Жестокий континент. Европа после Второй мировой войны - Лоу Кит - Страница 51

В некоторых регионах Европы, где люди потеряли веру в органы юстиции и порядка своей страны, осуществление мести, по крайней мере, давало им чувство, что какое-то правосудие возможно. В других местах иногда считалось, что менее насильственные формы мести оказывают положительное воздействие на общество. Самая распространенная форма мести в Западной Европе – обривание женщинам голов – в то время считалась способом снизить уровень насилия и вселить в оккупированные города и деревни чувство гордости. И хотя в настоящее время мы находим такие события достойными порицания, нельзя не сказать о том, что они сплотили население и дали ему наконец почувствовать некое могущество. Признание таких фактов не означает, что мы должны простить месть, но не признать их невозможно.

Вопрос о мести после Второй мировой войны всегда считался чрезвычайно спорным и по-прежнему используется в политической игре в настоящее время. Наиболее наглядно это подтверждается неоднократным использованием фиктивной статистики. Были сделаны преувеличенные и эмоциональные заявления людьми, действительно пострадавшими после войны, и определенными группами лиц, желающими извлечь выгоды из этих страданий. Например, авторы в области французского политического права десятилетиями утверждали, что во время и после освобождения члены Сопротивления убили более 100 тысяч людей, подозревавшихся в коллаборационизме, – цифра, равная числу бойцов Сопротивления, убитых во время войны. Истинное число убитых коллаборационистов, вероятно, составляло десятую часть от нее, и только 1–2 тысячи человек можно реально отнести к жертвам актов возмездия. Французские правые энергично пытались отвлечь внимание от своей собственной роли во время войны и, быть может, даже добиться ее оправдания путем подтасовки цифр.

Аналогично немцы, изгнанные из мест своего проживания в конце войны, часто делают преувеличенные заявления о самых известных зверствах, которые имели место в Восточной Европе. Они говорят, что в Ауссиге были убиты 2 тысячи гражданских лиц, а в тюремном лагере в Ламсдорфе – 6500 человек (тогда как на самом деле цифры с большей вероятностью составляют 100 и 1500 человек соответственно). Определения вроде «геноцид» и «холокост» намеренно используются в попытке возвратить Германии ореол жертвы. А чтобы крепко вбить это в головы, самые страшные рассказы повторяются снова и снова, несмотря на то что некоторые из них не более достоверны, чем слухи. Такие преувеличения не нужны и приводят к обратным результатам: настоящие цифры и поддающиеся проверке рассказы и так ужасны, чтобы их еще приукрашивать вымыслом.

Не в пользу общества тот факт, что историки иногда не подвергали сомнению эти утверждения то ли из-за недостатка материала из авторитетных источников, то ли в некоторых случаях из-за того, что преувеличения, как оказалось, соответствуют нашим собственным политическим взглядам. Это проблема является камнем преткновения послевоенной истории, равно как и истории самой Второй мировой войны. Другой пример: в настоящее время регулярно печатают книги и статьи, в которых утверждается, что во время бомбардировки Дрездена в 1945 г. погибли 100 тысяч человек. Однако большинство самых уважаемых за последние 10–15 лет источников, включая официальную правительственную комиссию Германии в 2009 г., указывают около 20 тысяч человек. Вопрос о таких преувеличениях будет снова и снова возникать в следующих главах.

Однако если некоторые люди преувеличивают размах послевоенного мщения, то иногда верно и обратное. Многие евреи энергично уверяют, что случаи мщения на самом деле были исключительными событиями после войны. «Мы не могли мстить, иначе мы опустились бы до их уровня, – заявляет Берек Обуховски, освобожденный в Терезиенштадте. – Сомневаюсь, что среди людей, доживших до конца войны, найдется процентов пять, которые мстили немцам». Даже в то время евреи делали подобные заявления. «Мы не хотим мстить, – сказал Залман Гринберг в речи, обращенной к своим соплеменникам-евреям в Дахау в конце мая 1945 г. – Если бы мы начали мстить, это стало бы означать, что мы упали до уровня этики и морали немецкой нации за эти прошедшие десять лет. Мы не способны убивать женщин и детей! Мы не способны сжечь миллионы людей! Мы не способны уморить голодной смертью сотни тысяч!»

