Собрание стихотворений и поэм - Гамзатов Расул Гамзатович - Страница 49

В людях – недоверие и страх. К разуму их призывать не пробуй! Всюду – на колеблемых весах – Мир, а рядом – бешеная злоба.

Что из них осилит? Чья возьмет? Может, и одумаются люди… Но пока – увы! – из года в год Не смолкает хриплый вой орудий…

…Спи, дитя!.. Покуда ты мала. Все лелеют крошку дорогую. Подрастешь… И может быть, от зла Внученьку свою оберегу я!

МОЕ ИНЖИРОВОЕ ДЕРЕВО

Я нашел, не много и не мало, косточку инжира. У окна посадил и загадал, чтоб стала поскорее деревом она.

Дерево росло по вертикали. И однажды в жаркий летний день попросил у листьев я, чтоб дали листья мне спасительную тень.

И в тени блаженно отдыхая, понял я – осталось лишь одно пожелать, и пожелал тогда я, чтоб заплодоносило оно.

И плодам, пьянящим, сочным, спелым, радуясь, мечтал я, глядя в сад, чтоб у песен и у жизни в целом был таким же точно результат.

Я мечтал… Но вдруг метель вскружила… Нет такого счастья, чтоб – навек… И на листья нежные инжира выпал снег, тяжелый белый снег.

*

Ты меня мягким, робким сделала. Стал послушен. Только барашком кротким был я тебе не нужен.

Ты меня сильным волком сделала. Нет смелее. Грозен и горд. А толку? – Не по душе тебе я.

Как бы себя ни вел я, что бы ни отвечал я, ты была недовольна и головой качала.

Я заболею, скажешь: «Сам виноват, а кто же?..» Ты от простуды сляжешь, слышу: «Виновен тоже…»

И голова под рокот вечного непрощенья камнем с горы упреков катится вниз в ущелье.

ПОСЛЕ СПЕКТАКЛЯ

1

Зал опустел… Ни одного актера в плохой игре никто не упрекнет. Работали на совесть. У суфлера по сути дела не было хлопот.

Порой и в самой слабой, скучной пьесе бушует свадьба, сыплют бубенцы… Спектакль окончен, но как лихо песни отпели безголосые певцы!

Что говорить о песнях, если рьяно, в желании безудержно слепа, лупила, и не только в барабаны, бездарных барабанщиков толпа.

Так мнят себя судами сотни старых дырявых лодок, спящих на мели… Так самолетам сломанным в ангарах мерещится, что в космосе они…

Я знал их, они брели по свету, тепло высокопарностью губя, и, совесть раздавив, как сигарету, бокалы поднимали за себя.

2

Вины вином не смоешь… Над могилой того, кто в жизни был жестоким, злым, бесчеловечным, – осенью унылой я не грущу. Я плачу по живым.

Но что изменят слезы? Воровато оглядываясь, тысячи других идут по жизни, словно по канату: то влево крен, то вправо крен у них.

Вчера они кричали: «Сделка! Взятка! Он вор! С него бы шкуру снять!..» Увы… Сегодня перед ним щебечут сладко с почтительным наклоном головы.

Вчера еще «мужчины» эти разом грозились придушить одну… Но вот на шее у нее колье с алмазом, и все они воды набрали в рот.

Кого бы депутатом ни избрали, они ему усердно лижут зад. Они меня недавно старшим звали, а нынче вслед мне кобрами шипят.

Они поднаторели в макияжах, а надо – грим в момент смывают весь. Индийцы, инки, маскам вашим – наших не перекрыть: не лица – морды здесь!

3

И те, кому я верил безоглядно, мне изменяли тоже, что скрывать. Как им ума хватило, непонятно, так безупречно роль свою сыграть?

Родные горы этому не учат, и скалы не дадут дурной совет… Отец мой, я изранен, я измучен, – где совесть у людей? Ответа нет…

Кто режиссер поганого спектакля? Что за чабан пасет таких овец? И как большая ненависть, по капле, скопилась в чашах маленьких сердец?

Чтоб меж друзей случилась кряду драка, весьма великий нужен дипломат. Готов я аплодировать… Однако где автор пьесы? Где мой злой собрат?

