Гладиатрикс - Уитфилд Рассел - Страница 51

Люди Бальба проводили ее до входных дверей и с рук на руки передали вооруженной охране. Стражи окидывали Лисандру плотоядными взглядами, явно не имея понятия о том, что она была способна изувечить или убить любого из них, если бы пожелала. Эта мстительная мысль помогла спартанке вынести похотливые взоры, заодно с гордостью признать, что она явно была красавицей… и ей нравилось сознавать себя таковой.

Впрочем, охранники и не пытались к ней прикоснуться. Они не могли знать, что перед ними рабыня. Должно быть, глупенькие девчонки из цирка весьма преуспели, делая из нее свободную римлянку.

Шагая через гигантский атриум, Лисандра помимо воли любовалась красотой и великолепием дворца. Ее рот готов был сам собой распахнуться от восхищенного изумления. Фрески по стенам, со вкусом расставленные сокровища… Спартанка то и дело спохватывалась и брала себя в руки, стараясь хранить пристойную невозмутимость.

По ту сторону атриума виднелись огромные двери. Там Лисандру ждал человек средних лет, похожий на суетливую птичку.

Он улыбнулся девушке и вытащил из недр просторной тоги какой-то свиток.

— Я Ахиллия, — сказала она на самой правильной латыни, какую могла изобразить.

Человек пробежал глазами свиток и покачал головой.

— У меня тут помечена одна женщина без спутников… по имени Лисандра. — Он вопросительно поднял брови.

— Это ошибка, — властно проговорила спартанка, внутренне сокрушенная тем, что Фронтин, оказывается, знал ее настоящее имя.

«Нет уж, просто так отказаться от духовной брони они меня не заставят!»

— Ты, конечно, слыхал обо мне. Я — гладиатрикс…

— О да, — перебил он. — Ахиллия. Тот бой в прошлом месяце против каледонки был великим событием! Я видел его. Редкое было зрелище! Да, теперь я тебя узнаю. Что взять с простого писца…

Он вытащил стиль, переправил имя в списке и улыбнулся.

— Вот так!.. Теперь все правильно. Так мне объявить о тебе как об Ахиллии Спартанской?

— Как пожелаешь, — надменно проговорила Лисандра.

Она не желала даже самой себе сознаваться в том, как порадовало ее то, что этот ничтожный человечек узнал ее в лицо и восхитился подвигами на арене.

Тот огляделся по сторонам, убедился, что никто их не видит, и прошептал:

— На самом деле я страстный болельщик. Хочу спросить… — Писец помедлил и моргнул, как сова на солнечном свету. — Ты умеешь писать?

— Конечно умею! — искренне возмутилась Лисандра, чувствуя, как жаркая кровь снова прихлынула к ее и без того слишком разрумянившимся щекам. — Ты меня что, за слабоумную принимаешь или думаешь, что у женщины, как говорится, все мозги в титьках?..

— Нет! — Он извиняющимся движением вскинул ладони и тоже залился краской. — Я лишь хотел попросить тебя написать для меня свое имя. Ну, не совсем для меня… моим детям. Они тоже сами не свои, когда доходит до игр.

— Мое имя?..

— Ну да. — И писец протянул ей клочок пергамента. — Просто на память…

Подобная просьба несказанно изумила Лисандру, но она постаралась ничем этого не выдать.

— Да пожалуйста. — И она взяла у него стиль. — Как их зовут?

— Марк и Луций, — ответил он гордо. — Разбойники, конечно, но они — все, что у меня осталось после кончины жены несколько лет назад.

Лисандра написала несколько слов, поставила свое имя и вернула пергамент, по-прежнему не в силах отойти от волнения и восторга. Ее узнали!

— Спасибо, госпожа.

Явно польщенный писец поклонился, потом повернулся, распахнул перед Лисандрой огромные двойные двери и зычным голосом, которого трудно было ожидать в столь щуплом теле, объявил о прибытии «Ахиллии Спартанской, грозной гладиатрикс, выступающей на играх Эсхила».

Проводив Лисандру и прикрыв двери у нее за спиной, отец семейства взволнованно развернул пергамент, подписанный ею.

«Марк и Луций! — гласили строки. — Ахиллия Спартанская приветствует вас и увещевает во всем слушаться вашего отца. Ибо совершенство достигается лишь послушанием и дисциплиной». Чопорная высокопарность записки вызвала у него невольную улыбку, но он знал, что мальчишки будут прыгать от счастья. А сколько раз он всем перескажет историю этой встречи! Великие мира сего так редко удостаивали людишек, подобных ему, даже взглядом.

