Белый лебедь - Ли Линда Фрэнсис - Страница 61

— Грейсон!

Эммелайн бросилась к нему, повисла у него на руке, изо всех сил стараясь его оттащить. Но он не замечал ее. Давно сдерживаемая ярость вырвалась на волю, обволакивая его и сводя с ума. Но его это не остановило.

Он еще крепче сжал пальцы, и человек побагровел, задыхаясь.

— Грейсон, ты делаешь ему больно!

— Стараюсь, — буркнул он. Эммелайн побледнела.

— Тогда тебе придется причинить боль и мне, потому что я так же виновата, как и Ричард.

Ричард.

Это имя резануло его. Она зовет его по имени. Значит — близость.

Грейсон взревел и разжал руки. Дыхание вылетало из его груди короткими прерывистыми залпами. Он медленно перевел взгляд с матери на незнакомца.

— Держитесь от нее подальше, — прошипел он. — Иначе в другой раз вы так дешево не отделаетесь.

Ричард тяжело съехал по стене, сжимая руками горло. Не глядя на него, Грейсон властно взял мать за руку и вывел из комнаты, потом из гостиницы. Точно рассерженный родитель, уводящий дочь — прогульщицу, он втолкнул ее в экипаж. Оказавшись в карете, Эммелайн выдернула руку.

— Грейсон Хоторн, мне не три года! — Он хмуро взглянул на нее.

— Я знаю. Вы моя мать. — Она отвела взгляд.

— Как бы то ни было, ведь ничего же не случилось. По крайней мере серьезного.

— Я нахожу вас в номере гостиницы наедине с мужчиной, не являющимся вашим мужем, и вы утверждаете, что это несерьезно?

Она посмотрела на него тяжелым взглядом и вздохнула:

— Ах, Грейсон, жизнь состоит не только из белого и черного цветов. В ней порой встречаются серые оттенки, в которых ты никогда не пытался разобраться.

— А любовная связь — это один из оттенков серого? — Она закрыла глаза, и ему показалось, что она враз постарела. Грейсону стало стыдно.

Экипаж ехал по улицам, приближаясь к миру, который был им хорошо знаком, и у Грейсона мелькнула мысль, что все это дурной сон. Глядя на мать, он видел знакомое лицо и ясные голубые глаза и поверить не мог, что она способна нарушить супружескую верность.

Но тут карета подпрыгнула на ухабе, его мысли изменили направление, безжалостно напомнив ему о реальности.

— Нет, — ответила она. — Любовная связь — это просто плохо. Но жизнь не так проста. Дороги, которые ведут нас туда, где закончится наша жизнь, никогда не бывают прямыми и ясными.

Грейсон смотрел прямо перед собой.

— Если ты считаешь, что должен все рассказать отцу, я пойму.

Они подъехали к Хоторн-Хаусу, и прежде чем он успел помочь ей, она выпрыгнула из кареты. Он хотел пойти за ней, но она его остановила.

— Твой отец по субботам во второй половине дня бывает в своем клубе. Без сомнения, ты найдешь его там.

Она пошла к двери и ни разу не обернулась.

Извозчик спросил его, куда ехать, и Грейсон велел трогать. Он не знал, куда направляется. Ему было все равно. Ему нужно было время, чтобы подумать. Но ехать к отцу он не собирался.

Они ехали вперед, пока не оказались у «Белого лебедя». Разве не всегда с ним так бывало? Почему-то любая дорога приводила его к Софи.

Но едва он вошел в дом, как появилась Маргарет, машущая рукой, как будто хотела выгнать его.

— Я этого не потерплю! У Софи сегодня концерт. Ей нужны тишина и покой, а не постоянное хлопанье дверьми и появление всякого, кому вздумается зайти.

— О чем вы говорите?

— Сначала вы, потом ваш брат, потом этот дворецкий, а теперь еще и ваш отец.

— Мой отец? — спросил он голосом, не предвещающим ничего хорошего.

— Да! Он в вашей конторе. Это никуда не годится. Софи необходимо подготовиться к вечеру!

Грейсон сильно удивился, обнаружив, что его отец стоит у письменного стола.

— Ты намереваешься все мне рассказать или будешь скрывать правду?

Грейсон не сразу понял, что его безупречно благопристойный отец выпил.

— О чем вы говорите? — осторожно осведомился он.

— Ты прекрасно знаешь о чем. О твоей матери и Ричарде Смизи!

Грейсон медленно подошел к нему.

