Тайны великих книг - Белоусов Роман Сергеевич - Страница 98

98

Их печальная судьба напоминала о том, что шутить с церковью опасно, что любое свободомыслие, вызов церковному аскетизму, схоластике, мистике объявлялись ересью и каждый, кто смел подвергать догмы святого учения сомнению, становился ее заклятым врагом. Расправа с ним была короткой: пытки, костер, убийство из-за угла…

Сирано со школьной скамьи был не в ладах со служителями веры. На, всю жизнь запомнил и возненавидел он аббата Гранже, учителя в парижском коллеже Бове, где обучался в отрочестве.

Порядки здесь царили чисто монастырские: с утра до вечера молитвы и службы, зубрежка латинских текстов. Жестокая порка за, малейшую провинность. Кормили не иначе как вприглядку — денежки, получаемые на содержание учеников, «педагоги» ловко прикарманивали. Словом, жизнь беретников — так по головному убору называли учеников — была далеко не сладкой. И верно говорили, что все слова, определяющие их взгляды, начинались на букву «к» — кнут, кара, карцер, крохи, клопы…

Ученик Сирано де Бержерак не только запомнил аббата Гранже, но и вывел его под собственным именем в комедии «Осмеянный педант».

В ней представлена целая галерея ярких характеров: богатый деревенский дуралей Матье Гаро; дочь и сын Гранже, слуга-плут Корбинели, возлюбленная сына Женевита. Среди них образ Гранже обрисован наиболее ярко, сатирически заостренно. Известный всему Парижу аббат был показан в комедии полным тупицей, скрягой, волокитой и ханжой. Автор высмеивал в лице бывшего своего учителя всех невежд-церковников, берущихся обучать молодежь. Черты социальной сатиры, заметные в образе Гранже, роднят его с мольеровскими героями.

Служитель Мома

Остроумное сочинение Сирано имело скандальный успех. Однако до постановки на сцене дело не дошло. Судьбу пьесы раз и навсегда решила причуда театральной звезды того времени — актера Жакоба Монфлери. Он заявил, что комедия Сирано де Бержерака не оригинальна, а есть плод заимствования, и наотрез отказался исполнять в ней главную роль. Монфлери, благочестивому католику, пришлись не по вкусу безбожные мысли автора комедии. В особенности последняя картина пятого акта, где больной герой разговаривает с переодетой смертью и откровенно выражает свое неверие в бессмертие души.

Текст возвратили. Удрученный и разгневанный Сирано разразился ехидным памфлетом «Против толстого Монфлери, никудышного актера и никчемного автора». В этом памфлете Сирано осмеял сценический талант первого актера «Бургундского отеля» — старейшего парижского театра. И доказал, что Монфлери, который к тому же и сам пытался сочинять трагедии, сюжеты для них заимствует у собратьев, например, у Корнеля. Причем колкий Сирано — служитель Мома — бога насмешки, не удовольствовался одним разоблачением. Он потребовал от артиста на месяц оставить сцену (факт этот использовал Э. Ростан, изменив, однако, причину скандала в соответствии со своим замыслом — в пьесе Сирано преследует актера из-за ревности).

Самовлюбленный и надменный Монфлери не внял приказу. Тогда Сирано явился в театр. В тот день давали пастораль одного из тех модных авторов, которых так презирал Сирано.

Прямоугольный зрительный зал «Бургундского отеля» (как и все театральные помещения той эпохи, он представлял собой зал для игры в мяч, приспособленный для зрелищ) был переполнен. Скрипачи расположились на ступенях, идущих со сцены в партер. Вспыхнула рампа из сальных свечей. Люстры, зажженные ламповщиком, поползли вверх к потолку. Заколыхался занавес с изображенным на нем королевским гербом. Публика на деревянных галереях и в ложах понемногу начала успокаиваться. Партер же продолжал гудеть. Здесь приходилось стоять и потому зрители собирались победнее, в основном простолюдины.

Но вот за сценой простучали три раза. Занавес раздвинулся. Четыре люстры освещали сцену и ту часть публики, которая расположилась здесь же на скамьях вдоль кулис.

