Гладиатрикс - Уитфилд Рассел - Страница 41

Она умолкла и живо представила себе картину пережитого поединка.

— Это был хмельной восторг, которого я никогда прежде не знала. Это было… как будто я нашла свое предназначение, вот как. И вот что я вам скажу…

Тут она уже привычно обвела взглядом лица, обращенные к ней, и довершила:

— Бояться вам нечего.

— Так тебе… понравилось? — В голосе Фибы отвращение смешалось с неверием.

— Да, — подтвердила Лисандра. — Понравилось.

Тут разговор сам собой прекратился.

В дверном проеме возник раб, служитель арены, сверился со свитком, который держал в руке, и спросил:

— Гераклия здесь?

Все глаза обратились на Фибу, когда-то выигравшую спор за это священное имя.

— Это я, — сказала она, подняв для верности руку.

Раб кивнул.

— Хорошо, — сказал он. — Не знаю уж, почему у них вечно такая жуткая путаница в списках. Я же ноги стоптал по колено, пока тебя разыскал! Сегодня все сложно. Сразу несколько школ… Ну, сами знаете, как это всегда получается. Каждые новые игры непременно должны быть роскошнее прошлых. И хоть бы кто-то подумал о тех, кому приходится все согласовывать и утрясать.

— Ты ведь Гераклию спрашивал, — дождавшись, пока он остановится перевести дух, заявила Фиба.

— Ну да, — сказал он, явно разочарованный тем, что подвернувшие слушательницы вовсе не расположены были вникать в суть его затруднений. — Готовься. Твой бой следующий.

— Спасибо, — коротко поблагодарила Фиба, потом покосилась на Лисандру, и та ей улыбнулась.

— Ладно, — пробормотала коринфянка. — Коли так, надо готовиться.

Только выйдя на поединок, Лисандра как следует уразумела, отчего гладиаторские игры доводили людей до сумасшествия по всей Римской империи. Не придумано зрелища более захватывающего, чем поединок, ставкой в котором оказывается жизнь. Публика, конечно, испытывала возбуждение совсем иного свойства, нежели гладиаторы, дерущиеся на арене, но, пожалуй, ее «засасывало» еще больше. Теперь она понимала и то, почему зрители так поддерживали того или иного бойца, с настоящей одержимостью следя за карьерой любимца.

Лисандра, считавшая себя очень сдержанной от природы, наравне с остальными выкрикивала Фибе слова поддержки, какие-то советы. Ее руки и ноги непроизвольно дергались — она «помогала» Фибе отбивать удары врагини, морщилась и вздрагивала, когда ее чудом миновало оружие противницы, и вопила от радости, когда эллинка наносила удачный удар.

Фиба дралась против тощей египтянки, вооруженной трезубцем и сетью. Их бой представлял собой состязание в скорости. Обе женщины были в легком вооружении, без доспехов и мешающих шлемов, что позволяло им стремительно перемещаться по песчаной арене. Они вертелись и наносили удары с такой быстротой, что за ними не успевал уследить глаз.

Египтянка вовсю размахивала сетью. Фиба раз за разом уходила от коварных пут, подбиралась к противнице и заставляла ее использовать трезубец не в качестве колющего оружия, а как посох, отбивающий удары. Тем самым она скрадывала выгоду, которую давало ретиарии длинное древко.

Оказалось, однако, что это была хитрость.

Посреди яростного обмена ударами Фиба сумела прорваться сквозь защиту соперницы и всадила меч ей в грудь. Удар оказался смертельным. Египтянка умерла еще до того, как ее тело рухнуло на песок.

При виде столь чистой победы толпа по-настоящему взорвалась.

— Ге-рак-ли-я! — громко разносилось над ареной. Лисандра, впрочем, отметила, что ее собственную победу зрители приветствовали погромче. В этом не было ничего удивительного. Она и сама знала, что далеко превосходит Фибу как боец.

Все же девушка кричала от восторга наравне с прочими эллинками. Победа! Победа!..

Фиба вошла в ворота жизни — ноги дрожат, лицо цвета золы…

— Ну как? — готовясь праздновать, спросила Лисандра.

Фиба вместо ответа переломилась в поясе, ее начало рвать.

