Посол Урус Шайтана(изд.1973) - Малик Владимир Кириллович - Страница 62

— Что узнал, бай Димитр? — спросил Драган, ставя на стол чарку.

— Выведал все, что надо. Сафар-бей расквартировал своих головорезов в замке, а сам остановился у богатого спахии Онбаши.

— Это хорошо. В замке его труднее было бы взять.

— Дом Онбаши тоже усиленно охраняется. Сафар-бей всюду выставил стражу.

— Вот как!

— Но рядом с Онбаши живет мой старый приятель Станко. Этого не предусмотрел ага, — улыбнулся Димитр. — Правда, пришлось немало потрудиться, чтобы уговорить Станко помочь нам, но все же согласился. Он оставит на ночь ворота не запертыми, а также выставит из сарая лестницу — ею вы воспользуетесь, чтобы перелезть через каменную стену, которая отделяет усадьбу Онбаши от двора Станко. А с той стороны опуститесь по веревочной лестнице — я приготовил…

— Спасибо, бай Димитр.

— Теперь смотрите внимательно. — Бай Димитр взял из очага головешку и начал быстро рисовать на краю стола. — Это дом Онбаши. С улицы в него только один вход, — там всегда стоит янычар… Второй часовой — на углу возле ахчийницы. Третий, конный, все время проезжает от одного к другому. Очевидно, для того, чтобы не заснули или не отлучились куда-нибудь… Остальные янычары — более десятка — живут в одной из комнат дома Онбаши, но они обычно ложатся спать вместе с курами. Зато сам Сафар-бей засиживается допоздна.

— Возле его двери нет часового?

— Внутри дома нет. А вот в саду, куда выходят окна комнаты Сафар-бея, после того, как ага ложится спать, обязательно стоит один янычар. Поэтому опаздывать нам нельзя.

— Еще раз спасибо, бай Димитр. Думаю, все будет хорошо. Теперь выслеживайте другого зверя — Гамида! Этого будет нелегко захватить. Но взять должны! Веди нас, бай Димитр!

Якуб пересек улицу и остановился напротив большого двухэтажного дома Онбаши. В окнах мигал трепещущий свет свечей. Перед дверями стоял дежурный янычар.

— Дур! Кто такой? — заступил он дорогу Якубу.

— Кагамлык! — обрадовался Якуб. — Ты ли это? Вот не думал встретить знакомого! Надеюсь, ты не забыл Якуба?

— А-а, старик! Откуда ты вдруг взялся? — вытянул шею янычар и покрутил небольшой, круглой, как булава, головой.

— Услышал, что ага с отрядом вернулся с войны, и решил проведать. Узнать о здоровье, да ниспошлет его аллах… Да и дело у меня к нему…

— Гм, не мог ты другое время выбрать, старик? Ночь на дворе!

— Только вечер. А днем Сафар-бею не до меня: служба, поездки, друзья. Разве найдет он хоть минутку для старого знахаря, когда у него ничего не болит? О нас вспоминают, когда припечет!

— Ну, тебе-то он обрадуется! Чем ты сумел покорить его сердце?

Якуб не ответил на вопрос.

— Так можно пройти?

— Да иди уж… Сначала прямо, а потом — последние двери налево. Представляю, как удивится ага!

«Я тоже представляю», — подумал Якуб и вошел в полутемный длинный коридор.

Нашел последние двери, постучал. Услыхав голос Сафар-бея, порывисто открыл дверь и вошел в комнату. Освещена она была скупо, только одной свечой, поэтому углы были в густой тени. У противоположной стены, за низеньким столиком на кривых ножках, сидел Сафар-бей. Он сразу же поднялся:

— Якуб? Вот не ждал! Заходи, садись, гостем будешь! Салям!

— Салям! Правда, у гяуров-урусов есть пословица: «Непрошеный гость хуже татарина»!

— Ну что ты говоришь, Якуб! Я тебе всегда рад, сам знаешь! Садись.

Якуб сел на низкую мягкую тахту, что стояла между окнами, Сафар-бей — на стул напротив. Выглядел он усталым и бледным. Глаза глубоко запали, между бровями появились морщины.

— Как всевалось, Ненко?

— Не называй меня так, Якуб, — скривился ага и с горечью в голосе добавил: — Воевалось? Очень плохо… Гяуры не отступили ни на шаг! И хотя нас было в полтора раза больше под Чигирином, мы не смогли взять эту крепость. А сколько верных защитников ислама сложило свои головы в полудиких сарматских степях! Скольких отважных рыцарей недосчитался падишах после месячной осады этого проклятого города!

