Фидель. Футбол. Фолкленды: латиноамериканский дневник - Брилёв Сергей - Страница 62

— Неужели я уже так оторвался от Уругвая? Вы по акценту догадались?

— Нет, по вопросу.

— Как это? Нормальный вопрос. Мне пепельница нужна.

— Так вы ничего не знаете?

— А что, что я должен знать?

— О новом законе. В Уругвае теперь нельзя курить ни в барах, ни в ресторанах.

Не помню уже, что заставило в тот момент быстрее вертеться дисковод моего сознания: обида курильщика или любителя уругвайской истории. Наверное, и то и другое. Потому что к правильному выводу я пришёл быстро.

— Это наверняка была идея президента Табаре Васкеса?

Решительным кивком и очаровательной улыбкой Сесилия подтверждает ход моих мыслей.

Естественно, запрет на курение непопулярен. Но, наверное, полезен. В любом случае столь непопулярный шаг мог себе позволить только такой уверенный в себе политик, как Табаре Васкес. Крайне популярный президент-социалист, а по первой профессии — врач-онколог. Как раз один из тех интеллигентов, чьи друзья и сослуживцы в семидесятых оставляли грустные шутки в зале отлёта аэропорта Монтевидео. А теперь вернулись.

Кого только нет в правящей ныне в Уругвае левой коалиции «Широкий фронт»! И социалисты самого Васкеса, и коммунисты (в правительство вошла дочь легендарного генсека уругвайской компартии Марина Арисменди), и даже всякие троцкисты и наследники «городских партизан» из движения «Тупамарос». Я, кажется, уже достаточно ясно обозначил свою аллергию на левых. Но нынешний Уругвай мои карты путает. Как и «новые лейбористы» в Британии, уругвайские левые теперь другие. Так что же позволило им «облагородиться» и самим стать государственными мужами? И что их породило?

Нынешнее многоцветие уругвайской власти ещё как объяснимо. Настолько бесцветной стала в какой-то момент традиционная политическая панорама из «Колорадо» и «Бланко». Пусть «нефтью и газом» для Аргентины и Уругвая были говядина и шерсть, сути дела это не меняет. Разжиревшие традиционные партии были дееспособны до тех пор, пока всё шло своим чередом. А когда страна вошла в пике, то ни «Колорадо», ни «Бланко» с задачей удержать страну уже не справились. Но и власть отдавать никак не хотели. Поэтому и объявляли экстремистами любую свежую силу. И вот уже совместные патрули армии и полиции стали ходить не только по улицам, но и по коридорам власти. К тому времени они уже не защищали власть от экстремистов, а сами были властью. И ещё недавно образцово-показательная демократия (которую после эксперимента с коллективным президентством даже называли «латиноамериканской Швейцарией») очень быстро скатилась сначала в авторитаризм, а потом в чистой воды диктатуру.

...Не одно поколение ветеранов МИД СССР с содроганием вспоминает о такой «обязаловке», как помощь в составлении ежегодного справочника «Политиздата» под названием «Страны в мире». В каждой главе присутствовала и справка о партийной системе. Авторы перечисляли ведущие «буржуазные» партии, а вот дальше возникала проблема. Потому что обязательно надо было найти отдельные тёплые слова про местную партию коммунистов. При том, что в большинстве случаев какую-то по-настоящему особую роль она играла только в фантазиях Международного отдела ЦК КПСС, а жила на регулярные посылки с «чёрным налом» по линии резидентуры КГБ.

Но были и страны-исключения, где левые действительно играли видную роль и действительно заслуживали отдельной строки. В этой связи счастливчиками полагали себя те сотрудники МИД СССР, которым поручали главы о таких странах Европы, как Италия, Испания, Португалия и Греция, и такой страны Латинской Америки, как Уругвай.

Сегодня в России эти имена вспомнят только люди старшего поколения.

Лидер «Широкого фронта» Либер Сереньи. Не надо судить о нём как о члене Комитета международной Ленинской премии мира, которая сделала своим лауреатом Леонида Брежнева. На всё — своя политическая конъюнктура. Вспомним о Сереньи как об отставном генерале, который возглавил оппозицию! Само по себе подвиг! Когда он вернулся в страну из эмиграции, встречали от аэропорта по всему маршруту. Это во время встречи Буша-старшего уругвайских полицейских пришлось «разбавлять» переодетыми американцами. А Сереньи встречали только свои.

