Посол Урус Шайтана(изд.1973) - Малик Владимир Кириллович - Страница 42

Всех, кто узнает что-нибудь о гайдутинах и не оповестит городские власти, арестовывать, а их дома сжигать.

Тех же, кто поддерживает связь с разбойниками, помогает едой, оружием или просто сочувствует им, нещадно бить плетями, а более упрямых и злостных — казнить.

Отряды янычар и спахиев доблестного аги Сафар-бея, на которого возложена обязанность истреблять разбойников и поддерживать мир и спокойствие в околии, схватили несколько десятков злодеев. Все они биты плетями, пятерых же из них, а именно: Момчила Крайчева, Ивана Ненкова, Герасима Букова, Райко Драгоманова и Луку Дуба — приказываю казнить на площади как врагов падишаха. Пусть каждый видит, какая судьба ожидает тех, кто поднимет руку на освящённую аллахом власть Османов!»

Последние слова переводчика потонули в грохоте тулумбасов и завывании зурны, к которым прибавились выкрики аскеров: «Алла, алла!»

У Звенигоры по спине пробежала холодная дрожь. Он боялся, что Драган отважится на какой-нибудь отчаянный шаг, чтобы спасти Момчила, и погибнет сам. Он искал его взглядом, чтобы предупредить от необдуманного поступка, но Драгана нигде не было. Да разве найдёшь его в такой толпе!

Шум постепенно начал стихать. Палач поднял топор, пальцем левой руки попробовал, хорошо ли отточено лезвие. Нельзя было терять ни минуты. Звенигора наклонился к уху Каладжи-бея, зашептал:

— Почтённый Каладжи-бей, даю сто курушей, если отложишь казнь того старого болгарина, что стоит впереди… Пятьсот курушей, если помилуешь его и отдашь мне…

Удивлённый паша вытаращил глаза. В них мелькнул испуг.

— Что все это означает, мой дорогой гость?

— Я удваиваю цену… За голову старика — тысяча курушей! Неимоверная плата!.. Я уверен, что этот старика», по своей старости, не принесёт уже никакого вреда, а я за него смогу выменять у гайдутинов своего отца… Прошу, эфенди!

Шум толпы на площади почти затих. Палач уставился взглядом в пашу, ожидая приказа начинать своё кровавое дело.

Звенигора понимал, какой опасности подвергся, дав повод паше заподозрить в нем гайдутинского разведчика.

Что же ответит Каладжи-бей? Почему он молчит?.. Вот уже совсем затихла площадь. Все напряжённо ждут, что будет дальше.

Звенигора чувствует, как у него от напряжения дрожат руки. Под сердце подкатился неприятный холодок. Все пропало!

Вот Каладжи-бей поворачивается к Сафар-бею и что-то долго шепчет ему на ухо. На холодном, непроницаемом лице аги появляется удивление. Но ненадолго. Ага утвердительно кивает головой и оглядывается на Звенигору.

Теперь все! Сомнений нет: паша приказал схватить его. Остаётся одно — убить Сафар-бея.

Но тут до слуха Звенигоры долетают слова аги:

— Реджеп, казнь Момчила Крайчева откладывается… учитывая его старость… Передай это палачу и скажи: пусть начинает.

Младший ага Реджеп, придерживая рукой саблю, побежал выполнять приказание. У Звенигоры отлегло от сердца. К щекам начала приливать кровь. Кажется, его необычная просьба, мотивированная желанием вызволить отца, не вызвала подозрений у турков.

Началась казнь. Чтобы заглушить крики жертв и горожан, Каладжи-бей приказал непрерывно бить в тулумбасы. Их тревожно-надсадная дробь заполнила весь город. Звенигора стиснул зубы. Ему приходилось видеть много смертей, но это бывало в бою, когда люди охвачены яростью и жаждой победы. Здесь же происходило убийство связанных и, вероятнее всего, ни в чем не повинных крестьян.

Когда последнюю жертву тащили к колоде, Каладжи-бей повернулся к Звенигоре, подмигнул выпученным глазом:

— Противно, но полезно! Не так ли?.. Пролитая сегодня кровь надолго остудит горячие головы балканцев!

— А может, ещё больше распалит?

— Не думаю. Впрочем, посмотрим. Во всяком случае, сегодняшняя казнь — хорошая наука для непокорных болгар! Так будет с каждым, кто осмелится поднять руку на могущество Порты!

Последний раз опустился топор палача. По площади пронёсся тихий вздох. Замолкли тулумбасы. Оборвали свою тревожную песнь зурны.

Каладжи-бей обернулся к свите. Все расступились. Паша взглянул на Звенигору:

— Я буду рад видеть тебя, Кучук-ага, у себя за обедом. До свидания!

