Поэмы - Пшавела Важа - Страница 44

44

б Бушует вьюга. Вдалеке Ущелья снегом засыпает. Шумя и воя, с голых скал В овраг срывается обвал, В снегу тропинка потонула, И синий лед и белый снег Сковали лоно горных рек, И не слыхать речного гула. Кому там жизнь не дорога? Кто там бредет навстречу бедам? Шагает путник сквозь снега, И пятеро плетутся следом. Завыли волки за бугром… Рыдает женщина: "Беда мне! Где наш очаг? Где отчий дом? Теперь там ворон бьет крылом И камня больше нет на камне". Алуду умоляет мать: "Постой, сынок, я ослабела, Уж не под силу мне шагать, Жена твоя отстала Лела. Совсем ребята извелись, Заледенели, видно, ноги… Куда, забравшись в эту высь, Бредем в снегу мы, без дороги? Неужто твой не нужен труд Хевсурам нашего селенья? Где мы найдем теперь приют? Получим где успокоенье? Куда б мы только ни пришли, Нас обольют потоком брани, И никогда родной земли Мы не увидим в наказанье. Теперь-то вижу я сама, Как трудно с родиной расстаться! Сошла от горя я с ума, Пора в могилу собираться. Тьма в сердце прянула столбом, Дрожат, не двигаются ноги. Где ты, могильный отчий холм, Родные горные отроги?" "Довольно, бабы, причитать! — Алуда отвечал сурово. — Иди вослед за мною, мать, Пути не видно здесь иного. Не накликайте гнев Креста, О людях не судите худо" И на родимые места Один лишь раз взглянул Алуда: "Прощай, прощай, родимый дом, Прощай, моя охота турья, Где солнце мне светило днем, Где по ночам стонала буря! Прощай, мой Крест, мой властелин, Податель силы и отваги!" И путники среди теснин Исчезли в холоде и мраке. Оцепенели гребни скал, Там ветер крылья распластал, И за уступом перевала, Где след метелью занесен, Как отдаленный робкий стон, Рыданье женщины пропало. И за уступом перевала, Где след метелью занесен, Как отдаленный робкий стон, Рыданье женщины пропало.

1889 Перевод К Заболоцкого

Гоготур и Апшина

(Старинный рассказ)I Во всем роду Миндодаури, Как говорят в селенье Бло, Один Апшина, полон дури, Худое выбрал ремесло. Он грабит не друга и друга, И, словно ханская казна, Его разбойничья лачуга Добром захваченным полна. Но нам известно и другое: Сильней Апшины — Гоготур, Чуть только двинет он рукою, — На землю падает хевсур. Однажды, полон восхищенья, Изволил царь о нем сказать: "Мой Гоготур в пылу сраженья Сильней, чем тысячная рать. Его десница из булата, А сердце кованая медь. Любого может супостата Он усмирить и одолеть. Он сотни раз проверен мною. Как ангел смерти величав, Толпу врагов перед собою В смятенье гонит этот пшав. Так ветер гонит вдаль солому, Так ураган несет ладью… Должно бить, служат удалому Святые ангелы в бою". Не раз просил его владыка Собой украсить царский двор, Но своенравный горемыка Не захотел покинуть гор. "О царь, — твердит он, жизнь в долине Не для меня. Подумай сам, Какая выгода дружине, Коль я спущусь в долину к вам? Когда меня не овевает Прохладный горный ветерок, Моя душа изнемогает И не могу я, видит бог, Ни пить, ни есть… Томясь от скуки, Брожу я в мире сам не свой. Нет, мне не вынести разлуки С моей родимой стороной!" Одно тревожит Гоготура: Уж в продолжение двух лет Оружью пшава и хевсура Работы подходящей нет. Но он и дома не без дела, Он землю пашет день-деньской, Ворчит: "Война так бейся смело, А нет размахивай косой. Великий грех для земле дела Ходить с оружьем на разбой". И мало, что ему неведом Обычай зверский грабежа, Чтоб поругался он с соседом, Не помнит ни одна душа. Бывало, старую чинару На плечи взвалит и несет, Иль за деревней Копча пару Оленей вдруг подстережет. Домой лишь к вечеру вернется, Присядет возле очага, Покурит трубку, а взгрустнется Пандури  снимет с косяка, Зальется песней удалою, Да так, что вздрогнет потолок, А коль притопнет вдруг ногою Земля уходит из-под ног. II Известно, женскую натуру Не ставят издавна ни в грош: Что ни приспичит бабе сдуру, Хоть вынь ей, глупой, да положь! Ито ей надо, и другое, И как ты с нею ни хорош, Болтает, на дает покоя, А что болтает не поймешь. О славе мужа возмечтает, Ей все другое — трын-трава! Пусть грабит он и убивает, Она одна во всем права. Пусть он и кстати и некстати Своим ору дует мечом, Лишь только б шелковые платья Ей доставались нипочем. Пристала баба к Гоготуру: "На черта силища тебе, Когда, бездельничая сдуру, Всегда покорен ты судьбе? Зачем тебе твое дреколье, К чему тебе твой франкский меч? Смотри, он рвется на раздолье, Чтоб головы летели с плеч, А ты ни с места. Поневоле Слезами должен он истечь. Коль ты и вправду молодчина, Ударь кого-нибудь мечом! Хоть оборви башку с кистина, Но возвратись с его добром. Болтают люди: у Апшины Весь конь украшен серебром". "О чем ты мне толкуешь, баба? — Сердито отвечает муж. — Мозги ворочаются слабо, Иль от безделья мелешь чушь? Мне жизнь бы вмиг осточертела, Когда б я ел чужой кусок, И не твое, болтунья, дело Судить-рядить про мой клинок. Чесала б лучше шерсть, дуреха. Носки вязала б для ребят. Махать мечом тогда неплохо, Когда нагрянет супостат. Еще не кликнул царь могучий: "К оружью, славный мой народ! Пускай из Пшавии дремучей Выходят воины в поход, Пусть Гоготур, подобно туче, Их в бой за родину ведет!" Нет! Видно, время не приспело Мой меч из ножен вырвать вон: Рубить врагов он может смело, Но для друзей не страшен он. Когда грозили басурмане И шли с оружием на нас, Я гнал их войско с поля брани, Как стадо туров гонит барс. Я семь мечей до рукоятки Иссек в боях, кинжал восьмой. Коль ты не ведьма в бабьем платье, Скажи, к чему упрек мне твой?" "Да я к тому клоню, несчастный, Что не кормилец ты семье. Что пользы дому, коль опасный Твой враг в позоре и ярме? Подумаешь! А что с собою Принес с войны ты, кроме ран? Кичиться славою одною Не сладко, если пуст карман!" И в огорчении великом Поднялся витязь, полный сил, И подпоясав чоху лыком, Свой меч на пояс прицепил. Огромный, тяжкий, словно древо. С женой он спорить перестал, На спину щит закинул слева, Кремневый справа самопал, Итак сказал: Довольно брани! Поеду я на мир взглянуть. Быть может, и твои желанья Исполню я когда-нибудь! И усмехнувшись на прощанье, Пустился витязь в дальний путь.