Поэмы - Пшавела Важа - Страница 16

16

XVII Полночь на горах уснула. Затихает лес пустынный, И луна светильник мира Скрылась между скал, вдали. Только плещется Иори Сказывает сны долине И сплетает в дивной речи Силу неба и земли. Чистый звездный свод над миром Встал, громаден и спокоен. На суку большого дуба Человек во тьме висит. Видно сердцем огорчился И с собой покончил воин… А у ног его Иори Льется, плещет, говорит: Псам отверженного бросят — Он могилы недостоин… Плачет горестно Иори И умчать волну спешит. XVIII У Схловани мать-старуха Плакала и говорила: Пусть утесистые горы Мне на голову падут! Лучше б я не знала сына, Лучше бы легла в могилу. Дни, что мне еще остались, Сердце мне стыдом прожгут. Сын, меня ты опозорил, Проклял грудь мою, Цицола! Убежал ты с поля брани И повесился потом! Лучше пал бы ты в сраженье! Иль вернулся бы веселый, И прославленный пришел бы, С ясным взглядом и лицом… Память о себе ты проклял И покинул жизнь в позоре. Я одна сижу и плачу, Горькую судьбу кляня. Шум веселья у соседей. Нет нигде ни слез, ни горя. Чашу пролили на пире… Все чуждаются меня! Преступление Цицолы До небесных звезд доходит. Всех обидел. Опозорил Матери остаток дней. Не придут друзья оплакать, Гроб дубовый не сколотят… Плачет бедная старуха, Лужей слезы перед ней. XIX Говорят, в горах, где глухо Ропщет ветру лес нагорный, Раненый лежал Лухуми, Пораженный в грудь свинцом. Там стоял утес высокий, Он зиял пещерой черной, С виду грозной и ужасной, Крытой плесенью и мхом. В той пещере жил громадный Змей чешуйчато-крылатый, С давних лет неукротимый Повелитель этих мест, И людей и диких тварей Много погубил, проклятый. Он лежал и ждал добычи, Шаря взглядами окрест. И ушли в другие земли Перепуганные звери, Ни один ловец отважный Углубляться в лес не смел. На большом дубу однажды Змей разлегся мглою серой. Он лежал, шипел сердито И на солнце спину грел. Стон коснулся слуха змея. Голову с деревьев свеся, Видит змей, борясь со смертью, Человек внизу лежит И глядит померкшим взглядом В утреннее поднебесье. По кольчуге и одежде Кровь из ран его бежит. Стало змею жаль Лухуми, И к нему подполз в упор он. Под громоздким телом змея Прошлогодний лист шуршит. Оглядел он человека Пристальным змеиным взором И задумался глубоко. В сердце зародилась жалость, Будто злобная природа Вдруг перевернулась в нем. Непонятным состраданьем Сердце змея наполнялось, Он прилег на грудь Лухуми, Лижет рану языком. Над бесчувственным героем Слезы крупные роняет, Стонет бесконечным стоном, Так что древний лес гудит. Смотрит словно за ребенком, Бережет и охраняет, Целый месяц не отходит, День и ночь над ним сидит. Сам ему еду приносит И поит водою горной, Ночью забавляет сказкой О двух братьях-сиротах. Говорят помог больному: Выйдет из пещеры черной И поставит вновь Лухуми Ногу народных горах!

1892 Перевод В.Державина

Копала

(Старинное сказание)1 Померкло сиянье луны, Попрятались звезд караваны. Скитаньями утомлены, Спустились в ущелья туманы. Проплакав всю ночь напролет И думая горькие думы, Одни только горы с высот Взирали на землю, угрюмы. И где-то внизу, в забытьи, Стекая по склону увала, Сквозь мутные слезы свои Арагва во тьме бормотала. И плакала в чаще сова. Печальница дикой пустыни, От горя живая едва, Рыдает она и поныне. И выло зверье по лесам За темной стеной можжевелин, И жалобы птиц к небесам Летели из горных расселин. Задумав напиться воды, Олень оказался в ущелье. Но страшные дэвов следы Вниманьем его завладели. И прянул обратно рогач При виде беды неминучей, И к зарослям бросился вскачь, И скрылся в дубраве дремучей. Но вот замолчали леса И вой прекратился звериный, И новых существ голоса Возникли над самой долиной. То там появляясь, то тут, В обличий грозных колоссов Угрюмые дэвы идут, Спускаясь толпою с утесов. Звериный у каждого взгляд, Ладони в крови человечьей, И бурки, свисая до пят, Напялены сверху на плечи. Идут друг за другом они, Торопятся вниз к водопою, И боже тебя сохрани С такой повстречаться толпою! Все ищут каких-то примет, Все смотрят, спустившись с утеса, Не смел ли какой дармоед Напиться из речки без спроса. Все бродят в потемках ночных. Туманные, как привиденья… И слушая возгласы их, Молчит, притаившись, селенье. Молчит, как кладбище, оно, Смертельную чуя истому, Никто за водою давно Не смеет здесь выйти из дому. И звери в урочища гор Уходят из чащи окрестной, И птицы в небесный простор Летят за росою небесной. И сходит от жажды с ума Несчастных людей вереница. Брат брата убьет задарма. Лишь только бы крови напиться! А дэвы из груды костей, Одной человечиной сыты, Выводят ряды крепостей, И нет от проклятых защиты. Кто брата оплачет, когда В селенье отчаялся каждый? Кто дэвов рассеет стада, Коль тело измучено жаждой? Лишь только запахнет грозой И туч обнаружатся пятна, Злодеи взмахнут булавой, И тучи уходят обратно, Немного недостает, Чтоб смерть, воцарившись в отчизне, Родной поглотила народ, Присвоив название жизни. Чтоб люди бродили в крови, Чтоб стал безобразен и жалок Венчающий образ любви Прекрасный венок из фиалок. Кому они будут нужны И ясного солнца сиянье, И сладостный пламень луны, И трав молодых прозябанье, И ласточек вешних полет, И рокот ручья у селенья, И вечный времен оборот, И трель соловьиного пенья, Кому, если в мире земном Исчезнет последний калека?! И дэвы исчезнут притом, Когда изведут человека. Зачем не поможет господь Своим обездоленным чадам? Зачем не рассыплется плоть У дэвов, пропитанных ядом? Ужель он покинул людей, Творец и владыка вселенной? Ведь если являлся злодей, Защитой он был неизменной. Его мы привыкли считать Заступником бедного люда. Неужто его благо дать Не явит нам нового чуда?