Чары Тьмы - Ли Танит - Страница 26

— Силы вернулись ко мне, хотя, кажется, я все еще сплю. Или это не сон?

— Нет, не сон. Ты здесь в полном соответствии с нашими пророчествами, — категорично заявил старик.

На ноги Пиребану надели бархатные башмаки, а на руки — бархатные перчатки.

— Где же мой венец? — осведомился Пиребан, глядя на диадему старика и вспоминая разные мифы. Раз его появление совпало с каким-то пророчеством, можно рассчитывать на многое.

— Позднее ты будешь помазан на царство. Не соблаговолишь ли, господин, разделить со мной место в паланкине?

Отхлебнув еще глоток из сосуда, Пиребан отважно подошел к медведю и забрался ему на спину. Старик последовал за ним.

— Какая удача, что мы говорим на одном языке, — заметил Пиребан.

— Это вовсе не так, — возразил старик, — я добился взаимопонимания с помощью чар, когда прикоснулся к твоим ушам и губам.

Лесенку убрали в сторону, медведь зарычал и вразвалку двинулся по берегу в обратный путь. Снова запели трубы и заухали барабаны, и киты в чернильно-молочных водах повернули в глубь океана.

— Куда теперь? — беспечно осведомился Пиребан.

— В Сияющий Город.

— Вперед! Вперед! — закричал хмельной от лунного вина Пиребан, размахивая руками, улыбаясь и смущая своим поведением лунного медведя.

Всю дорогу (а путешествие длилось несколько земных часов) облаченный в золото старик, носивший титул Первого господина и обладавший здесь большой властью, говорил не переставая. Второй и третий старейшины, тоже восседавшие на медведях, иногда дополняли его рассказ подробностями или вспоминали какой-нибудь анекдот.

— Не обращай на них внимания, — посоветовал Первый господин. — Они от старости совсем выжили из ума. Я, хотя и старше их и разменял уже второе тысячелетия, нахожусь в полном расцвете сил, как ты можешь заметить.

Пиребан не слишком этому поверил. Первый господин выглядел лет на девяносто, а два других старичка — и того меньше.

Между тем шествие, возглавляемое медведями, поднялось ущельем по террасированному склону и углубилось в горы.

Ущелье гудело как орган от задувавшего ветра. Над головой курились уходящие в бесконечность вершины. Первый господин сообщил Пиребану, что это дует сухой мороз, скапливавшийся здесь в течение зимы и весны.

— Летом наступает жара, — добавил он, — и, как ты сам увидишь, в это время года мы ходим почти голые, в одном лишь меховом платье.

— Однако на другой стороне диска, — заметил Пиребан, не забывавший то и дело прикладываться к сосуду из лунного камня, — невыносимо жарко. Как это получается?

— О каком диске ты говоришь?

— О лунном диске, на котором мы сейчас находимся.

— Какие глупости! — воскликнул Первый господин. — Никакой другой стороны не может быть. Я вижу, ты хочешь испытать меня. Есть только эта земля, это море и солнечный шар, на котором ты обитал, прежде чем упал сюда.

— Как тебе угодно, — откликнулся Пиребан, успевший за годы службы в храме усвоить, что лучше не бороться с предрассудками.

— Земля, на которую ты спустился или упал, называется Дунивеем. И окружает ее море Дунивей. А когда мы минуем горную цепь Дунивея, то достигнем Сияющего города.

— И я стану царем Дунивея? — поинтересовался Пиребан.

— В том случае, если пройдешь испытание, — ответил Первый господин.

— Какое испытание?

— Пока я не могу сказать тебе об этом. — Однако Первый господин не считал зазорным болтать обо всем остальном, и Пиребан попытался худо-бедно составить некоторую картину лунного мироздания на основании его рассказа.

Этот мир, расположенный в глубинах луны представлял собой материк, по которому они сейчас двигались, и омывавший его океан. В сером небе Дунивея правило единственное светило — солнце. Оно ходило по кругу туда и сюда. Оно никогда не садилось и никогда не вставало, как это делали спутники Плоской Земли, в том числе и эта самая луна.