Большинство историков соглашались с такими утверждениями: месть была дорогой меньшинства. Солдаты, партизаны и бывшие узники во многих уголках Европы демонстрировали поразительную выдержку, и власть закона была более или менее не затронута. В Норвегии и Дании, например, после войны было очень мало насилия. Но даже в тех странах, которые, в отличие от других регионов к югу и востоку от них, не пережили физическое и нравственное уничтожение, случаи мести все же были, особенно это касалось женщин, которые спали с немецкими солдатами. Тот факт, что эта месть проявлялась в относительно мягкой форме, не отменяет ее.

Также верно и то, что евреи, вероятно, гораздо менее виновны в мщении, чем любая другая группа людей в послевоенной Европе. Но те, кто все же выбрал для себя путь мести, воспользовался ею от души; доходило до того, что люди были готовы рисковать и своей собственной жизнью, и жизнями невинных людей. Доктор Гринберг столь убедительно говорил об этом в своей речи в Дахау, отмечая, что желание отомстить очень даже бытовало среди евреев. И, насколько нам известно, это желание осуществлялось в Дахау как узниками лагеря, так и американскими войсками.

Вопрос о мщении евреев по-прежнему чрезвычайно болезненная тема. В те времена большинство евреев не поддались этому искушению по причинам, высказанным в речи доктора Гринберга: не хотели нравственно опуститься до уровня нацистов. Однако в настоящее время евреи умаляют существование мщения немного по другим причинам: они обеспокоены тем, как мировое сообщество могло воспринять их действия. Люди, исповедующие другую религию, не могут понять тревогу, которую испытывают евреи в отношении того, как они выглядят. Веками страдая от антисемитских инсинуаций и теорий заговоров, апогеем которых стала нацистская кампания ненависти 1933–1945 гг., евреи по вполне понятным причинам полны решимости избегать любых ненужных разногласий. Исследования показывают, что всякий раз, когда возникают разногласия, вроде вопроса об Израиле, немедленно по всей Европе разгорается традиционный антисемитизм, свидетельством чему шквал нападок, обрушившийся на евреев после израильской войны в Южном Ливане в 2006 г.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что, когда в 1990-х гг. журналист Джон Сэк опубликовал книгу о мести евреев, она вызвала возмущение в еврейском сообществе, особенно в Америке. Сэк взял интервью у нескольких евреев, которые стали видными фигурами в системе тюремных лагерей Польши после войны и которые признались в том, что немецкие пленные подвергались пыткам. Его книга, сенсационная по стилю, подтверждается документально, а все интервью записаны на пленку и находились в широком доступе. Тем не менее его агент отказался представлять книгу, и американские издатели, заплатившие ему аванс, запоздало решили все отменить. Точно так же журнал, который купил авторское право на публикацию книги, снял свою статью за два дня до публикации. Несмотря на то что он сам еврей, Сэк и в печати, и по телевидению был обвинен в антисемитизме и отрицании холокоста. Подобные дебаты разгорелись вокруг его книги и в Европе, где польский издатель Сэка отменил ее публикацию из страха перед дурной славой, равно как и немецкий издатель, уничтоживший шесть тысяч уже напечатанных экземпляров книги. Несмотря на это, основная информация, содержавшаяся в книге, неоднократно подтверждена другими, всемирно признанными историками.

Признание послевоенного мщения – чрезвычайно неприятный вопрос для любого историка, даже когда он не затуманен национальными или религиозными чувствами. Вероятно, его невозможно обсуждать, не наступив кому-нибудь на больную мозоль. Во-первых, существует обеспокоенность тем, что, характеризуя действие как карательное, историк отчасти узаконивает его. Так, например, когда изнасилование немецких женщин советскими солдатами расценивается местью, оно тем самым становится более понятным и, возможно, в какой-то степени более приемлемым. Немецкие женщины, если следовать аргументам, являлись составной частью нацистского режима наравне с мужчинами, поэтому изнасилование было тем, что они сами навлекли на себя. Такой довод в то время выдвигали многие русские.