— Чем же это можно объяснить?

— Аллах отступился от защитников славы падишаха!

— Нет, Ненко, не обвиняй аллаха. Должно быть, вся причина в том, что казаки и урусы защищали свою землю, свою свободу, а это удваивало их силы.

— Думаю, Якуб, ты не учить меня пришел в такой поздний час?

— Конечно, нет, Ненко. У меня серьезное дело. Нас здесь никто не услышит?

— Никто. Говори смело.

— Ненко, умирает твоя мать.

— Что?! — Сафар-бей ожидал всего, только не такого известия. По лицу промелькнула мучительная тень, которую ага напрасно пытался скрыть от собеседника. — Моя мать?..

— Да, мой дорогой Ненко. Ей очень плохо.

— Чем же я могу помочь ей? Я даже не знаю, где она.

— Она хочет видеть тебя.

— Но это же невозможно! — воскликнул пораженный Сафар-бей.

— Почему невозможно? Какая бы стена ни разделяла вас до этого, перед смертью той, что дала тебе жизнь, она должна пасть!

Сафар-бей наклонил голову. Молчал. Пальцы невольно и быстро перебирали складки широких шаровар.

— Куда ехать? Далеко? — спросил глухо.

— Я проведу тебя… На третий день ты снова будешь в Сливене.

— И гайдутины не побоятся впустить меня в свой лагерь?

— Мы завяжем тебе глаза. Гайдутины вынуждены будут это сделать.

— Ты говоришь так, Якуб, словно и сам гайдутин…

— Не об этом сейчас разговор. Что же ты решаешь?

— Мне жаль разочаровывать тебя, Якуб, но я никуда не поеду. Со временем об этом станет известно беглер-бею. Я не могу рисковать своим будущим.

— На войне ты каждый день рисковал жизнью, Ненко, и, уверен, не боялся!

— Там совсем другое. Там шла война.

— Это твое последнее слово?

— Да.

Якуб поднялся, взял со стола подсвечник со свечой и подошел к окну. Постоял в глубокой задумчивости, тяжело вздыхая и с сожалением качая головой. И если бы Сафар-бей не был так взволнован, он заметил бы, что Якуб, пристально вглядываясь в темный сад, дважды поднял и опустил перед собою свечку. Но занятый своими нелегкими мыслями, ага пропустил это мимо внимания. Якуб вернулся назад и поставил подсвечник на место.

— Я думал, у тебя мягкое сердце, Ненко.

— Будь у меня мягкое сердце, я бы не был воином, Якуб.

За окном послышался шорох и стук. Сафар-бей вскочил на ноги. С подозрением глянул на Якуба:

— Что там?

— Не волнуйся, Ненко. Тебе ничто не угрожает.

Двери приоткрылись. В комнату бесшумно проскользнул Звенигора, а за ним Драган. Сафар-бей кинулся к стене, где висело оружие. Но Арсен молниеносно пересек ему путь и направил в грудь черное дуло пистолета:

— Спокойно, Сафар-бей! Салям! Разве так принимают гостей?

— Что вам нужно? — побледнел ага.

— Уважаемый ага, Якуб уже все объяснил тебе. Но ты оказался бессердечным человеком. Поэтому приходится разговаривать с тобой несколько иначе. Позволь твои руки! Драган, давай веревку.

— Урус, ты мстишь мне за то, что в Чернаводе я отправил тебя в плен? Но поверь, я потом передумал и хотел приказать…

— Я знаю об этом, — ответил Звенигора. — Якуб мне рассказал. И хотя благодаря тебе я почти год провел на каторге, мстить не собираюсь. Но об этом успеем поговорить в дороге. Времени у нас там хватит. Вяжи, Драган!

На второй день в полдень, все тридцать гайдутинов, оставшихся зимовать в горах, столпились возле хижины воеводы. Младен стоял впереди. Только Златка осталась с больной матерью.

Снизу, по вьющейся горной тропинке, поднимались пять всадников. Гайдутины молча смотрели на них, собственно, на одного — с завязанными глазами. Он ехал вторым, сразу за Драганом.

— Быстрее! Быстрее!.. — закричал со скалы Яцько, размахивая шапкой.

Воевода волновался, хотя и старался не показывать этого. Но по тому, как он побледнел, а потом снял шапку и скомкал ее в руке, гайдутины могли догадаться, какие чувства бурлят в сердце их вожака. Резкий ледяной ветер трепал его длинный седой чуб, бросал в лицо колючим снежком, но Младен будто не замечал холода. С обрыва неотрывно всматривался в приближавшегося к нему сына.