Под аплодисменты и возгласы восхищения появился в пастушеском наряде Монфлери. В свои тридцать лет он был так неимоверно тучен, что стягивал себя железным обручем. Над ним потешались, предсказывая, что актер умрет из-за чрезмерного напряжения, с которым он исполнял роли. Тем не менее стиль игры, отвечавший канонам эстетики классицизма, нравился зрителям. Впрочем, не всем. Одним из тех, кто осмеял манеру Монфлери, был Мольер. В своем «Версальском экспромте» он высмеял то, как Монфлери декламирует — не говорит по-человечески, а «вопит, как бесноватый».

И действительно пастух-толстяк произносил стихотворные тирады, напыжившись, одним дыханием, с силой выкрикивая последний стих. Его мало заботил смысл слов. Главное для него было выпевать их, напыщенно изображая переживания героя.

В самый патетический момент, когда бедный пастух, отвергнутый любимой, готовился броситься в пропасть, в зале раздался громкий окрик. Стоя на стуле, дабы возвышаться над толпой в партере, Сирано, — а это был он — во всеуслышание напомнил, что на месяц запретил Монфлери появляться на сцене. Дерзкий поэт, угрожающе сжав эфес шпаги, потребовал, чтобы актер тотчас исполнил его повеление и покинул подмостки. При этом с уст бретера сорвалось не одно язвительное словцо. И вполне возможно, что между поэтом и актером состоялся приблизительно тот же диалог, которым обмениваются герои Э. Ростана. На слова Монфлери о том, что в его лице оскорблена сама муза комедии Талия, ростановский Сирано восклицает:

Нет, сударь! Если бы пленительная муза, — С которой нет у вас, поверьте мне, союза, — Имела честь вас знать, наверное, она, Увидев корпус ваш, под стать пузатым урнам, В вас запустила бы немедленно котурном…

Угроза Сирано была столь явной, а вид столь решителен и грозен, что Монфлери под свист и хохот ретировался за кулисы.

Театр кипел от возмущения, но перечить прославленному дуэлянту никто не рискнул.

Однако «Осмеянный педант» так и не появился на сцене при жизни автора. Комедия, в которой крестьянин в отличие от героев модных пьес — пасторальных пастушков — впервые заговорил простым народным языком, не принесла Сирано де Бержераку ни признания, ни гонорара. А привела лишь к скандалу, который отнюдь не способствовал его успеху. Более того, репутация автора как врага и ненавистника духовенства, как бунтаря и безбожника, упрочилась еще больше. И очень скоро Сирано почувствовал к себе «особое» отношение.

Засада у Нельской башни

На левом берегу Сены, прямо против Лувра, в те времена стояла знаменитая Нельская башня. Утратив свое назначение сторожевой, она служила тюрьмой. О башне ходило множество таинственных и зловещих слухов.

Как-то под вечер Сирано оказался у рва, окружающего ее. Начинало смеркаться. Фонарей в те времена не было еще и в помине.

Прогулка по ночному городу в ту пору не сулила ничего хорошего. Грабежи и убийства являлись делом обычным и редко когда ночь проходила без происшествий. В эти часы бездомные бродяги и матерые воры, убийцы и грабители покидали свои дневные убежища и выходили на большую дорогу. Даже полубродяги-студенты, и те не брезговали разбоем (недаром они не имели права носить при себе ножи, шпаги и пистолеты и им запрещалось показываться на улице после девяти вечера). Даже там, на Новом мосту, где днем царили торговля, сутолока и балаганная пестрота, в ночной час было очень опасно. Преступления, то и дело здесь совершавшиеся, заставили в 1634 году издать особый указ о круглосуточном дежурстве на мосту наряда полиции. Словом, ночью в Париже всякое могло случиться.

Сирано, боясь оступиться, вглядывался в сумерки — это его и спасло: он заметил нападавших. Сначала перед ним возник один силуэт. Не успели их шпаги скреститься, как сбоку наскочил второй, потом третий, потом… Он не смог пересчитать всех, тем более что убийцы (а в том, что это были браво — то есть наемные головорезы, сомневаться не приходилось) казались в темноте все на одно лицо. Нет, это нельзя было назвать поединком, это было целое сражение. Сто против одного — так позже утверждала молва, всегда, однако, склонная к преувеличению.