Рим. Прогулки по Вечному городу - Мортон Генри Воллам - Страница 63

Вечерним поездом я уехал обратно в Рим, засыпая от Усталости и мечтая когда-нибудь вернуться в Тиволи. Словно навязчивая мелодия, от которой никак не можешь избавиться, у меня в ушах стоял непрерывный рев и грохот воды, пели голоса белопенных фонтанов виллы д'Эсте.

Сирокко, который дул весь день, наполнил Рим горячим душным дыханием Африки. Нервы были напряжены до предела, как всегда, когда дует юго-восточный ветер, и люди, просвистывающие мимо на своих жужжащих «веспах», служили отличными мишенями для раздражения. Мрамор на Форуме нагрелся так, что сидеть на нем было невозможно; около ресторанов витал вызывающий тошноту дух равиоли, асфальт на Корсо плавился и становился вязким, как патока. Во время сиесты я лежал на кровати, наблюдая за полосками света, проникавшими сквозь щели между планками ставень, и с ужасом думая о том моменте, когда буду вынужден выйти на улицы с вязким раскаленным воздухом. Однако, когда мне пришлось наконец, я обнаружил, что случилось чудо: нежный, мягкий ветерок, ponentino, в котором угадывался запах моря, продувал Рим насквозь. Жизнь снова стала переносима.

В тот вечер я купил билет на «Аиду», ее давали в Термах Каракаллы. Меня туда отвез таксист-итальянец, который учил английский по радиоприемнику, как многие во время последней войны. Он сказал мне, что только что вернулся из Шотландии, где возил в «кадиллаке» богатых американцев. Шотландия ему понравилась: там непрерывно шел дождь! Все в его изложении там было bello или bella; и я подумал: как странно все-таки — ехать сквозь эту теплую римскую ночь, мимо Колизея, с итальянцем, восторгающимся Данфермлайном.

Половина общественного транспорта Рима скопилась вокруг руин Терм. Такой толпы народа здесь, наверно, не было с тех самых времен, как готы разрушали акведуки. Развалины светились в темноте холодным светом. Народ в буфетах сражался за хот-доги, пиццу, мороженое и прохладительные напитки.

Со своего места в одном из сегментов гигантского полукруга я смотрел на сцену, устроенную между двумя сломанными арками того, что называлось calidarium. Эти темные груды кирпича выглядели трагически. Они могли бы быть плодом воображения Эдгара Алана По или одной из гравюр тюремного цикла Пиранези. Мне показалось, что древние руины не хотят возвращаться к жизни. Они покончили с людьми навсегда. Они заслужили забвение и общество разве что летучих мышей и сов, да еще, может быть, поэтов. Они не возражали бы против Шелли, но Верди — это слишком! Уж очень ярким был контраст между мертвым гигантом и нашими живыми, полными ожидания лицами.

Зажегся свет, и я увидел египетский храм потрясающих пропорций. Казалось, что он очень далеко от нас. Человеческие голоса, даже голоса итальянских теноров и сопрано, конечно же, невозможно будет услышать на таком расстоянии… Но они были слышны! Оркестр играл прекрасно, и певцы были великолепны. Массовые сцены стали настоящим триумфом. По сцене промаршировала целая армия, а потом появился Радамес в колеснице, запряженной великолепной квадригой. Я был так рад, что увидел настоящую квадригу, да еще в самом Риме!

Жрицы совершали свои торжественные обряды над гробницей; внизу Радамес и Аида со слезами прощались друг с другом. Потом свет погас, и мы увидели очертания развалин под звездами.

Не поймав такси, я пошел пешком. Часы пробили полночь, когда я добрался до Колизея. Вокруг не было ни души, я оказался с этим монстром один на один, и впервые почувствовал некий пафос в этой многоярусной глыбе. Сейчас, ночью, мне показалось, что вся былая жестокость наконец испарилась из него. Время, как говорят итальянцы, справедливо.

Рим любит заливать свои памятники светом, так что обелиски, дворцы, Колизей, Форум — все это, как только сгущается мрак, приобретает жесткие, четкие очертания. Этот театральный эффект несколько навязчив. Вероятно, немало людей, подобно мне, предпочитают видеть руины при лунном свете. Треви, освещенный прожекторами, с шумной толпой на переднем плане, со вспышками фотоаппаратов, — не самое приятное из воспоминаний, да и Форум тоже, когда несколько его передних колонн ярко освещены.