— До свидания, эфенди, — поклонился Звенигора, радуясь, что одну, очень важную, битву он уже выиграл. Это вселяло надежду, что в конце концов он встретит Златку и вырвет её из рук Сафар-бея.

Люди расходились молча. Под внешней, искусственной покорностью бушевала буря. Насупленные брови и сжатые кулаки, сухой блеск глаз и взгляды, полные лютой ненависти и гнева к угнетателям, свидетельствовали, что казнь четырех крестьян не запугала болгар, а ещё больше разожгла в их сердцах жажду мести к ненавистным врагам.

— Мы запомним этот день, будь он проклят! — долетели до слуха Звенигоры слова, брошенные молодым высоким горцем.

— Отплатим, око за око! — добавил его спутник.

— Свернём собаке Сафар-бею башку! — прошипел третий, оглянувшись назад, где стояли аскеры. Заметив незнакомца, подтолкнул товарищей, и они шмыгнули в какой-то глухой переулок.

Звенигора шёл не торопясь. Не хотелось толкаться и глотать пыль, взбитую сотнями ног, и поэтому выбирал безлюдные улицы, запоминая дорогу, по которой придётся, может, не раз ещё ходить, приглядывался к каменным и глиняным постройкам, что лепились к склонам.

Он мог быть доволен тем, чего достиг в самом начале своего пребывания в Сливене: завёл знакомство с городскими заправилами, вызволил от смерти Момчила. И хотя ничего, ещё не узнал о Златке и Якубе, ради которых, собственно, и оказался здесь, не терял надежды, что и в этом ему повезёт. На чем основывалась его уверенность, он и сам не смог бы объяснить. Подсказывало какое-то внутреннеё чувство.

Неожиданно на его плечо опустилась чья-то тяжёлая рука. Звенигора повернул голову.

— Сафар-бей! — Он не мог скрыть свою растерянность. — Вот не ждал!

— Ты удивлён, чужестранец? А я тебя искал. Хочу познакомиться поближе. Зайдём ко мне!

Сафар-бей взял Звенигору под руку. Сзади, шагах в десяти, следовало несколько аскеров. «Личная охрана Сафар-бея… Гм, сдаётся, что я преждевременно радовался, — подумал казак. — Похоже, что меня просто схватили. Что ж, надо идти… И надеяться на лучшее».

За углом Сафар-бей свернул в улочку, круто поднимавшуюся вверх. Вскоре они оказались перед воротами небольшой, но мощной крепостцы. Часовые отсалютовали Сафар-бею и пропустили их внутрь.

Двор разделяла на две половины каменная стена. Слева, перед приземистыми домиками с плоскими черепичными кровлями сновали аскеры. В другую половину вели ещё одни ворота, у которых тоже стоял страж. Сафар-бей направился к нему. Аскер быстро распахнул калитку и шагнул в сторону.

— Прошу в мой дом, — пригласил Сафар-бей, пропуская гостя вперёд. — Временный, конечно… Мы, воины, не успеваем обжиться, как уже трубят поход. Правда, у вас, купцов, то же самое: редко бываете дома, больше кочуете по свету…

Ответить Звенигора не успел. Он очутился в небольшом и запущенном саду, зажатом каменными стенами. Быстрым взглядом казак окинул все вокруг. В конце сада виднелся большой дом с высоким крыльцом. К нему вела широкая дорожка с каменными скамьями по сторонам. В давно не расчищаемых зарослях цвели одичавшие розы, в ветвях магнолии птицы выводили трели. В тени, на одной из скамей, кто-то сидел.

— О, да здесь настоящий рай! — воскликнул Звенигора, любуясь тихим уголком. — Для полного счастья недостаёт только красавицы жены… Ба-ба-ба! Беру свои слова назад! Для полного счастья, кажется, все есть! — И Звенигора кивнул на далёкую скамью, где сидели двое: седой мужчина в чёрной одежде и хрупкая девушка, которая, заметив незнакомца, опустила на лицо чёрную шаль.

Сафар-бей удовлетворённо улыбнулся. Ему пришлись по сердцу слова гостя.

— Ты приятный собеседник, Кучук-ага, — похвалил он купца.

Услыхав голоса и шум шагов, мужчина повернул голову. Звенигора тут же узнал Якуба. В глазах старого меддаха мелькнули удивление и страх. Девушка тоже напряглась, словно готова была сорваться с места и бежать. Даже сквозь вуаль Звенигора угадывал дорогие черты, увидел, как расширились глаза Златки, а руки задрожали и начали перебирать складки одежды.