Собрание сочинений. Том 1 - Симонов Константин Михайлович - Страница 54

Чтоб перед смертью, упрям до гроба,

Он снова вошел бы в свои права

Бойца. Но для этого надо, однако,

Писать. Сочинять. Составлять дневники.

А он не писатель - он старый вояка.

Строчить сочиненья ему не с руки.

Но все, чему был он в жизни свидетель,

Ему говорило, как дважды два:

Не счастье, не кислая добродетель,

Не ловко расставленные слова -

Сегодня на свете чего-то стоят

Люди, прошедшие гром и дым.

Мужество века, как штык, простое

Сегодня дорого молодым.

Он заработал суровое право -

По жизни людей провести за собой:

Вот здесь я направо пошел - направо,

Вот здесь я сражался - идите в бой!

Так, значит, писать! Может, очень просто,

Гораздо проще, чем их пережить,

Своих поступков жестокую поступь

В такие же строчки переложить?

Каждое утро жена терпеливо,

В молчанье, боясь его мысли прервать,

Ждала, пока он не начнет торопливо,

Захлебываясь, диктовать.

А он отдиктует и вновь собирает,

Залпом бросает пятнадцать фраз,

И снова трагически не поспевает

Их карандаш записать зараз.

Снова длительное молчанье.

Женщина, думая - он уснул,

Скрывается, мягко пожав плечами,

Боясь, помешать короткому сну.

А он, наконец совладав с изложеньем,

Страницу отдиктовав не спеша,

Вдруг слышит, что в комнате нет скольженья,

Короткого скрипа карандаша...

Фразы перемежались с молчаньем,

Слова вылетали из головы.

Между началом и окончаньем

Ложились шершавые грубые швы.

Тогда он подыскивал фразы короче,

Слова подгонял одно к одному,

Так, чтобы строй их был прост и прочен

И сразу запоминался ему.

Он много писал о друзьях, о погодках,

Но, даже займись он собою одним,

Все поколенье военной походкой

Пришло бы и встало в затылок за ним.

Полдень. За окнами душное лето.

Скорей бы уже разразилась гроза!

Он от невидимого портрета

Отводит невидящие глаза.

Он чувствует: близкий конец наступает.

На маленьком столике в головах

Лежит, еще мокрая и слепая,

Последняя начатая глава.

Он чувствует: близкий конец наступает.

Он даже не может поднять руки,

Боль, неотвязная и тупая,

Ему продавливает виски.

Домашние, с вечными их слезами,

Подчеркнуто бодрые доктора...

Он видит своими слепыми глазами -

Лафет приготовлен. Ему пора.

Но он не желает. Еще неделю!

Он должен докончить работу. И вот,

Как бы врачи на него ни глядели,

Он против всех правил еще живет.

Они предлагали с ненужной заботой

Оставить писанье - наивный народ.

Для них непонятно, что, бросив работу,

Он в ту же минуту, наверно, умрет.

Все удивляются! Щупают тело -

Где жизнь в нем засела? Им невдомек,

Что человек, не докончив дела,

В могилу сойти не хотел и не мог.

А дом еще спит... Поскорее! Снова...

Не чинены с вечера карандаши.

"Не обижайся, прости больного,

Мне очень некогда! Сядь, пиши!"

Вчера, опровергнув никчемные сроки,

Он умер. С улыбкой на желтом лице

Лежит он, докончив последние строки,

Последнюю точку поставив в конце.

Его через город везут на лафете,

Как павших на службе народу бойцов.

Он улыбается. Даже дети

Без страха смотрят ему в лицо.

Мне кажется, он подымается снова,

Мне кажется, жесткий сомкнутый рот

Разжался, чтоб крикнуть последнее слово,

Последнее гневное слово - вперед!

Пусть каждый, как найденную подкову,

Себе это слово на счастье берет.

Суровое слово, веселое слово,

Единственно верное слово - вперед!

Слышишь, как порохом пахнуть стали

Передовые статьи и стихи?

Перья штампуют из той же стали,

Которая завтра пойдет на штыки.

1937

Всю ночь гремела канонада.

Был Псков обложен с трех сторон.

Красногвардейские отряды

С трудом пробились на перрон.

И следом во мгновенье ока

Со свистом ворвались сюда

Германцами до самых окон

Напичканные поезда.

Без всякой видимой причины

Один состав взлетел к чертям.

Сто три немецких нижних чина,

Три офицера были там.

На рельсах стыли лужи крови,

Остатки мяса и костей.

Так неприветливо во Пскове

Незваных встретили гостей!

В домах скрывались, свет гасили,

Был город темен и колюч.

У нас врагу не подносили

На золоченом блюде ключ.

Для устрашенья населенья

Был собран на Сенной парад.

Держа свирепое равненье,

Солдаты шли за рядом ряд.

Безмолвны и длинны, как рыбы,

Поставленные на хвосты;

Сам Леопольд Баварский прибыл

Раздать Железные кресты.

Германцы были в прочных касках,

Пронумерованных внутри

И сверху выкрашенных краской

Концерна "Фарбен Индустри".

А население молчало,

Смотрел в молчанье каждый дом.

Так на врагов глядят сначала,

Чтоб взять за глотку их потом.

Нашлась на целый город только

Пятерка сукиных детей,

С подобострастьем, с чувством, с толком

Встречавших "дорогих" гостей.

Пять городских землевладельцев,

Решив урвать себе кусок,

Сочли за выгодное дельце

Состряпать немцам адресок.

Они покорнейше просили:

Чтоб им именья возвратить,

Должны германцы пол-России

В ближайший месяц отхватить.

Один из них в особом мненье

Просил Сибири не забыть,

Он в тех краях имел именье

И не хотел внакладе быть.

На старой, выцветшей открытке

Запечатлелся тот момент:

Дворянчик, сухонький и жидкий,

Читает немцам документ.

Его козлиная бородка

(Но он теперь бородку сбрил!),

Его повадка и походка

(Но он походку изменил!),

Его шикарная визитка

(Но он давно визитку снял!) -

Его б теперь по той открытке

И сам фотограф не узнал.

Но если он не сдох и бродит

Вблизи границы по лесам,

Таких, как он, везде находят

По волчьим выцветшим глазам.

Он их не скроет кепкой мятой,

Он их не спрячет под очки,

Как на открытке, воровато

Глядят знакомые зрачки.

А немец, с ним заснятый рядом,

В гестапо где-нибудь сидит

И двадцать лет все тем же взглядом

На землю русскую глядит.

...перевЪть держаче съ НЪмци Пльсковичи

и подъвели ихъ Твердило Иванковичь

съ инЪми, и самъ поча владЪти Пльсковымъ

съ НЪмци, воюя села Новгородьская.

Новгородская Первая Летопись

Два дня, как Псков потерян нами,