— Не думай, что я не знаю, где была твоя мать. И не думай, что я не знаю, где был ты. Я не дурак. Хотя ей и хочется сделать из меня дурака. Чем она и занималась все эти годы. А теперь еще вот это! — проревел он, размахивая листом бумаги, на котором было что-то написано.

И тут Грейсон увидел, что папка с материалами, принесенная Лукасом, где во всех подробностях рассказывалось о выступлениях Софи, лежит на столе открытая. Судя по виду его отца, все было еще хуже, чем он предполагал.

Твердым шагом он подошел к отцу и, стараясь придать своему голосу спокойное, бесстрастное звучание, совершенно не соответствующее его действительному состоянию, произнес:

— Я и не знал, что у вас есть обыкновение рыться в чужих бумагах.

— Я это делаю, когда бумаги смотрят прямо на меня. Кто бы этого не сделал? Черт бы тебя побрал! Почему ты не сказал мне, на какой женщине ты хочешь жениться?

Грейсон не стал говорить отцу, что помолвка разорвана.

— Позвольте мне посмотреть документы. — Но Брэдфорд его не слушал. Его внимание привлек шум за дверью, и он устремил взгляд туда.

— А, та самая, о ком идет речь, — проговорил он с жутким спокойствием. — Скажите ему, Софи. Скажите ему, как вы играете на этом вашем инструменте.

Грейсон повернулся к ней. Первое, что он увидел, были ее глаза, большие, карие, с зелеными крапинками. Он и раньше видел в них мрак — еще до того, как овладел ее телом. Вид у нее был соблазнительный и неукротимый. И вызывающий.

Она перевела взгляд с Брэдфорда на папку и мельком взглянула на лист бумаги в его руке.

— Полагаю, в этих бумагах обо мне сказано все. — Наконец она посмотрела на Грейсона. — Вы велели навести справки обо мне?

— Да, черт возьми, он велел! — проревел Брэдфорд. — И в результате выяснилось, что вы скандальная и…

— Отец!

Это слово громом отдалось в комнате. Мужчины смотрели друг на друга. Наконец Грейсон повернулся к Софи:

— Я хочу услышать это от вас.

Она мятежно вздернула подбородок. А может быть, она просто отбросила последние остатки надежды.

— Услышать — что? — осведомилась она. — Вы хотите узнать, что у моих платьев чересчур низкий вырез, что заставляет всех мужчин в зале вожделеть меня?

Лицо его словно окаменело, взгляд стал жестким и непокорным.

— Или вы хотите узнать, какие вещи я исполняю? Возбуждающие пьесы, которые не имеют почти никакого отношения к искусству, зато с успехом пробуждают похоть у моих поклонников. Я имею в виду мужчин, конечно. Вот почему они толпятся за кулисами. Шлют мне подарки, цветы, конфеты. Приглашают меня к себе в постель.

В голове у Грейсона мысли неслись галопом.

— Или вы хотите, чтобы я рассказала вам, как я помещаю виолончель между ног, нежно, точно любовника?

Брэдфорд издал какой-то сдавленный звук, но взгляд Грейсона не дрогнул. А Софи и не подумала отступать.

— Хотите услышать еще? — поинтересовалась она.

— Картина мне ясна.

— Вы уверены? Не хотите ли спросить, получаю ли я от этого удовольствие?

— И как же? — Глаза ее вспыхнули.

— Каждое мгновение! — с восторгом вскричала она.

Он должен был это знать. Он должен был это понять. Он же видел, как она играет, когда не знает, что он на нее смотрит. Он испытывал страсть и желание, глядя, как она ласкает — именно ласкает — виолончель, проводя смычком по струнам.

— Ты ничего не можешь сделать как следует! — рявкнул Брэдфорд. — Даже найти себе приличную жену.

Что-то щелкнуло внутри у Грейсона. Долгие годы, когда он старался изо всех сил угодить этому человеку, разом взорвались в нем.

Круто повернувшись, он встретился взглядом с отцом.

— Чего вы хотите от меня? Скажите мне раз и навсегда!

— Я хочу, чтобы ты наконец стал моим сыном! — Он даже не услышал, как Софи вздохнула.

— Не смотри на меня так! — прошипел Брэдфорд. — Ты каждый день доказываешь мне, что в тебе нет ни капли моей крови.

Слова Брэдфорда пронеслись по комнате, в глазах бушевало пламя. Грейсон стоял как каменный, стараясь осознать эти слова, стараясь понять то, что его ум отказывался понимать.