Однако есть одно место в Риме, которому освещение субботнего вечера сообщает особое очарование. Это Пьяцца дель Кампидольо на Капитолии. Вы поднимаетесь по ступеням с одной стороны площади и видите три здания, составляющие остальную ее часть, и Марк Аврелий едет прямо на вас из центра площади, а голубоватый свет освещает колонны, пилястры, и белые статуи на крышах. И вам кажется, что вы ступили на сцену какого-то грандиозного театра Палладио. В любой момент сюда может ворваться с хохотом и щебетом толпа в масках, как с картин Пьетро Лонги, и тут же скрыться за углом в вихре черных одежд и блеске красных каблуков. Вам может показаться, что вы видите перед собой мечту Возрождения, идеальную и совершенную, дочиста отмытую от всяческих грехов.

Был жаркий вечер, солнце село, когда мне впервые довелось постоять в этом волшебном свете. Я подумал, что, возможно, здесь-то и спит дух Рима, под звуки капающей воды, в сиянии театральной луны. Рим, вода и тишина. По обе стороны площади — музеи, освещенные как будто для бала или приема. Жалюзи подняты, окна открыты из-за жары, и стоишь на площади рядом с Марком Аврелием, глядя на золоченые потолки и сияющие фрески одного здания, пока в здании напротив мраморные фавны и кентавры, кажется, вот-вот повернутся к тебе и заиграют на своих свирелях.

Я вошел во двор палаццо деи Консерватори, и увидел нечто, что долго и тщетно искал по всему Риму. Это был самый большой из сохранившихся фрагментов беломраморной триумфальной арки, которую воздвиг Клавдий на том месте, где сейчас Корсо, чтобы отметить свое завоевание Британии в 43 году н. э. Даже в сравнительно недавних книгах сказано, что этот фрагмент — из сада дворца Барберини, и заметен шрам, оставшийся после его изъятия из стены. Сейчас я увидел его с новым волнением. У арки любопытная история. Она числилась потерянной до эпохи Возрождения, потом снесли кое-какие трущобы, под которыми она и обнаружилась, прекрасно сохранившаяся, со всеми надписями и нетронутыми разрушением скульптурами. Ее, разумеется, разобрали, и получилось тридцать шесть повозок чистейшего лунного мрамора. И всякий раз, посещая трансепт Латеранского собора Святого Иоанна, вы идете по камням арки Клавдия.

Я узнал этот фрагмент как старого друга не только потому, что наизусть помнил надпись. Дело в том, что когда-то я собирал монеты, и aureus из тяжелого жирного золота, на которой изображали арку и которую велел отчеканить Клавдий в ознаменование своей победы, была моей любимицей. И вот наконец кусок самой арки! Он оказался меньше, чем я ожидал, потому что был разломлен пополам, так что половина надписи отсутствовала, но буквы «BRIT» остались, первые буквы слова «Британия».

Пока я наслаждался историческими ассоциациями, которые составляют очарование Рима, во двор вошла группа английских туристов со своим гидом. Он рассказал им кучу неинтересных вещей и ни словом ни обмолвился о первом в Риме упоминании о Британии. Мне так хотелось остановить их и показать им камень, который помнит пленение Карактака, и еще попросить их представить себе, как часто делал я сам на берегах Медуэя и Темзы, тот поистине фантастический момент истории, когда Клавдий прошел маршем через Кент с преторианской гвардией и боевыми слонами.

Когда делалась эта надпись, были еще живы святой Петр и святой Павел. Возможно, каменщик, если, конечно, он был свободным римлянином, в тот победный день надел свою лучшую тогу и стоял на Форуме, ожидая, когда пройдет Клавдий. И римлянам демонстрировали британские хижины и кельтских поселян, ибо тогда еще мы не были светловолосыми «ангелами». В тот день весь Рим, должно быть, только и говорил, что о друидах, жемчуге, золоте, олове и вообще о таинственном острове за пределами цивилизации.

Последующие поколения всегда посмеивались над Клавдием, но лично я всегда был готов многое простить человеку, который, в общем, был добр. Я всегда относился к нему хорошо — как к старому учителю, который забавляет и раздражает учеников своими странностями. Он был наименее воинственным из цезарей. Заикающийся, слабохарактерный, педантичный. Над ним с детства смеялись, его вечно шпыняли родственники. Все всегда ожидали, что он на людях выкинет что-нибудь нелепое. Но он был из семьи воинов и, оторвавшись от книги, тоже, наверно, подобно многим мечтал о великих подвигах. Но стать цезарем ему и не снилось никогда. Всего лишь шестнадцать дней провел Клавдий в Британии. Он вошел туда со своими слонами, получив от своих военачальников известие, что враг уже практически повержен. Даже цезарь не мог рассчитывать, что Сенат сочтет его триумфатором, если он не участвовал в боевых действиях или по крайней мере не был на фронте. Его педантичность проявилась даже в надписи на этой арке! Ученые, которым удалось восстановить недостающие на фрагменте слова, обнаружили, что надпись была сделана на архаической латыни: слова в родительном падеже оканчивались не на «ае», а на «ai».