Кто прячется за сценой черной тенью? Кто на себя ответственность возьмет? Ответьте мне… И вот, по мановенью, они выходят медленно вперед.

«Мол, так и так, и в этом нет секрета, я режиссер, но я здесь ни при чем!» – воскликнула блестящая монета и спряталась в кармане, под ключом.

4

«Я дирижер, – сказало кресло важно, – для карьеристов я ценней всего». И приоткрыв лицо свое бесстрашно, «Я музыка!» – вскричало воровство.

Торговля и базар, как скрипки, взвыли, затем обман задребезжал зубной, вступил – подхалимаж… И закружили оскаленные пасти предо мной.

А над костром интриг привычно, споро сам режиссер готовил свой шашлык… Дул ветер ссор… Метался дождь раздора… Зло стало явным, зримым в этот миг…

И опускался занавес над сценой… Умолкла дробь. И слово дали мне. И я друзей с коварством и с изменой поздравил в наступившей тишине.

Претензий нет, они сыграли классно. В последний раз приветствовал я их… И предо мной возник бурлящий Каспий, на дне его – полно друзей таких.

Я знаю, что лизнет волна морская угодливые лица в свой черед, а песня, мною спетая, лихая, до берега надежды доплывет.

5

И занавес открыв, стихи с эстрады читать я стану людям… И тогда концу спектакля вряд ли будут рады потомки тех, кто сгинул навсегда.

ПРИТЧА О ПРАВДЕ

Правда голову терзала: – Отвечай-ка, голова, неужели ты не знала о разгуле воровства?

Поразмыслив над ответом, голова не соврала: – Знала, знала… Но при этом что поделать я могла?

Вор в обкоме и в Совете, нелегко его поймать. У меня – семья и дети, как мне было рисковать?

Правда голову прижала: – Призовут тебя на суд. Кто поверит, что не знала ты о том, что всюду лгут?

Голова в ответ кивала: – Не поверят, не простят. Как не знать? Конечно, знала. Лгал и вождь, и делегат,

но у них – какая сила – власть, милиция, войска! Враз меня бы задушила аппаратная рука.

Правда к сердцу обратилась: – Как могло ты столько дней выносить несправедливость от зажравшихся властей?

Сердце Правде отвечало: – Я изранено насквозь. Я дрожало, я страдало. Сколько бед снести пришлось.

Не в один капкан попало. Раны, шрамы там и тут. С властью спорить – смысла мало, за ней закон и суд…

Песня мимо пролетала. Правда к ней: – Скажи, ответь, ты властям не подпевала, пусть не полностью, на треть?

Рассмеялась звонко песня: – Подпевала, да не я! Разве песня – песня, если в ней хотя бы треть вранья?

Разве песня – песня, если, потеряв и честь, и стыд, справедливость эта песня на земле не защитит?

Сколько раз меня душили, били, вешали и жгли, а поди ж ты – не убили, а поди ж ты – не смогли.

Я по-прежнему отважна, я по-прежнему сильна и врагам своим однажды заплачу за все сполна!

*

Я никуда не ухожу, не собираюсь в страны дальние, один по комнате брожу, а губы шепчут: «До свидания».

В моей квартире гостя нет, и стука в дверь мою не слышится. Зачем я говорю: «Привет»? Лишь тюль в ответ слегка колышется.

Скользят по дому сквозняки, в душе и за окном – распутица. Прислушаюсь – мои шаги далекими, чужими чудятся…

С тобой печальный разговор я не веду, где ты – не ведаю. К чему мне скука прошлых ссор?.. Но с кем же я тогда беседую?

Часы остановили ход в тоскливом полумраке вечера, решив, что жизнь и так идет и зря считать секунды нечего.

Один я… в доме никого… А твой портрет – как будто светится, и я спросил бы у него о чем-нибудь… Но что изменится?

*

Много народов и наций во мгле молятся деве Марии, не зная, что на измученной грешной земле надо молиться тебе, дорогая.

Кто утверждает, что Бог это миф, пусть на тебя поглядит. И порою кажется мне, что пришла в этот мир ты из другого – небесной тропою.

Даже подруг твоих искренних, но все же плетущих коварные сети, тоже люблю я за то, что в одно время – с тобою живут на планете.