Поединки продолжались до вечера. Покамест воспитанницы школы Бальба выступали отменно, среди них не было ни единой потери. Когда начали сгущаться сумерки, кругом арены вспыхнули факелы. Это означало конец женских боев, служивших, так сказать, предварительным развлечением. Пора было переходить к настоящему делу — схваткам мужчин.

Эллинки не стали их смотреть. Они слишком устали от треволнений этого дня — и те, кому выпало драться, и те, кто «просто» наблюдал за этим.

Лисандра ждала, что их запрут по каморкам, но, к ее удивлению, этого не случилось. Арену и окружавшие ее помещения оцепила усиленная стража, состоявшая из легионеров и бывших гладиаторов. Это позволило эдитору и хозяевам школ не засаживать своих бойцов под замок, предоставив им возможность разгуливать внутри охраняемой территории.

Фиба к тому времени уже отошла от первоначального потрясения, вызванного поединком, не в последнюю очередь благодаря заботам Данаи. Афинянка явно становилась наперсницей всех эллинок. Лисандра могла сколько угодно считать, что само ее присутствие вдохновляюще действовало на подруг, но она оказывалась не такой чуткой, как Даная, когда требовалось кого-то выслушать, ободрить, утешить. Что ж, грешно было вменять им в вину подобную слабость. Не всем повезло, не все спартанками родились.

Сейчас ей было особо нечего делать, и она решила отправиться на поиски Эйрианвен. Шквал победного восторга мало-помалу выгорал в ней, оставляя лишь осознание близости смерти. Поэтому Лисандре хотелось попасть в объятия британки. Ей остро требовалось снова почувствовать себя живой, а заодно и унять медленное пламя желания, с некоторых пор поселившееся в крови.

Она долго пробиралась запруженными коридорами, отмечая, что, при всех вольностях, предоставленных гладиаторам, смешения мужчин и женщин устроители все же не допустили.

Лисандра вполне представляла себе, как разочарована этим обстоятельством Пенелопа. Рыбачка ведь продолжала на разные лады без устали нахваливать мужскую удаль своего гладиатора, которого, по незнанию имени, она постепенно стала называть просто жеребцом.

— Лисандра! — окликнул ее из толпы знакомый голос Катуволька.

Спартанка остановилась и стала оглядываться, ища взглядом его дружеское лицо. Могучий красавец галл раздвигал плечами толпу гладиатрикс, проталкиваясь к Лисандре. Женщины тянулись к нему со всех сторон и не всегда ограничивались словами, заставляя его ежиться и смеяться. На него так и сыпались предложения самого откровенного свойства. Катувольк был наставником, поэтому мог находиться среди своих подопечных. Ну а то, что он разгуливал обнаженным по пояс, лишь разжигало внимание женщин, изголодавшихся по мужской ласке.

Когда девушки увидели, к кому он идет, на Лисандру посыпались оскорбления. Они полагали, что его услуги, столь желанные для них, должны были достаться именно ей.

— Рад, что у тебя все прошло хорошо, — сказал он Лисандре.

— Я не очень-то и волновалась, — вполне честно ответила она.

Спартанка повернулась, стащила с каменной скамьи вдрызг пьяную дикарку и села. Пьяная баба с глухим стуком сползла на пол, простонала и громко испортила воздух.

— А следовало бы, — сказал Катувольк и устроился рядом. — Это ведь не игра.

Лисандра сдержала едкий ответ. Бесконечные поучения наставников, очень хорошо знавших, как она должна была себя вести, изрядно ей надоели. Ведь выступила она вовсе не плохо!

— Я знаю, что такое излишняя уверенность в себе, — сказала она, стараясь быть вежливой. — Я вполне осознаю свои возможности и уверена в том, что они не подведут. Меня ведь с малолетства готовили именно к этому, Катувольк.

Он на миг перехватил ее взгляд.

— Я так беспокоился за тебя, Лисандра. Ты ведь не такая, как они все. Ты — особенная.

Она задумчиво кивнула.

— Да, я тоже так полагаю. Конечно, с другими я об этом не говорю, ибо тому, кому многое дано, надо держаться скромно. С другой стороны, невозможно отрицать, что мне повезло очень во многом. Боги щедро одарили меня. Я бьюсь на арене, чтобы воздать им честь!