложил компресс обратно.

— Где вы его нашли?

— Он пытался проскочить через наши пикетные линии, — ответил Катон. — Один из моих людей остановил его.

— Ну-ну.

Старший хирург снова поднял компресс, чтобы рассмотреть рану, и поморщился, увидев непрекращающийся поток крови.

Нис поднял голову, внезапно вскрикнул и откинулся назад, ударившись затылком о смотровой стол. Он издал стон и пробормотал что-то невнятное.

— Мы должны остановить кровотечение. Боюсь, он уже потерял слишком много крови. — Старший хирург поднял глаза. — Как давно, говоришь, вы его задержали?

Катон пересчитал в уме часовые сигналы.

— Полчаса назад.

— И все это время он истекал кровью?

— Да, командир.

— Значит, с ним покончено. Я ничего не могу сделать.

— Но должен же быть какой-то способ! — в отчаянии воскликнул Катон.

4

Оксюморон — сочетание контрастных по смыслу слов. (Прим. ред.).