Ахиллия Спартанская была, конечно, надменна, но сегодня у нее появился друг. Он, без сомнения, объяснит своим приятелям-болельщикам, кого именно им следует поддерживать с трибун.

— Значит, ты с ней не спишь?..

Сидя в помещении, отведенном для отдыха наставников, Палка с Катувольком еще не то чтобы тонули в своих чашах, но плавать в них определенно уже начинали. Покой для отдыха в действительности был просторным лабазом, расположенным неподалеку от цирка и нанятым на время игр. Стоил он относительно недорого, при этом вмещал столы для наставников из разных гладиаторских школ, давал приют изрядному количеству шлюх и служил вместилищем для бесчисленных бочек пива и вина. Ланисты платили за все это вскладчину, выражая таким способом признательность своим помощникам, как свободным, так и рабам.

— Нет. Она — друг. Знаешь… мы, дети завоеванных племен, чувствуем себя вроде как родичами. Если не по крови, так по обычаю.

Катувольк обвел глазами комнату. Поодаль от них сидел Нестасен, окруженный дружками из иных школ. Эта пестрая компания происходила из самых разных уголков необъятной империи.

Галл вдруг подумал, что зло имело свойство сгущаться повсюду, куда бы ни отправился Нестасен. Достаточно было посмотреть на его собутыльников. Сущие головорезы, жестокие люди, получавшие удовольствие от своей работы…

Нестасен заметил взгляд Катуволька и помахал ему рукой, явно пребывая в добром расположении духа. Благодарить за это, по-видимому, следовало щедрую порцию конопли, которую нубиец с приятелями как раз воскуряли.

— Ну и хорошо, — глубокомысленно кивнул Палка. — Бальб с тебя шкуру спустил бы, узнай он, что ты спутался с Сориной. Он человек деловой, а это плохо для дела.

— Сказал же, и в мыслях не держу с ней улечься. А тебе-то, кстати, что за печаль?

— Перестань щетиниться! — Палка выкатил глаза. — Просто я за тебя беспокоился. Совсем недавно ты надышаться не мог на спартаночку, а теперь с Сориной не расстаешься. Знаешь, друг мой, вот так посмотришь, и недолго решить, что ты как петушок в курятнике — то одну потопчешь, то другую. А это, сам знаешь, не позволено.

— Ну… — Катувольк надолго присосался к пиву. — Честно тебе скажу, я ни в кого не влюблен, и уж в Лисандру — всех менее. Сучка она, вот что. Спасибо Сорине, объяснила мне, что к чему.

— Вот как! Знаешь, а ведь эта сучка становится всеобщей любимицей. Я сегодня на рынке сам видел — люди продают самодельные статуэтки, изображающие Ахиллию. Что-то я не припомню, чтобы хоть одна девчонка добилась подобного успеха на первых же играх! В общем, как бы не выяснилось, что Сорина…

Тут Палка закашлялся, подавившись вином. Могучий галл от души похлопал его по спине и поддразнил:

— Не в то горло попало?

Сам он прославился тем, что мог выхлебать ужасающее количество пива и вина, почти не хмелея.

— Смотри-ка! — Палка вытянул палец. — Я было решил, что это она.

Катувольк повернулся туда, куда указывал парфянин, и у него отвисла челюсть. Какая-то девица разносила по залу напитки, ловко уворачиваясь от лап полупьяных наставников. Она была разительно похожа на Лисандру, не обладая, впрочем, ее осанкой и ростом. Ни дать ни взять младшая сестра надменной спартанки.

— Гречанка, должно быть, — буркнул Катувольк, подпустив в голос изрядно презрения.

Палка внимательно посмотрел на него.

— Что-то у тебя все красноречие разом отбило…

Катувольк обжег его взглядом, но Палка уже смотрел совсем в другую сторону.

— Вот это да! — захохотал он. — Смотри, Нестасен успел глаз на нее положить!

Он не ошибся. Когда девушка проходила мимо нубийца, чернокожий гигант сгреб ее могучей рукой и живо усадил к себе на колени. Она заверещала, больше для виду, и попыталась удрать, но тем лишь распалила его еще больше. Ладони Нестасена накрыли ее груди, после чего он стащил с девушки тунику. Шлюшка обольстительно хихикнула и заерзала у него на коленях. Нестасен притянул ее вплотную, его лиловатый язык уже разгуливал по шее этой особы, а пальцы стискивали и оттягивали соски.