Или вспомним лидера уругвайского комсомола Леона Лева. Он прошёл через самые страшные пытки. Не давали пить днями. Пил собственную процеженную мочу.

Ну, а лично я вспомню моего приятеля Херардо Блейера. Я, правда, познакомился с ним, когда он приехал в Москву уже повторно: не как политэмигрант, а как респектабельный уругваец. корреспондент той самой газеты «Эль Обсервадор». Цель — запись интервью с Михаилом Горбачёвым. И вот зимой 1992 года мы наконец увидели в коридоре Фонда Горбачёва самого Михаила Сергеевича, у которого Херардо так мечтал взять интервью:

— Херардо, что ты замер?! Вот он, Горбачёв! Давай, окликни его. А я переведу!

— Это человек, который изменил мир! Это человек, который изменил мир! — только и лепетал Блейер. А Горбачёв вместе с Александром Яковлевым уже успели пройти мимо, кивнуть нам и удалиться.

— Ну что же ты, Херардо? Ты же брал интервью у Буша! С твоим-то навыком! Ты же ради попытки взять интервью у Горбачёва прилетел сюда, где не был столько лет?!

— Это человек, который изменил мир!

Мы до сих пор периодически встречаемся с Блейером, который в своё время был самым молодым политзаключённым Южной Америки: как сын сооснователя компартии и как активист уругвайского «комсомола». Херардо освободили из тюрьмы в результате международной кампании солидарности. Он уехал в Москву. Женился здесь на коммунистке из Чили. Она на момент свадьбы даже имени его реального не знала. Знала только партийный псевдоним «Панса». Пожив немного в СССР и вкусив «реального социализма», чета, как многие другие латиноамериканские коммунисты-эмигранты, перебирается в страну социализма построенного. То есть в Швецию. Там Херардо застаёт падение диктатуры в Уругвае (1984 год) и начало перестройки в СССР (1985 год). Именно коммунистом-«перестроечником» он и возвращается на родину. Устраивается работать в левую газету «Ла Ора Популар». И очень скоро оказывается не ко двору. Из газеты и из партии его выгоняют за либерализм. Тогда он и перешёл в «Эль Обсервадор»[75].

Не один год ушёл у уругвайских левых на то, чтобы «облагородиться» и самим стать государственными мужами. Что, в конечном итоге, и позволило им превратиться из шумных маргиналов в дееспособную «третью силу», которая смогла побороть таких колоссов, как «Колорадо» и «Бланко». Впрочем, на всё своё время. И не дай бог, если бы «Широкий фронт» уругвайских левых прорвался к власти тогда, когда заявил о себе впервые: на рубеже 60-70-х.

Пишу обо всём этом в осознанном расчёте на читателей старшего поколения. Читателей, которых в начале семидесятых советская пропаганда кормила канонической версией о переворотах «ультраправых», нацеленных на недопущение к власти «сил прогресса и мира».

Отчасти это было правдой. Тем более что работала логика холодной войны, где даже и умеренный левый казался агентом Кремля.

Но только отчасти. Потому что действие рождает противодействие. Потому что радикальные, экстремистские акции «ультралевых» порождали страх общества и ответную истерику власть имущих. Потому что горстка настоящих экстремистов способна была своими действиями скомпрометировать даже и столь необходимую «свежую силу».

Классическая «гремучая смесь» двух этих страхов — события 11 сентября 1973 года в Чили, когда ударные подразделения чилийской армии и ВВС штурмом взяли президентский дворец «Ла Монеда». Чили в тот момент — единственная южноамериканская страна, где левые уже пришли к власти. Целью заговорщиков в «Ла Монеда» был президент-социалист Сальвадор Альенде. Не желая сдаваться, он покончил жизнь самоубийством. Застрелился из автомата Калашникова, который подарил ему Фидель Кастро. Но на самом деле в то первое 11 сентября Альенде оказался меж многих огней. И такое его самоубийство во многом символично. Как ужасно это ни звучит.