Однако лунное солнце, с точки зрения Пиребана, представляло из себя чахлый цветок. Когда оно проходило над горными вершинами и над городом, расположенным среди гор, туземцы объявляли, что наступило лето, снимали с себя около десятка одеяний и прославляли благодатное тепло.

Год в Дунивее был равен одному земному месяцу и состоял из четырех сезонов.

Лето длилось семь дней, причем, ночь за эту неделю не наступала ни разу. Лету предшествовала семидневная весна, во время которой солнце покидало океан и двигалось в глубь материка. Затем следовала семидневная осень, когда солнце блуждало между материком и морем. В период семидневной зимы солнце больше всего удалялось от материка, так что с берега оно казалось мерцающей в темноте звездой. Тогда наступали ночь и невыносимая стужа.

Пиребану пришло в голову, что, несмотря на временные различия и другие внешние проявления, это внутреннее движение солнца может быть связано с разными лунными фазами, наблюдаемыми с Земли. Лето в Дунивее наступало при полной луне, весна и осень, когда солнце приближалось к материку или удалялось, соответствовали периоду растущей и стареющей луны, а безлунные ночи на земле совпадали с пиком зимы в Дунивее. Тогда лунное солнце уходило в открытое море и тоже оказывалось с обратной стороны лунного диска.

Было совершенно очевидно, что внешняя поверхность луны обладала каким-то волшебным свойством, с помощью которого прохладный и слабый внутренний свет превращался в жар и сияние, видимое с земли…

Если бы здешние обитатели были лучше осведомлены, они смогли бы обсудить с гостем эту странную метафизику и лунографию.

Например, в священной книге, хранившейся у Пиребана в храме, объяснялось, как каждое утро луна опускается в океан хаоса и каждую ночь поднимается из него обновленной. Возможно, этим океаном и была внешняя отполированная сторона луны. Однако при мысли о том, что он находится в шаре, который скользит по земному небу, у Пиребана закружилась голова. Как можно выжить в этой пучине, тем более, что в священной книге говорилось о враждебности этого хаоса ко всей истинной материи?

Однако именно в этот момент они миновали два конических пика, и процессия вышла из ущелья. Перед ними раскинулся Сияющий город Дунивея, и это на какое-то время отвлекло Пиребана от горестных мыслей.

Казалось, город был построен изо льда, точно такого же, какой Пиребан видел на вершине горы на своей родине. Гладкие полупрозрачные террасы и башни были окрашены в пастельные тона. И солнечные лучи действительно заставляли город сиять холодным, едва уловимым светом. Пиребан сразу интуитивно почувствовал его отстраненный артистизм, который невозможно было насытить теплом.

«Вот наказание за мой жаркий и безобразный грех», — с необъяснимым удовлетворением подумал он.

К городским стенам вела промерзшая дорога. Под барабанный бой и трубные возгласы шествие подошло к городу, отражаясь в его стенах как в замерзшем озере, и вступило под своды огромной арки.

С ледяных балконов зданий, обрамлявших улицу, на Пиребана взирали дамы с бледными волосами. Никто не кокетничал с ним, хотя все женщины были прекрасны.

Широкие улицы то и дело пересекали каналы с черной и белой водой, в которой плескались неведомые рыбины.

Что до домов, то они казались одним единым строением, разрезанным на части каналами, улицами и площадями. Наконец процессия свернула в огромный двор, где высилось несколько деревьев, каких Пиребан еще никогда не видел. Их длинные и тонкие стволы были лишены ветвей, зато усеяны мерцающими золотыми плодами. За этим странным садом виднелся еще один ломоть города. Первый господин, не умолкавший всю дорогу и доводивший каждый вопрос до философского обобщения, указал Пиребану на две синих двери.

— Дворец. Мы прибыли.

Умолкли барабаны и трубы, оборвались топот зверей и грохот колесниц, притих Первый господин, и город объяло гробовое безмолвие. Лишь ветер в горах знай себе тянул заунывную песнь, да время от времени доносился странный звон со стороны деревьев.

Пиребан мгновенно протрезвел и, с трепетом покинув спину огромного медведя, вошел во дворец.